У меня все похолодело внутри, словно я выпила стакан ледяной воды, и она, вместо горла, потекла по моим венам прямо к сердцу.
— Натали?
Перевела взгляд на ублюдка, который вернулся за своим сотовым и курткой, тяжело дыша и чувствуя, как стягивает железными обручами грудь и как впервые появляется жажда разорвать кого-то на части.
— Ну ты и урод!
— Эй, не злись. Я все объясню.
— Да пошел ты!
— Отдай телефон.
— К черту тебя и твой телефон!
Я замахнулась и зашвырнула его сотовый на дорогу, пока он бежал к нему из-за угла выехала машина, обляпала Спартака грязью и раздавила с хрустом его смартфон. Я стянула куртку парня, бросила себе под ноги и попрыгала на ней грязными туфлями, а потом пошла домой, глотая слезы и чувствуя, как железные обручи обросли шипами и разрывают мне грудь в лохмотья, а сердце прорастает ледяными занозами. Так тебе и надо, идиотка несчастная! Все верно. Такие, как ты, на фиг никому не нужны.
— Дура ненормальная!
Крикнул мне вслед, но я даже не обернулась. В этот день иллюзий больше не осталось, а Сандра стала моим врагом. Утром, в школе, я вылила ей на голову чай и посыпала ее кучерявое гнездо яичницей. Пока она стояла ошарашенная и хлопала глазами, я гордо развернулась и вышла из столовой.
И наутро у нас начались неприятности. Совершенно не связанные с Сандрой и со Спартаком… Просто наша жизнь вдруг начала разваливаться на куски именно с этого дня. Потому что вышла первая передача про папу и его отряд. Их назвали убийцами и даже показали их фото по телевизору, а потом и фото жертв… Нет, я не видела. Мне Илька рассказал. Мама нам не давала смотреть. Называла все это клеветой и бредом. Брат у друга посмотрел и вернулся домой взвинченный, с опухшими глазами и сбитыми костяшками пальцев.
Тогда в школе меня первый раз обозвали дочкой грязного убийцы и живодера. Это было только начало.
* * *За пару месяцев мы из более или менее обеспеченной семьи начали превращаться в бедноту. Маминых денег катастрофически не хватало. Нас с братом на работу не брали. Нам еще и пятнадцати не было. Мама тянула нас сама, шила дома, шила на работе, днем и ночью. От недосыпа у нее круги под глазами были размером с черные блюдца. Она начала продавать вещи, мебель, книги. В школе нас начали называть не только детьми преступника и садиста, но еще и нищебродами. От нас отсаживались подальше, и с нами никто не общался. Это было невероятно жестоко и больно. До этого момента я никогда в жизни не дралась и ни с кем не ссорилась, кроме Сандры несколько месяцев назад, но все менялось слишком стремительно. Жизнь заставила нас всех стать другими людьми.
* * *— У Мельников вши. Я видела, они копошились у нее в голове. Фуууу! Не садитесь с ней! Вшивая, грязная дочка убийцы. Тебе не снятся по ночам дети, которых расстрелял твой отец?
Сандра тыкала в меня пальцем и кривила смугловатое лицо, морщила свой длинный нос и поджимала брезгливо губы, а я ведь дружила с этой стервой и даже любила ее. Она на мой День Рождения приходила. Все они приходили, когда у нас все хорошо было. Обычно такие истины познаешь, уже став взрослым, а мне они открылись, когда едва исполнилось пятнадцать. Я бы сказала, что это дети жестокие, что подростки многие такие, но нет. Все закладывается в нас родителями. Я избила ее тогда. Оттаскала за кудрявые патлы, а потом обрезала их ножницами для творчества почти под корень в некоторых местах и залила их канцелярским клеем. Дети нас не разнимали. Меня побаивались. Дочку убийцы. Нет, я была спокойным ребенком. Не конфликтным. Но в тот день со мной что-то произошло, и мне захотелось сделать ей больно. За то, что унизила меня, за то, что у нее все хорошо и ее отец жив, за то, что у нее в рюкзаке сэндвич, а у меня пару сухарей и кусок сахара. За то, что ее мать на машине привезла, а я на велике ехала с другого конца города, и денег на школьный автобус у мамы теперь нет.
Разняли нас учителя. Потащили обеих к директору. Там-то я и поняла, что детей всему учат родители. Мать Сандры, та самая, что распиналась в комплиментах моей маме и нахваливала ее пироги, в этот раз обозвала ее похотливой курицей с выводком и сказала, что она нисколько не сомневается, что у нас у всех вши, и вообще мы все дурно пахнем. Она напишет жалобу, чтоб к нам пришли соцработники, и, вообще, в такой приличной школе не должны учиться оборванцы.
