нас обоих сюда?
Я думаю о зажигалках, и ключе, и карусели в
комнате, а затем выкидываю эти мысли из головы.
Совпадение. И тут же смеюсь про себя.
— Я не знаю, — отвечает Айзек. Не думаю, что
когда-либо слышала, как он говорит такое. Думаю
обо всём том времени в своей жизни, когда я
рассчитывала на его ответы — требовала ответы — и
они у него всегда были.
Но это было тогда...
Он проводит рукой по щетине, и я замечаю глубокие
фиолетовые синяки на запястьях, где ткань врезалась
в кожу. Как долго он был связан? Как долго я была
без сознания?
— Мы должны включить отопление, — говорит
Айзек.
— Я зажгла огонь... в комнате вверх по лестнице.
Мы ищем термостат. Я заметила, как побелели
костяшки его пальцев вокруг ножа. Мы находим его
за дверью комнаты с каруселью. Он настраивает его
на тепло.
— Если есть электричество, мы должны быть рядом с
каким-нибудь селением, — говорю я с надеждой. Он
качает головой.
— Не обязательно. Это может быть генератор. И всё
может быть ненадолго.
Я киваю, но не верю ему.
Мы поднимаемся в круглую комнату, чтобы сидеть у
огня и ждать, когда прогреется дом. Айзек заставляет
меня идти первой. Когда я наверху, он оглядывается
через плечо последний раз, а затем быстро
поднимается, присоединяясь ко мне. Закрываем люк
и запираем его. Мы пытаемся водрузить над ним
шкаф, но он тоже прикручен болтами. Огонь,
который я развела, угасает. Есть три дополнительных
бревна. Я тянусь к одному и подкидываю его в огонь,
пока Айзек осматривается.
— Как думаешь, где мы? — спрашиваю я, когда он
подходит, чтобы сесть на пол рядом со мной, и
кладёт нож между нами. От этого я чувствую себя
лучше. Не доверяю даже себе. Если Айзек не прячет
оружие от меня — это хорошо.
— Так много снега? Кто знает? Мы можем быть где
угодно.
« Мы нигде» , — думаю я.
— Как ты освободилась?
— Что? — я не понимаю, о чём он говорит, пока до
меня не доходит то, что Айзек думает, что я тоже
была связана.
— Я не была связана, — отвечаю ему.
Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня.
Мы сидим так близко, что пары нашего дыхания
смешиваются в воздухе. У него тёмная щетина. Я
хочу коснуться её, просто чтобы почувствовать
что-то острое и реальное.
Его глаза всегда интенсивные, два тёмных мыслящих
бассейна. Он почти никогда не моргает. Это
нервировало меня в самом начале, когда я впервые
встретилась с ним, но через некоторое время стала
это ценить. Айзек будто боялся что-то пропустить.
Его пациенты, которые также заметили это,
говорили, что они оценили отсутствие моргания во
время операции. « Вы знаете, доктор Астерхольдер
никогда не проколет вены» , — в больнице была такая
шутка.
Почему мне не заткнули рот, не завязали глаза и не
привязали мои конечности к столбам моей же
постели?
— Чтобы ты смогла освободить меня, — говорит он,
читая мои мысли.
Холодок бежит по моей спине.
— Айзек, я боюсь.
Он придвигается и обнимает меня за плечи.
— Я тоже.
Когда дома теплеет, а наши конечности снова
могут двигаться, мы открываем люк и спускаемся
вниз. И теперь сидим за столом на кухне друг против
друга. У наших глаз остекленевший взгляд двух
человек, находящихся в шоке. Хотя я не сомневаюсь,
что мы будем быстры как кошки, если понадобится
действовать. Прикасаюсь к ручке ножа. Айзек и я
положили свои ножи на стол перед собой, их остриё
направлены в сторону другого. Ему не обязательно
что-то говорить мне, чтобы знать, что у него на лице
написано подозрение. Как и у меня. Мы выглядим
глупо: похищены, заперты в доме и ожидаем, что тот,
кто это сделал, вернётся.
