— Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу, — говорила она, имея в виду Мелани.
Брюс ничего не сказал. К счастью, Беверли не сумела разнюхать слишком много, потому что как раз в тот день мать увезла ее в Нью-Йорк за покупками. Мать Беверли была родом из Нью-Йорка и ездила туда как минимум раз в месяц купить себе чего-нибудь. У отца Беверли был собственный самолет с личным пилотом и все такое прочее, поэтому отправиться в Нью-Йорк было для них самым обычным делом.
Потом, когда Беверли одевалась, она загрустила оттого, что Брюс может вернуться к Мелани, пока она будет в отъезде, и оставила ему ключи от «феррари», хотя ее и предупредили строго-настрого, чтобы она его одного к машине не подпускала. Беверли снова поступила так, потому что представила, как будет обидно, если, вернувшись из Нью-Йорка, единственной новостью для нее будет, что Брюс вернулся к Мелани. Кто знает, а если он проездит на «феррари» целый день, он может полюбить ее еще сильней.
Когда Брюс спросил, как себя чувствует малыш, Мелани на минуту задумалась, пока не догадалась, что он имел в виду ребенка, которого она носила в себе. Хотя она прекрасно знала, что была беременна, и часами сидела, размышляя о том, на кого будет похож ее ребенок и сумеет ли она делать все, что полагается матери. А вдруг она на минуту отвернется и ребенок скатится с кровати и сломает себе что-нибудь? Но бывали минуты, когда она совершенно забывала о нем, и даже удивлялась, когда ей напоминали о ребенке.
Но раз уж Брюс напомнил ей, она вспомнила и их ссору, и то, как она перелетела через стул, и кто знает — может быть, поэтому Брюс и приехал к ней в такую рань? У него такое виноватое выражение лица. Он беспокоился о ней. Мысль об этом так растрогала Мелани, что она от всей души пожелала, чтобы никакой Беверли на свете не было и они смогли бы снова быть вместе.
— Я беспокоился — ведь ты упала. Я подумал, что это могло причинить вред ребенку, — сказал Брюс, отводя глаза в сторону. — Зря я тебя толкнул, — прибавил он. — Я понимаю, что так себя вести с беременной женщиной нельзя.
Мелани не верила своим ушам — ведь это Брюс извинялся перед ней, нет, почти извинялся. Никогда в жизни такого просто не было. Когда у них случались ссоры, он гордо удалялся, а появляясь вновь, притворялся, что ничего между ними и не произошло. И вот он пришел, этот день, первый день с того момента, как они познакомились, и он в самом деле признался, что что-то произошло по его вине.
— Эй, ты, — сказала Мелани. — Можешь не беспокоиться. Ребенок просто прекрасный. Ничего ты меня не сбивал с ног. Я как бы сама упала.
Брюс не отводил глаз от окна. Ему казалось, что больше он не выдержит — отец постоянно унижал его из-за того, что он не работает, мать постоянно пилила за то, что он не пошел в университет. Карлос, миллиардер, с которым жила теперь его мать, все время пилил ее за то, что она дает ему деньги, Беверли все время плакала и выходила из себя, когда не могла кончить в постели, и обзывала Мелани толстой потаскухой и дрянью. Плюс к тому друзья постоянно приставали к нему, что пора и ему начать развозить наркотики, — даже те из них, что учились в университете, больше времени тратили на занятия наркотиками, чем науками. Больше всего это он не мог вынести — конца-краю этому не было. Оставалось самому предпринять что-нибудь радикальное. Мелани была единственным существом из всех, кто был способен предпринять что-нибудь радикальное, если бы только она была к этому расположена. Вот почему он приехал к ней.
Брюс по-прежнему чувствовал себя в напряжении. Чем так жить и дальше, лучше уж умереть. С другой стороны, он, по правде говоря, не хотел себя убивать или еще что-нибудь в этом роде. Покидать Мелани и их ребенка он тоже не хотел. Единственной приятной мыслью было то, что, может быть, Мелани захочет уехать с ним. Эта страна, Америка, свободная страна, почему бы им и не уехать? Его родители, когда поженились, убежали из Корсиканы, обосновались в Мидленде и там разбогатели. Однако когда они только замышляли побег, богатыми они еще не были.
