больше». Каждый раз, опускаясь на её диван, моё
достоинство опускалось чуть ниже. Это была не я. Я
выворачивала нутро, как некоторые люди это
называли; разглашала правду. Это была словесная
рвота, и Сапфира Элгин была пальцами в моём горле.
Я обнаружила, что личная информация была
довольно скисшей. Она сидела и портилась в углах
вашего сердца так долго, что к тому времени как её
раскрывали, вы сталкивались с чем-то протухшим. И
вот что я сделала — обрушила на неё всю гниль, и
она поглощала всё без исключения. Казалось, что чем
больше Сапфира Элгин высасывала из меня, тем
меньше меня оставалось. Иногда я пыталась быть
забавной, именно так я могла услышать её скрипучий
смех. Она смеялась невпопад, иногда в полнейший.
Были дни, когда женщина мне нравилась, а в другие я
её ненавидела.
Под конец каждой встречи дракон мурлыкал одно и
то же:
— Прррочитайте книгу Ника. Она подарррит
Вам
перррспективу.
Заверрршённость.
—
Я
возвращалась домой, решительно настроенная её
прочитать, но как только добиралась до « Для И.К.»,
быстро закрывала.
Страница
посвящения
стала
выглядеть
изношенной
и
замусоленной,
заляпанной
отпечатками пальцев.
Я дождалась нашей последней встречи, чтобы
рассказать об изнасиловании. Не знаю почему, за
исключением того, что помимо рака, изнасилование
было последнее, что случилось со мной. Может быть,
у меня был хронологический способ борьбы с
неприятностями, писательский способ решения
проблем. Её безразличное отношение к данному
вопросу было тем, что, наконец, подкупило меня. Как
будто всё время, встречаясь с ней, я отсчитывала дни,
пока не должна буду рассказать об изнасиловании,
опасаясь жалости, которую увижу в её глазах. Но её
не было.
— Это жизнь, — произнесла она. — Плохие
вещи случаются, потому что мы живём в мире со
злом. — И тогда женщина спросила о самом
странном. — Вините ли Вы Бога? — я никогда не
обвиняла Бога, так как не верила в него.
— Если бы я верила в Бога, то винила бы.
Полагаю, легче не верить, так мне даже не на кого
злиться.
Она улыбнулась. Кошачьей улыбкой. А потом
всё закончилось, и я вышла свободной женщиной,
отслужив своё в собственном чистилище. Теперь
Айзек прооперирует меня. Я освобожусь от рака,
буду свободно , без страха, двигаться вперёд. Без
крупинки страха.
Той ночью мне снова начали сниться кошмары —
руки толкающие и терзающие меня. Острая боль и
унижение. Чувство беспомощности и паники. Я
проснулась с криком, но Айзека не было. Я приняла
душ, чтобы смыть сон, дрожа под кипятком. И не
могла вернуться ко сну, картинки ещё были свежи в
моей памяти, поэтому я сидела в своём кабинете и
делала вид, что пишу книгу, которую ждала мой
агент. Книга, для которой у меня не было слов.
В полдень, за пять дней до операции, я
собралась ехать в больницу для предоперационных
процедур. Был март, солнце боролось с облаками всю
неделю. Сегодня оно было ясно-синим. Я была
обижена на солнце. Эта мысль заставила меня
подумать о том, что Ник говаривал обо мне. « Ты вся
серая. Всё, что ты любишь, то, как видишь мир». Я
вышла к машине, обходя лужи после вчерашнего
дождя. Они были окрашены как раковины устрицы,
радужные от пятен масла, оставленные моей
машиной или Айзека. Когда я добралась до двери
водителя, т о обнаружила картонный квадрат под
щёткой
стеклоочистителя. Бросила взгляд через
плечо, прежде чем выудить его. Айзек был здесь.
Прошлой ночью? Этим утром? Почему он не
позвонил в дверь?
Я села в машину немного взволнованная и
вытащила диск из конверта. На этот раз он написал
название песни на диске красным перманентным
маркером.