Мне хотелось повырезать патлы и ей, но мама крепко держала меня за руку, и я не хотела расстраивать ее еще больше. Наш директор мистер Симпсон, похожий на облезлого попугая с лысой головой и хохолком на самой макушке, оставшись с нами наедине, сказал, что мама должна выплатить миссис Оливер компенсацию, а также оплатить все долги в школьную казну, иначе он будет вынужден отчислить меня и моих сестер с братьями из учебного заведения.
В тот вечер мама продала обручальное кольцо, сервиз, который подарила ей моя бабушка, наш ковер и свое свадебное платье. Но денег нам все равно не хватило. Ночью я проснулась от звука сдавленных рыданий. Маму я нашла на кухне на полу. Она облокотилась о стену и плакала навзрыд. Помню, как обняла ее и прижала к себе. Гладила по голове и укачивала, как ребенка.
— Не плачь… Не надо! Ну и черт с ней, с этой школой. Пусть сгорит она! Давай уедем? Найдем жилье дешевле. Я работать пойду. И Илька устроится грузчиком. В маленьком городке его обязательно возьмут.
— Как? Как уедем? А ваша учеба… отец мечтал… мечтал, что вы выучитесь что… Ооох. Как же так? Почему его убили? Почему именно его?
На эти звуки пришел Илиас, он младше меня на год, и Люси, она младше на два с половиной. Мы вместе вытирали маме слезы, прижимались к ней и обещали, что все будет хорошо. Но все решили не мы. Через три дня пришли судебные приставы и потребовали оплатить за дом или освободить его в течение двух недель. Оказывается, у нас выросли огромные долги.
Так мы и перебрались в Сент-Морган в лачугу из двух комнат, с кухней в два метра и туалетом с разбитым унитазом и незакрывающейся форточкой. Когда справляешь нужду в задницу дует сквозняком, всю ночь течет вода с бочка, и тараканы бегают по стенам. Поначалу вечно капающая вода бесила и не давала спать, потом мы все привыкли, как и к грохоту пахнущего мочой и исписанного нецензурными словами лифта. Мама все так же ездила на свою фабрику, а мы с Илей смотрели за младшими, собирали в школу, искали, что дать на завтрак. Мать приходила с работы в двенадцать ночи и уже в шесть утра вставала. До двух она готовила нам есть, если было из чего. А если не было, пекла лепешки на воде и муке, присыпала сахаром и складывала нам в пластиковые коробки.
Тони, Сэм и Лив с Мишей сидели одни дома до нашего возвращения со школы. А мы с Илиасом и Люси ездили в единственную в Сент-Моргане школу на велосипедах. Велики еще отец покупал. Хорошо, что на вырост. Помню, как я до педалей не доставала, а он смеялся, как мальчишка, и говорил, что у меня обязательно вырастут ноги от ушей, и я буду самой красивой девочкой во Вселенной. Насчет самой красивой я не знаю, но ноги выросли и правда. Иногда они мне казались длинными и тонкими шпалами с торчащими коленками и жуткими выпирающими бедрами. Зато до педалей прекрасно доставали.
Потом Миша заболел. Мама пыталась лечить его сама, оставляла нам лекарства, которые ей давала какая-то соседка из дома напротив, но легче ему не становилось, он кашлял и сипел по ночам, задыхался. Он умер в больнице от острой пневмонии, а мама после его смерти слегла и не вставала. Смотрела пустым стеклянным взглядом в стену и шевелила бледными потрескавшимися губами. Она вообще ничего не ела. Целыми днями лежала, уставившись в одну точку. Ни с кем из нас не говорила. Илиас притащил к нам ту бабку, что лечила Мишу, и она сказала, что маме никто не поможет, кроме нее самой, и от этого лекарства нет. Ей бы психолога хорошего, но, если идти к бесплатному, маму заберут в психушку, а нас отправят в приют, и не факт, что в один и тот же.