Единственной приятной мыслью была мысль, что, может быть, Мелани захочет убежать с ним. Конечно, просить об этом девушку в положении было серьезным делом. Ему нужно было привести себя в соответствующее состояние духа, прежде чем он смог бы спросить ее об этом. Правда, он тут же почувствовал, что оказался в идиотском положении — сколько можно стоять и смотреть в окно?
Он обернулся и попытался выдавить из себя слова, которые хотел сказать.
— Поедем отсюда, — сказал он. — Давай прямо сейчас поедем куда-нибудь.
— О’кей, а можно я высушу волосы? — спросила Мелани, думая, что он говорит о том, чтобы поехать позавтракать где-нибудь, если это не будет уже обедом к тому времени, как они и в самом деле выберутся из дому.
— Брюс, ты нарочно поцеловал мою машину своим бампером? — все-таки не удержалась от вопроса Мелани. Он шагал по комнате и выглядел довольно взвинченным. Она решила, что лучше спросить его о чем-нибудь. Ей хотелось знать, в чем дело, но даже если это случайность, они все равно могли поехать позавтракать вместе.
Брюс включил свою улыбочку. У него была замечательная полуулыбка. Когда она появлялась у него на лице, сразу становилось ясно, какой он, в сущности, славный парень.
— А я не знал, заметишь ты или нет, — сказал он.
— Так ты это нарочно? — переспросила Мелани. Она почему-то начинала нервничать.
— Ну да, — признался Брюс, подходя к ней.
И вот они уже обнимались, потом целовались, а совсем скоро ей стало казаться, что он никуда от нее и не уходил. Мелани даже не поверила, что ее мечты о блаженстве, ее самые тонкие надежды оживали на глазах. Поверило ее тело — на какой-то миг она подумала, что мог бы подумать обо всем этом ребенок в ее утробе. После всего Брюс уснул, а у нее было так хорошо на душе, она просто лежала рядом с ним, чувствуя себя счастливой. Возможно, они снова полюбили друг друга, может быть, они даже поженятся и будут воспитывать ребенка, как все. Мелани почувствовала себя нормальной женщиной, по крайней мере, более нормальной, чем Джейн у Тедди, хотя она любила Тедди и Джейн и была согласна, что с родительскими обязанностями они справляются очень неплохо. Кроме того, она была нормальней, чем Коко, который слишком много времени проводил за своими компьютерными играми, хотя в какой-то мере это он делал из-за того, что она отказывалась пустить его к себе жить и не хотела, чтобы он стал ее любовником.
Брюс проснулся нескоро. Мелани ничего не имела против, хотя уже и проголодалась. Она съела бы чего-нибудь из мексиканской кухни, но будить его не хотела. Он был так взвинчен, а она сняла его напряжение, и это было хорошо. Но вот «феррари»… Мысль о машине беспокоила ее. Тот факт, что он ездил на ней, как бы наводил на размышления о том, что он все еще был с Беверли, но Мелани решила не беспокоиться об этом слишком сильно. Вот вчера у нее никаких надежд не было — а сегодня надежда определенно появилась.
Когда Брюс проснулся, он еще минут двадцать помогал своему организму избавиться от зевоты. Он лежал на ее кровати и зевал, глядя, как Мелани расчесывает волосы.
— Ну, так мы поедем отсюда? — спросил он, вдруг догадавшись, что она не имела ни малейшего представления о том, что именно он имел в виду, задавая этот вопрос в первый раз. Было бы интересно посмотреть, как она воспримет его, когда поймет, что именно он имел в виду.
— Конечно, как тебе мексиканская еда? — спросила Мелани. — Мне бы хотелось буррито с фасолью.
— Я так и думал, что ты не поняла меня, — сказал Брюс. — Я имел в виду, чтобы мы уехали отсюда. Не только пообедать — уехали совсем. Переехали бы в другой город — Лос-Анджелес или еще куда-нибудь.
— Лос-Анджелес? — переспросила Мелани. — Ты хочешь жить в Лос-Анджелесе?
— Ну да, мы могли бы жить там, — сказал Брюс. Ему так хотелось определить, увлечет ли ее эта идея.
— В «феррари»? — спросила Мелани — она никак не могла определиться на этот счет. Если они отправятся в Лос-Анджелес в «феррари», можно было быть уверенной, что добраться туда им не дадут. Родители Беверли мгновенно напустят на них полицию.