«KillYourHeroes» ( Прим. ред.: песня,
написанная вокалистом
Аароном Бруно
и музыкантом
Брайаном Уэстом для дебютного студийного
альбома группы «Megalithic Symphony
» , где она выступает
в качестве восьмого трека) группы «Awolnation»
(Прим. ред.:
(обычно стилизованный под « AWOLNATION» )
— американская альтернативная рок-
группа, сформированная и возглавляемая
Аароном Бруно
). Мои руки дрожали, когда я нажала на «play».
Я слушала с закрытыми глазами, задаваясь вопросом,
все ли слушают музыку со словами подобным
образом. Когда прозвучала последняя нота, я завела
машину и поехала в больницу, борясь с улыбкой. Я
ожидала чего-то оголяющего, как это было с песней
Флоренс Уэлч. Названия и её связь с великим
Оскаром Уайльдом было достаточно, чтобы
заставить меня ухмыльнуться, но слова, которые
любому, кто борется с раком, показались бы
бесчувственными, взбодрили меня. Этакое славное
безобразие.
Я нажала «play» и прослушала ещё раз, барабаня
пальцами по рулю, пока ехала.
Я сидела в палате в больничном халате, когда вошёл
Айзек, сопровождаемый медсестрой, доктором Акела
и пластическим хирургом, с которым я виделась
несколько недель назад, думаю, его зовут доктор
Монро, или, возможно, доктор Мортон. Айзек был
одет в чёрное под белым халатом. Мгновение я
изучала его, пока он рассматривал мою карту.
Доктор Акела улыбалась мне, стоя слишком близко к
Айзеку. Это что, собственничество? Доктор
Монро-Мортон выглядел скучающим. По телеку
таких называют манекенами.
Наконец, Айзек поднял голову.
— Сенна, — сказал он. Доктор Акела посмотрела на
него, когда доктор назвал меня по имени. Интересно,
у неё ли он скрывался, когда не был со мной. Если бы
я была мужчиной, я бы тоже скрывалась у доктора
Акела. Она была красивым убежищем. Её чувством
было зрение, решила я. Всё в ней громко взывало к
глазам: как она двигалась, смотрела и говорила
посредством тела.
Айзек попросил меня сесть.
— Мы собираемся осмотреть тебя. — Он нежно
развязал тесьму моей больничной сорочки сзади и
отошёл, чтобы я сама смогла её опустить. Я заставила
себя ничего не чувствовать, глядя прямо перед собой,
когда холодный воздух коснулся моей кожи.
— Ложись, Сенна, — сказал он мягко. Я сделала это.
Сосредоточилась на потолке, почувствовав его руки
на себе. Он осмотрел каждую грудь, пальцы
задержались вокруг уплотнения на правой стороне.
Его прикосновение было нежным, но
профессиональным. Если бы кто-нибудь другой
трогал меня, я бы давно уже вскочила и выбежала из
комнаты. Когда Айзек закончил, то помог мне сесть
и поправил мою сорочку. Я заметила, как доктор
Акела снова смотрела на него.
— У тебя хорошие результаты, — произнёс он. —
Всё готово для операции на следующей неделе.
Доктор Монтоль здесь, чтобы поговорить с тобой о
хирургическом восстановлении. — Монтоль! — А
доктор Акела хотела бы обсудить с тобой процесс
облучения.
— Мне не нужно говорить с доктором Монтоль, —
ответила я.
Лицо Айзека дёрнулась верх.
— Ты хочешь обсудить восстановление после…
— Нет, — сказала я. — Не хочу.
Доктор-манекен Монтоль вступил в игру, уже не
выглядя таким скучающим.
— Мисс Ричардс, если мы получим экспандеры
сейчас, Ваше восстановление…
— Я не заинтересована в восстановлении, —
ответила я пренебрежительно. — Я пройду
мастэктомию, а потом отправлюсь домой без
экспандеров. Это моё решение.