— Выкуп, — говорю я. Мой голос скрипит. Он
застревает в горле, прежде чем я могу сказать
что-нибудь ещё. Сглатываю и смотрю на Айзека.
Он рыщет глазами по углам комнаты. Его нога
дёргается вверх и вниз, я могу чувствовать вибрации
через дерево. Каждые несколько минут Айзек
переводит глаза от окна к двери.
— Может быть…
Ощущаю паузу, после « может быть». Он хочет
сказать больше, но мне не доверяет. И если бы я
действительно вникла в свою теорию, она, скорее
всего, развалилась бы. Похищения с целью выкупа
быстрые и грязные; пистолет, приставленный к
голове, скорые требования. Без клавиатуры на двери
и достаточного количества продовольствия, чтобы
переждать одну из долгих зим как в книгах Джорджа
Мартина ( Прим. ред.: Джордж Рэймонд Ричард
Мартин — современный американский писатель-
фантаст, сценарист, продюсер и редактор, лауреат
многих литературных премий). Я кладу руки на стол,
кончики пальцев повёрнуты внутрь, и опускаю на
них подбородок. Мой мизинец касается ручки ножа.
Мы ждём.
В хижине столь устрашающе тихо, что мы
могли бы услышать приближающийся автомобиль
или человека за милю, но мы всё же продолжаем
прислушиваться. Ожидание... ожидание. Наконец,
Айзек встаёт. Я слышу, как он ходит из комнаты в
комнату. Интересно, он что -то ищет, или ему просто
нужно
двигаться. Понимаю, что, скорее всего,
последнее. Он не может сидеть на месте, когда
нервничает. Когда мужчина возвращается на кухню, я
нарушаю молчание:
— Что, если они не вернутся?
Он долго не отвечает.
— Здесь есть кладовая, вон там, — Айзек
кивает в сторону узкой двери левее стола. — Она
снабжена продовольствием, достаточным, чтобы
продержаться
несколько
месяцев.
Там
двадцатикилограммовый мешок муки. Но дров
достаточно только на несколько недель. Четыре,
самое большее, если мы их растянем.
Не хочу думать о гигантском мешке муки,
поэтому притворяюсь, будто не слышала его. Однако
др о в а м е н я беспокоят. Мне бы не хотелось
замёрзнуть. Снаружи много деревьев. Если бы мы
могли выйти на улицу. У нас были бы дрова.
— Комната с каруселью, — произносит он. —
Не считаешь ли ты это странным? — голос мужчины
ясный и чёткий. Тот, который Айзек использует с
пациентами. Я не одна из его пациентов, и мне
совсем не нравится, что врач так со мной говорит.
— Да, — просто отвечаю я.
— Книга? — его голос становится хриплым. —
Там не было ничего о карусели, не так ли?
— Нет, — говорю я. — Не было.
В этом не было необходимости.
— Как думаешь, может ли это быть один из
твоих поклонников? Кто-то одержимый?
Не хочу думать об этом, но это уже приходило
мне в голову. Я не хочу быть ответственной за всё.
— Возможно, — произношу я осторожно. — Но
это не объясняет твоего нахождения здесь.
— Получала ли ты какие-либо угрозы, странные
письма?
— Нет, Айзек.
Он поднимает на меня взгляд, когда я называю
его имя.
— Сенна, необходимо хорошенько подумать.
Это может иметь значение.
— Я думаю! — огрызаюсь я. — Не было
никаких странных писем, даже по электронной почте
ничего не приходило. Ничего!
Он кивает и идёт к холодильнику.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я,
поворачиваясь на сидении, чтобы видеть его.
— Приготовлю нам что-нибудь поесть.
— Я не голодна, — произношу быстро.
— Мы не знаем, как долго были без сознания.
Ты должна поесть и выпить что-нибудь, или будешь
обезвожена.
Айзек
начинает
доставать
продукты
из
холодильника и выкладывать их на столешниц у. Он
достаёт стакан, наполняет его водой из-под крана, и
протягивает мне. У воды странный цвет.