— He-а, «феррари» я просто попросил ненадолго, — успокоил ее Брюс. — Беверли нет в городе. Думаю, что нам придется поехать в моем «мустанге», а твою машину везти на буксире. Когда мы будем жить там, если мы оба найдем работу, нам нужны будут две машины. Это большой город.
— Большой, — отозвалась Мелани. — По правде говоря, она была несколько ошарашена перспективой переезда. Более того, если верить его словам, попав туда, они должны будут жить вместе. Что изумило ее больше всего, так это то, что в жизни все менялось так стремительно. Еще вчера она сидела в своей машине в слезах, уверенная, что, наверное, ей никогда уж не доведется поцеловать Брюса, никогда не доведется прикоснуться к нему. Это была такая мрачная перспектива, да к тому же она была беременна, и от этого перспектива становилась еще мрачнее. И вот, всего несколько часов спустя, они не только опять целовались и любили друг друга, но к тому же он предложил ей убежать с ним в Лос-Анджелес.
— Отец живет недалеко от Лос-Анджелеса, — вспомнила она и подумала, насколько это могло бы осложнить их жизнь с Брюсом? Отца нельзя было назвать пуританином, но вот что скажет мачеха? Магда уж точно не слишком нежно относилась к ней. Нельзя было угадать, понравится ли Брюс отцу и Магде — он не всегда производил хорошее впечатление на старших.
Мелани увидела, что Брюс смотрит на нее с нетерпением — она ведь так и не ответила на его вопрос. Может быть, он думал, что ей на самом деле не хотелось ехать с ним? Но она-то думала совсем не об этом. Она была почти в шоке, осознав, что Брюс хочет, чтобы она уехала с ним и хочет жить с ней. Мысли ее перепутались, и несколько секунд она не могла в них разобраться. Это был для нее такой шок, что у нее голова закружилась, но кружилась она от изумления и счастья, и когда она немного пришла в себя, на сомнения и вопросы времени тратить не стала.
— Я поеду, Брюс, — решилась она. — Я люблю тебя.
— Я был почти уверен, что тебе эта идея понравится, — сказал Брюс, облегченно вздохнув.
14
Когда Мелани позвонила и, с трудом переводя дыхание, сообщила Тедди, что они с Брюсом переезжают в Лос-Анджелес, Тедди был на полдороге к вынесению окончательного решения по спору между Джейн и Шишариком и не мог отнестись к этой невероятно важной новости с тем изумлением и вниманием, которого — он хорошо знал это — ждала от него Мелани.
— Это удивительная новость, но этим я сейчас не могу заняться, — признался он сестре.
— Ну почему, что случилось? — спросила Мелани.
Тедди старался говорить спокойным голосом, но Мелани показалось, что он был далеко не спокойным.
— Джейн хочет отшлепать Шишарика, а я прошу ее о снисхождении, — сказал Тедди. — Мне надо заканчивать, не то никакого снисхождения не будет — она таки отшлепает его. Я перезвоню тебе.
Джейн только что вернулась с работы из «7-Одиннадцать», и настроение у нее было далеко не миролюбивым. Какой-то козел прямо перед концом смены прицепился к ней со сдачей, а потом набрался наглости и шел за ней следом целый квартал. Он даже позвал ее и спросил, не хочет ли она с ним прогуляться. Он был с виду каджунским индейцем, хотя заявил, что приехал из Флориды.
— У вас самые красивые и самые длинные ножки из всех, что мне довелось видеть, — говорил он, идя за ней следом. — Я неплохо танцую разные «грязные» танцы. — Он еще и причесывался на ходу.
— А я могу неплохо брызнуть в глаза газом, — сказала Джейн, вынимая баллончик с газом из сумочки. К этому времени он уже настолько осмелел, что взял ее за локоть, поэтому она прицелилась ему в глаз. Угроза немедленно остудила его пыл.
— Нет, газом не надо. Всего хорошего, — сказал он, отставая. — Но я просто влюбился в ваши красивые длинные ножки.
У Джейн и в самом деле были красивые длинные ноги, чем она немного гордилась, но Тедди принимал ее ноги как что-то само собой разумеющееся. Ей было досадно, что какой-то каджун, который не мог даже пересчитать сдачу, обратил на них больше внимания, чем ее муж.