Доктор Монтоль открыл было рот, чтобы ответить,
но Айзек оборвал его:
— Пациентка приняла решение, доктор. — Он
смотрел прямо на меня, пока говорил. Я плотно
сжала губы в знак благодарности.
— Ели мои услуги не нужны, вы меня извините, —
сказал доктор Монтоль, прежде чем уйти.
Я смотрела на свои руки. Доктор Акела села на край
кровати. Мы говорили в течение нескольких минут о
лучевой терапии, которую мне придётся пройти
после операции. Шесть недель. Я восхитилась её
подходом к больным; он был тёплым и личным.
Уходя, она слегка коснулась тыльной стороны руки
Айзека. Мой.
Айзек подождал, пока дверь не закрылась, прежде
чем сделал шаг вперёд. Я приготовилась к потоку
вопросов, но вместо этого он сказал:
— Ты можешь одеться. Пообедаешь со мной?
Я моргнула, глядя на него.
— Разве это не конфликт интересов? Ланч с
пациенткой?
Он улыбнулся.
— Да, мы должны пойти в другое место, а не в
больничный кафетерий.
Я хотела сказать «нет», но услышала слова песни,
которые он оставил мне утром, они проигрывались в
моей голове. Кто дарит песню, в которой говорится:
« Не нужно беспокоиться, всё равно все умрут»,
когда у кого-то рак?
Мне понравилось. Особенно его честность.
— Ладно, — ответила я.
Он взглянул на часы.
— Встретимся на стоянке через десять минут?
Я кивнула.
Я оделась и направилась вниз.
— Я припарковался там, — сказал Айзек, когда
я нашла его на парковке. Он переоделся, надел белую
рубашку и серые в тонкую полоску брюки. Я
последовала за ним к его машине, и доктор открыл
мне дверь. Это было слишком. Я запаниковала.
— Не могу это сделать, — ответила я. И отошла
от автомобиля. — Прости. Мне нужно попасть
домой.
Я не оглядывалась, когда шла к своей машине.
Он, вероятно, думал, что я сошла с ума. Скорее
всего, так и было.
Айзек ждал меня, когда я вернулась домой
спустя несколько часов, прислонившись к машине и
задрав
лицо
вверх. « Наслаждайся, Айзек», —
подумала я. — « Завтра мои облака вернутся». На
долю секунды, я подумала, а не развернуться ли мне
на подъездной дороге и не отправиться ли в Канаду.
Н о я разъезжала в течение нескольких часов, и
стрелка бензобака теперь указывала на «Е». Я хотела
попасть домой. Я прошла мимо него к двери. Мы
едва зашли в прихожую, когда я бросила:
— Почему ты не спрашиваешь, почему я не хочу
восстановления после операции хирургическим
путем?
— Потому что, если ты захочешь сказать мне,
то скажешь.
— Мы не друзья, Айзек!
— Нет?
— У меня нет друзей. Разве ты не видишь?
— Я вижу, — ответил он. Я ждала, что мужчина
скажет что-нибудь ещё, но доктор этого не сделал.
На мне был тёмно-синий пиджак поверх рубашки. Я
сняла его и швырнула на кушетку. Затем собрала
волосы на макушке и завязала их в узел.
— Так зачем ты здесь?
Он посмотрел на меня.
— Я хочу, чтобы ты была в порядке.
Это
слишком.
Я
побежала
наверх.
Я
действительно сошла с ума. Я знала это. Нормальные
люди не бросают разговоры прямо посередине.
Нормальные люди не дают чужакам спать на их
диване.
Два года назад я купила велотренажёр у
восьмидесяти восьми летней вдовы с розовыми
волосами
по
имени
Дэлфи.