Я беру его. Как можно есть или пить сейчас?
Заставляю себя проглотить воду, потому что он стоит
надо мной в ожидании.
Смотрю невидящим взглядом на снег снаружи,
в то время как Айзек хлопочет у плиты. Печь газовая
и выглядит совершенно новой.
Затем мужчина возвращается к столу, держа две
тарелки, каждая из которых с омлетом. Запах
вызывает у меня тошноту. Он ставит одну передо
мной, и я беру вилку. Оружие у нас есть, его так
много: вилки, ножи... можно предположить, что если
бы кто-то и вернулся, т о не оставил бы нам все эти
вещи, с помощью которых мы могли бы напасть на
него. Я озвучиваю свои мысли, и Айзек кивает.
— Знаю.
Конечно, он уже думал об этом. Всегда на два
шага впереди...
— Твои волосы изменились, — говорит
мужчина. — У меня ушла минута, прежде чем я узнал
тебя... наверху.
Я таращусь на него. Неужели мы на самом деле
говорим о моих волосах? Остро осознаю свою седую
прядь. Проверяю, что хорошенько спрятала её за
ухом.
— Я отрастила их.
Положить еду в рот, разжевать, проглотить,
положить еду в рот, разжевать, проглотить.
Мы больше не говорим о моих волосах. Когда я
доедаю, то объявляю, что мне нужно в туалет. И
прошу его пойти со мной. Здесь только один туалет,
и он в спальне, где я нашла Айзека. Он ждёт за
дверью с ножом в руке. Прежде чем мы покинули
кухню, Айзек прихватил тот, который больше. Это
почти смешно, но не совсем. Большой нож, большая
рана. Я выбрала себе нож для стейка. Он прост в
обращении и чертовски острый.
Я облегчаюсь и подхожу к раковине, чтобы
вымыть руки. Над ней висит зеркало. Смотрю на себя
и вздрагиваю. Мои волосы безжизненные и жирные,
и эта широкая двух сантиметровая седая прядь,
которая появилась, когда мне было двенадцать,
выделяется на фоне бледного лица. Я делала всё,
чтобы избавиться от неё: закрашивала, отрезала,
выдёргивала
волосок
за
волоском.
Цвет
не
становился
серым.
Я
просидела
в
десятках
парикмахерских на протяжении многих лет, и
каждый стилист говорил мне то же самое: «В этом
нет смысла... она не принимает цвет». Независимо от
того, что я делаю, она всегда возвращается, словно
упрямый сорняк. В конце концов, я сдалась. Старая
часть меня победила.
Открываю воду, она шипит и в течение
нескольких секунд напоминает приступ кашля,
прежде чем начинает течь слабой коричневой струёй.
Я брызгают на лицо и немного пробую. На вкус она
противная. Ржавчина и грязь.
Когда я выхожу из ванной, Айзек протягивает
мне свой нож мясника. Я должна положить свой нож
на пол, чтобы держать его, так как моё запястье
повреждено.
— Мне тоже нужно, — говорит он. — Не дай
плохим ребятам добраться до нас.
Я улыбаюсь — на самом деле улыбаюсь —
когда мужчина закрывает дверь. Его юмор всегда
проявляется в самые неожиданные моменты. Не
думаю, что когда-либо буду в милости у кого-то.
Когда он выходит, его лицо вымыто, а волосы
влажные. Тонкая струйка воды стекает с виска.
— И что теперь? — спрашиваю я.
— Ты устала? Мы могли бы отдохнуть по
очереди. Хочешь спать?
— Конечно, нет!
Он смеётся.
— Да, я понимаю.
И тогда наступает длинная неловкая пауза.
— Я хотела бы принять душ, — произношу я.
То, чего я не добавляю — это в случае, если этот
больной мудак касался меня...