Именно тогда Илька устроился к Бернарду Шарлю грузчиком, а я пошла убирать зачуханное кафе на перекрестке Гарденроуз и 7 улицы. Но первую зарплату мы должны были получить только через неделю, а дома даже корки хлеба не осталось. Я научилась лепить лепешки, как мама, но и мука у нас закончилась тоже. Младшие дети плакали и просили есть, а мне казалось, я попала в самый настоящий ад именно сейчас. Зашла к маме, но она даже не услышала мой голос, по-прежнему лежала на боку в грязном, вонючем платье, которое так и не сняла со дня похорон Миши. Его смерть заставила всех нас повзрослеть. Мое детство закончилось именно тогда, когда я заменила в семье маму, а мой брат не ходил больше в школу и работал на двух работах.
Из еды у нас оставался сахар и гнилая картошка. Точнее, не сахар, а остатки, они присохли ко дну банки, в которой его держала мама, и я сделала малышам конфеты, растопила сахар над печкой, сунула туда спички и остудила. Раздала всем по одной и загнала в постель, предварительно ополоснув их нагретой в кастрюле водой. Горячей с крана у нас не было, это слишком большая роскошь. Уснула я каким-то тяжелым сном, словно, что-то давило меня каким-то мерзким предчувствием. Ощущение крадущейся беды.
Проснулась от звука шагов и тихо прикрываемой двери. Вскочила, оглядываясь по сторонам. Тут же бросилась в комнату мамы, но там ничего нового не увидела — она не вставала. Я тяжело выдохнула и только потом заметила, что Илиаса нет. Не знаю почему побежала за ним. Наверное, то самое предчувствие пульсировало у меня в висках и не давало успокоиться. Но я как знала, куда он пошел. Голодный мог пойти только в одно место — туда, где есть еда.
Его велосипед я увидела у забора в кустах. Я перелезла через ограду и бросилась туда. Илиас открыл окно на складе магазина Бернарда и выносил оттуда продукты, складывая их в мешок возле стены. Схватила брата за руку и дернула к себе. От неожиданности он вначале схватил меня за горло, впечатывая в стену, а потом разжал пальцы.
— Какого черта, Нати?!
— Не делай этого! Ты с ума сошел! Давай уходить, пока нас не заметил никто. Тебя посадят. Заберут от нас, понимаешь?
— Не сошел я с ума! — рявкнул брат и оттолкнул меня. — Не посадят! Хватит! Надоело голодать. Я сегодня хотел съесть крысу, Нат, понимаешь? КРЫСУ! Я прям представил, как жарю ее на огне и впиваюсь в нее зубами, и не ощутил ни капли брезгливости. Все. Хватит. Я всех накормлю и маму тоже. Мы не будем голодать.
Я тяжело выдохнула. Сегодня я сама была готова съесть что угодно.
— Тогда давай вместе и быстро.
Мы шустро тягали банки с консервами, колбасу и сыр, пока Илиас вдруг не взял меня за руку и не притянул к себе, вкладывая что-то мне в ладонь.
— Смотри, Нати, я нашел у него шоколад. Помнишь, когда-то давно, когда мы жили в ТОМ городе, мы покупали эти плитки в супермаркете? Мама их любила. Она говорила, что отец, каждый раз возвращаясь с задания, привозил ей этот шоколад.
Конечно, я помнила. Хорошую жизнь помнишь хорошо, особенно когда она стала больше похожа на сказочный сон, так как ценить начинаешь только тогда, когда теряешь. Сейчас я с ужасом вспоминала, как мы выбрасывали хлеб, недоеденные йогурты, колбасу или сыр, если они казались нам несвежими. Разве кто-то мог тогда предположить, что мы будем голодать. Я бы сейчас за кусочек колбасы отдала все на свете и даже убила кого-то. Наверное.
Мы съели около трех плиток шоколада. Я — глотая слезы, а Илька так быстро, что у него руки тряслись и челюсти скрипели. И так увлеклись, что не заметили, как пикап мистера Шарля тихо припарковался позади здания, и сам он, вместе со своим псом Бэнси и небольшим фонариком двинулся в нашу сторону.
— Эй! Кто там?
Заорал мистер Шарль и бросился прямо к нам. Это было неожиданно. Разомлевшие от шоколада, мы потеряли бдительность.
— Бежим! — рыкнул Илиас, схватил мешок, но тут раздался выстрел, и мы вдвоем пригнулись.
— Ублюдок! Пришел с ружьем! Кто-то настучал ему, что мы здесь. Какая-то тварь нас заметила. Давай, Нати, быстро-быстро!