Она
поместила
объявление
в «Penny Saver », потому что, по её
словам, после замены коленного сустава не могла
« чертовски хорошо е г о использовать». Я забрала
тренажёр в тот же день, когда и позвонила. После
всех хлопот с поднятием его вверх по лестнице, я так
ни разу не села на него. Я подошла туда, где он стоял,
собирая пыль в углу моей спальни, и залезла на
тренажёр. Пришлось корректировать настройку
Дэлфи для высоты мягкого сиденья. Я крутила
педали, пока мои ноги не стали похожи на желе.
Задыхалась, когда слезла, босые ноги болели из -за
пластиковых педалей. Я прошла к тумбочке, наступая
на края ступней. Раскрыла «Запутавшаяся»
мизинцем.
« Посвящается И.К.»
Я закрыла книгу и пошла вниз, чтобы увидеть,
что Айзек готовил на ужин.
«Фортуна любит смелых». Вот что я твердила
про себя, пока меня готовили к операции. Только я
говорила не по-английски,
а
на
латинском:
« Fortesfortunajuvat
...
fortesfortunajuvat
...
fortesfortunajuvat». Мантра звучала на латыни лучше.
Повторите любую фразу на выпендрёжном языке
большинства древних философов, и вы будете
звучать, как ч ёртов гений. Повторите ту же фразу на
английском, и вы будто ненормальный. Кто написал
эту фразу? Философ. Я должна была вспомнить его
имя, но не смогла. «Нервы », — сказала я себе.
Искала, на чём можно сосредоточиться, что сможет
поддержать мо ё решение. Я знала, ч т о в Библии
сказано что-то о выкалывании себе глаза, если это
оскорбляло тебя. Я вырезала свою грудь. Думаю, это
как смелый шаг, так и обиженный. Как правило,
неважно, что храбрость сводится к сильному чувству
долга, которое спекулир овало ещё более сильным
безумием.
Все
храбрецы
были
немного
сумасшедшими. Я попыталась сосредоточиться на
чём-то другом, чтобы мне не пришлось думать о том,
насколько безумна я. Медсестра брала у меня кровь.
Медсестры были очень внимательны, даже
когда втыкали иглы в мою плоть. « Ой, извините
милая, у вас тонкие вены. Будет неприятно лишь
секунду». Они просили меня закрыть глаза, как будто
я ребёнок. У этой не было никаких проблем с
поиском нужной вены в руке. Интересно, просил ли
их Айзек заботиться обо мне. Это казалось чем-то,
что он мог сделать. Больничная палата была белой.
Слава Богу. Я могла думать в мире без вмешательства
цвета. Айзек пришёл, чтобы проверить меня. Я
пыталась быть сильной, когда он сел на край кровати
и уставился на меня мягким взглядом.
— Почему ты перестал играть? — мой голос
дрогнул на последнем слове. Мне нужно что-нибудь,
чтобы отвлечь себя. Откровение от Айзека.
Он обдумывал мой вопрос в течение минуты,
затем сказал:
— Я люблю две вещи.
Я перестала дышать. Думала, он собирался
рассказать мне о женщине. Которую любил, и ради
которой отказался от музыки. Вместо этого Айзек
меня удивил.
— Музыка и медицина.
Я с облегчением опустила голову на подушку,
чтобы слушать его.
— Музыка заставляет меня разрушать себя и всё
вокруг меня. Медицина спасает людей. Поэтому я
выбрал медицину.
Так прозаически. Так просто. Интересно, что
было бы откажись я писать, выбрав что-то другое
вместо того, чего жажду.
— Музыка тоже спасает людей, — ответила я.
Мне это лично не знакомо, но я писатель и моя
работ а — знать, как думают другие люди. И я
слышала, как они говорили подобное.
— Не меня, — произнёс он. — Она заставляет
меня разрушать.
— Но ты до сих пор слушаешь её. — Я подумала
о его песнях. Те, что он оставил мне, и те, которые
слушал в своей машине.
— Да. Но я не создаю её больше. Не теряюсь в
ней.
Я не смогла скрыть в своих глазах желание
узнать больше. Айзек заметил.
— Как человек может потеряться в музыке?
Он улыбнулся и посмотрел на трубки,