Она вернулась домой и стала готовить чай, обнаружив при этом мокнущую в раковине грамматику санскрита. В последние несколько месяцев они с Тедди занимались санскритом. Самой большой слабостью Шишарика было стремление привлечь к себе всеобщее внимание. Он так хотел быть всегда в центре внимания, что готов был сделать все, чтобы уничтожить любой предмет, надолго отвлекающий от него внимание хотя бы одного из родителей. Он любил свои книжки, и обычно держал у себя в кроватке штук пять или шесть, чтобы рассматривать картинки, когда захочется. А вот книги своих родителей он терпеть не мог. Любая из них могла надолго отвлечь папу с мамой от него.
В последнее время главным его врагом была грамматика санскрита. Родители по многу часов проводили, глядя в эту книгу или обсуждая то, что они в ней видели. Когда они были поглощены этой книгой, отвлечь их можно было, только закатившись в припадке или визжа, словно его режут. Сначала он попробовал просто прятать книгу — взял и спрятал ее под коробку из-под обуви в мамином шкафу, но та быстро нашла ее. Потом он ухитрился затолкать ее под стиральную машину. Ее снова обнаружили. Шишарик, искусно извиваясь и пропихивая книгу перед собой, чтобы спрятать ее подальше, втискивался в недоступные для родителей щели. Но в квартире было не так уж много уголков, пригодных для тайника, и родители всегда находили книгу. Их словно забавляло то, что он ревновал их к этой книге и пытался спрятать ее, им, казалось, нравилось демонстрировать ему, что они — Большие, а он — Маленький, то есть они всегда найдут все, что он припрячет.
Для Шишарика в этом ничего забавного не было. Правда, однажды ему показалось, что он наконец справился со своей задачей. В тот день лил дождь, отец подремывал у раскрытого окна. Шишарик подтолкнул книгу к дальнему краю подоконника и стал смотреть, как она полетела вниз. Когда родители обнаружили размокшую книгу в луже под окном, они посмотрели на Шишарика, покачали головами, но, похоже, им было даже приятно. То обстоятельство, что он так умно избавился от своего врага, казалось, было еще одним подтверждением того, что это был необыкновенно умный ребенок.
Шишарик был счастлив, что столкнул за окно книгу. Он думал, что избавился от нее навеки. Его ужасно раздосадовало, когда несколько дней спустя папа пришел домой с книгой, с виду точно такой же, как та, что он столкнул с подоконника. Он тут же сделал попытку пронзить ее карандашом, но мама отобрала у него карандаш и поставила книгу на полку повыше, где Шишарику ее было не достать.
После чего вся эта досадная процедура стала повторяться. Каждый день папа или мама, а иногда оба вместе подолгу просиживали над этой книгой, совершенно игнорируя его, если только в такие моменты он не закатывал истерику или мог вот-вот изувечиться. Он пытался проткнуть эту книгу карандашами и ножами, и однажды с помощью кухонного ножа, который он схватил на кухне, ему удалось-таки проткнуть ее. Однако все его усилия были тщетными. Как-то раз, карабкаясь наверх, чтобы достать книгу, он свалился на пол и до крови разбил губу. Его пожалели, но книга при этом не исчезла. Шишарик видел, что она стоит там, на самой верхотуре, и решил при первой возможности повторить атаку. Возможность представилась только теперь, в послеобеденный час, когда папа отошел поговорить по телефону, на мгновение ослабив внимание. Он оставил книгу лежать на стуле, и Шишарик немедленно схватил ее и потащил в туалет. Там он бросил ее в унитаз, который считал горшком для Больших. Папа обнаружил книгу через несколько минут, но ей уже прилично досталось. Она раскисла почти до такого же состояния, как и та, что вылетела из окна. Папа всего-навсего как-то странно посмотрел на него, лицо его исказилось, и он покачал головой. Он не схватил сына, не стал трясти его, словно куклу, или проделывать с ним еще что-нибудь в этом роде. Никогда ничего подобного он не делал. Даже тогда, когда Шишарику не хотелось идти к себе в комнату на горшок, и он справлял свою нужду там, где ему приспичивало.