Но уже у забора Илиас вдруг упал и подвернул ногу. А я как раз успела залезть на ограду, но тут же спрыгнула обратно, осмотрелась по сторонам, увидела большую палку, схватила ее и затаилась в кустах, едва мистер Шарль выскочил оттуда — я изо всех сил ударила его палкой по затылку. Он снова куда-то выстрелил, свалился на землю, проехался по грязи толстым брюхом, но все же успел схватить меня за лодыжку и потянуть на себя с такой силой, что я тоже упала.
— Бегиии! — закричала я изо всех сил, пытаясь вырваться. Но мужчина легко со мной справился и подмял под себя, а потом направил мне в лицо луч фонарика.
— Мельников! Ах ты ж дрянь малолетняя! Это кто с тобой был? Братец твой? Ух, я вас тварей засажу!
— Неет, — я быстро покачала головой, — Я сама. Он вообще не при чем. Я узнала, где он работает, и украла у него ключи от склада. Отпустите.
— Что взяла, гадина?
Я бросила взгляд на мешок, который Илик так и не успел забрать, и перевела взгляд на мистера Шарля.
— Ничего. Вы меня догнали.
Он дернул меня к себе еще ближе и посветил снова в глаза, потом ниже. Долго смотрел куда-то, покусывая мясистые губы, потом причмокнул и закряхтел.
— Я могу забыть все, что тут произошло, если ты будешь ласковая со мной и попросишь прощения. А ты стала очень хорошенькой курочкой из общипанного утенка.
Он облизался, и меня от мерзости затошнило. Я плюнула ему в рожу и таки вцепилась в нее ногтями, поддала ему коленом в пах и, едва он с воем перекатился на спину, схватила его ружье и наставила на него. В эту секунду послышался вой сирен, здание склада окружили со всех сторон. Их Илька вызвал. Увидел, что жирный меня давит и вызвал копов. А может, и знал, на что тот способен.
— Сядешь, стерва! Надолго сядешь! — рычал Шарль, поднимаясь с земли, сначала на четвереньки, цепляя пузом грязь, а потом на колени, и, пошатываясь, неуклюже стал в полный рост. Потрогал затылок и посмотрел на окровавленные пальцы, — Ты меня чуть не убила! И магазин мой ограбила!
Полиция меня забрала сразу же. Едва они заскочили на территорию склада, увидели меня с ружьем, мне тут же приказали поднять руки и лечь на землю. Потом был короткий суд и вынесение приговора. На суде я всю вину взяла на себя. До этого Илька приходил ко мне на свидание и пытался уговорить, чтобы я рассказала, как все было на самом деле. Но это означало приговор для нас всех.
— Не смей, Натка, не смей, поняла? Я виноват! Я воровал. Нечего тебе в тюрьме делать. Ты девчонка!
Я отрицательно качала головой и гладила его по темным непослушным волосам.
— Нельзя тебе сидеть. Ты в следующем году можешь в армию пойти и семью содержать, как папа. Работать можешь все это время. А я одна их не вытяну. Нельзя тебе в тюрьму. А я буду хорошо себя вести, и меня раньше выпустят. Вот увидишь.
И он уступил… не из трусости, нет. Илька никогда трусом не был. Илька сильный у меня и очень умный. Он и в школе хорошо учился, не то что я. Просто не было у нас выхода, и он знал, что я права. Если заберут его, не будет у нас ни единого шанса выбраться из ямы.
* * *Вначале все молчали. Гробовая тишина, грохот кузова на ухабах и запах пыли, забивающийся в нос. Где-то впереди смеются конвоиры с водителем. Мы едем уже довольно долго, и я давно поняла, что нас вывезли из города. Вначале это не вызывало ощущение паники, пока слышался шум проезжающих машин, а потом стало страшно. По кузову били ветки, слышался шелест дождя, и ни одной машины не проехало мимо нас. Стало холодно, и затекли ноги и руки в одном и том же положении. Издалека подкрадывалась мерзкая тошнота, но я пыталась с ней бороться. Думать обо всем, только не о ней и не о кислом комке в горле.
Я представляла себе маму и что она делает сейчас дома, она ведь встала с постели. По крайней мере, все не напрасно — я сумела вернуть детям мать. Пусть даже и такой ценой. Пять лет — это ведь не вся жизнь, и я вернусь обратно рано или поздно. Знать бы еще, куда мы едем. Все тюрьмы округа находились в пределах Сент Моргана. Можно сказать, он был ими окружен. И я думала, меня заберут в колонию для несовершеннолетних, где мама сможет меня навещать вместе с братьями и сестрами. Притом там будут кормить и тепло одевать. По крайней мере, так показывали когда-то по телевизору, когда он у нас был.