Айзек кивает. Я поднимаюсь вверх по лестнице,
чтобы взять что-нибудь чистое из одежды. Меня
мутит от мысли о том, что кто-то выбрал и повесил
з де с ь её для меня. Я бы хотела свою, но, даже
пижама, которая до сих пор на мне, не моя. Изучаю
содержимое гардероба. Почти каждый предмет
гардероба я выбрала бы для себя, за исключением
цвета. Его слишком много. Это жутко. Кто может
знать меня достаточно хорошо, чтобы купить мне
шмотки? Одежду, которая на самом деле мне
нравится? Я снимаю с вешалки кофту для йоги с
длинными
рукавами
и
нахожу
под
ней
соответствующие штаны.
В ящике я нахожу
разнообразные трусики и бюстгальтеры.
О, Боже!
Решаю остаться без них. Не могу носить нижнее
бельё, которое какой -то психопат купил и сложил в
ящик. Это будет, как будто он касается меня... там. Я
захлопываю ящик.
Айзек помогает мне спуститься по лестнице.
После моей атаки на дверь, запястье опухло вдвое.
— Держи его выше и подальше от горячей воды,
— говорит он, прежде чем я захожу в ванную.
Я нахожу мыло и шампунь под раковиной.
Общеизвестный бренд. Мыло белое и пахнет бельём.
Принимаю душ пять минут, хотя и хочу остаться ещ ё.
Коричневатая
вода
никогда
не
с тановится
действительно горячей и у неё странный запах.
Я выхожу и вытираюсь полотенцем лимонного
цвета, которое висит на стойке с полотенцами. Такой
весёлый цвет. Так иронично. И так любезно
повешено здесь для нас. Вытираю руки и ноги,
пытаясь впитать все капли. Жёлтый, чтобы смягчить
шок от снега, тюрьмы и похищения. Может быть, тот,
кто притащил нас сюда, подумал, что цвет этого
полотенца сможет предотвратить депрессию. Я с
отвращением бросаю его на пол. И затем начинаю
смеяться, грубо и резко.
Я слышу, как Айзек легко стучит в дверь.
— Ты в порядке, Сенна?
Его голос приглушённый.
— Я в порядке, — кричу в ответ. И смеюсь так
громко, что он открывает дверь и позволяет себе
войти.
—
Я
в
порядке,
—
отвечаю
его
заинтересованному лицу, пытаясь заглушить свой
смех. Затыкаю смех рукой, и из моих глаз начинают
течь
слёзы. Я смеюсь так сильно, что мне
необходимо упереться об раковину.
— В порядке, — задыхаюсь я. — Разве это не
самая сумасшедшая вещь, что ты когда -нибудь
слышал? Как будто я могу быть в порядке. Ты в
порядке?
Я вижу, как мышцы на его щеке дёргаются.
Цвет глаз Ай зек а металлический, как консервная
банка.
Он тянется ко мне, но я отталкиваю его руку.
Перестаю смеяться.
— Не прикасайся ко мне. — Я говорю это
громче и жёстче, чем предполагала.
Он сжимает губы и кивает. До него доходит. Я
сумасшедшая. Это не ново. Сижу на кровати с ножом
и смотрю на дверь, пока Айзек принимает душ. Если
кто-то войдёт в комнату прямо сейчас, будет
бесполезно, с ножом я или нет. Чувствую, что моё
тело здесь, но остальная часть меня в глубокой яме. Я
не могу их объединить.
Айзек принимает душ быстрее, чем я. Прихожу
немного в себя, когда он появляется. На нём
полотенце. Он направляется к шкафу. Я вижу, что он
смотрит на одежду так же, как и я. Айзек ничего не
говорит, но потирает чёрный хлопок рубашки между
большим и указательным пальцами. Я дрожу. Даже
если это был один из моих поклонников, почему
Айзек? Смотрю на нож, пока о н одевается в ванной.
Он новый, лезвие блестящее. « Куплен специально для
нас» , — думаю я.
За
неимением
того,
чем
заняться,
мы
спускаемся вниз по лестнице, чтобы ждать. Айзек
подогревает две банки супа и кладёт несколько
замороженных булочек в духовку. Я на самом деле
чувствую голод, когда он протягивает мне тарелку.
— Снаружи всё ещё светло. Сейчас уже должно