Беспокойство Паскаля все усиливалось, и он уже мчался по дороге. Ему хотелось как можно скорей попасть к Авроре. Ничто на свете не дало бы ему большей радости, чем, примчавшись туда, увидеть, что ее «кадиллак» на месте. Если бы он только был там! Тогда ему даже не пришлось бы заходить в дом и признаваться генералу, что он соблазнил Аврору. Он просто тихонечко повернул бы и поехал домой.
Спеша узнать, что приготовила ему судьба — муку или облегчение, Паскаль пролетел знак «Стоп» в конце квартала. Когда он торопился, он не раз с успехом проскакивал этот знак. Но сейчас, на мгновение позже, чем нужно бы, он понял, что проскакивать знак было нельзя. Огромный трейлер с прицепной платформой и с колесами величиной с хорошую машину появился невесть откуда прямо у него перед носом, и Паскаль врезался в него со всего маху, ударив его куда-то рядом с гигантской задней шиной. Паскаль так спешил, что не пристегнулся. Он пробил головой ветровое стекло и приземлился на задке прицепа, сильно изрезав лицо, разбив в двух местах череп и получив такой уверенный нокаут, что в следующие тридцать часов в сознание не приходил. Сознание к нему вернулось в больнице. У него сильно болела голова, и было какое-то неясное воспоминание, что кто-то где-то утонул, но кто это был, он вспомнить не мог.
Тем временем в доме Авроры никому в голову не могло прийти, что Паскаль попал в аварию. Авроры все еще не было, не появился и Паскаль, чтобы продолжить выстраивать свою теорию о ее похищении. Рози выкурила уже целую пачку сигарет и чувствовала себя провинившейся, правда, не настолько, чтобы не начать еще одну пачку. Генерал все так же сидел за столом, не закончив своего пасьянса, дуясь в негодовании на Паскаля, который не потрудился предстать перед ними.
— Это то, о чем я все время говорил Авроре, — сказал генерал. — Наверное, у него было назначено свидание или еще что-нибудь. Он, наверное, вообще не имел намерения приехать. У него свидание могло быть даже с Авророй. Я думал, что она могла влюбиться в Джерри Брукнера, но теперь мне кажется, что, видимо, она влюблена в этого французского трепача. Вполне вероятно, они где-нибудь неплохо угощаются, а мы сидим тут и мучаемся.
— Исключено, — возразила Рози. — Я знаю Аврору лучше, чем вы. Если бы она собиралась поехать куда-нибудь поугощаться, она заехала бы домой переодеться. Она не из тех, кто и обедает и ужинает в одном и том же наряде.
— Такое было возможно, если бы она безумно влюбилась, — сказал генерал мрачно. — Это — как раз то, что могло отвлечь ее от этих чертовых нарядов.
— Если это и так, то тут не Паскаль. Он и на пять минут не отвлечет ее от мыслей о нарядах.
Это рассуждение, казалось, несколько успокоило генерала, но не окончательно.
— Знаете что, — вспомнила Рози, — мы должны были завтра ехать в тюрьму. Она могла расстроиться из-за этого. Она все сильней и сильней расстраивается из-за Томми, и тут уж ее осуждать трудно.
— Еще бы, — сказал генерал задумчиво. — Ты думаешь, ее потому и нет?
— Может быть, и поэтому, — успокоила его Рози. — Она так себя изводит, она слышать не хочет о Томми, но еще сильней ей не нравится показывать, что она боится ехать к нему.
— Ну, допустим, это так. И куда бы она тогда могла деться? — спросил генерал.
— Может быть, она поехала бы в бар «Поросенок», — предположила Рози. — Мы туда всегда заезжаем на обратном пути от Томми. Возможно, в этот раз она решила съездить туда сначала.
— А, это то место, откуда она привозит мясной пирог? — спросил генерал. — Я один раз ездил туда. Мне понравились свиные отбивные. Правда, сомнительно, чтобы она поехала туда так поздно вечером. Ты же знаешь, как она боится, что ее изнасилуют и убьют.
— Она бы рискнула и вечером, если бы сильно загрустила. Когда Аврора грустит, она забывает обо всем, даже о том, что ее могут изнасиловать и убить. А если она еще и проголодается, тут ее вообще не удержишь.
— Как ты думаешь, может быть, нам позвонить и спросить? — предложил генерал.
— Можно, — сказала Рози. — С другой стороны, вы же знаете, как она не любит, когда за ней шпионят. Если мы позвоним и она окажется там, она может взбеситься.
— Несомненно, но давай все же позвоним, — приказал генерал. — Ты помнишь, какого цвета было на ней платье?
— Желтое. А что?
— Если ее не окажется в баре «Поросенок», наверное, нужно будет позвонить в полицию и выяснить, не попала ли в морг женщина в желтом платье. — Настроение его внезапно стало падать.
— А не чрезмерно ли это? — спросила Рози. — Она, конечно, припозднилась, но не до такой же степени!
— Рози, все это очень необычно, — настаивал генерал. Он в самом деле был очень подавлен. Даже то, что происходило с ним на Омаха-Бич, так не угнетало его — а ведь там было ох как несладко. В день штурма он рисковал своей жизнью, а сейчас речь шла о жизни Авроры. Он был в высшей степени встревожен.
— Единственное, почему мы с Авророй все эти годы жили так дружно, — это потому что мы исключительно постоянны в своих привычках, — сказал он. — Конечно, мы много скандалили, но, по крайней мере, и я, и она появляемся тогда, когда нас ждут, чтобы хотя бы было с кем скандалить. Все эти годы Аврора никогда не подводила меня, и вот на тебе!
— Вы с возрастом становитесь непоследовательными, — отметила Рози бесцеремонно. — Эта женщина всегда опаздывает, и вам это хорошо известно.
— Знаю, но чтобы так опаздывать! Ведь давно стемнело. — Есть очень тонкая разница между «опаздывать» и «так опаздывать».
И тут они услышали, как к дому подъезжает машина.
— Это не Паскаль, — воскликнула Рози. — Он не посмел бы остановиться на дорожке и рисковать попасться Авроре, когда она подрулит на своем «кадиллаке».
Она кинулась к окну и увидела знакомый «кадиллак», неподвижно стоявший на дорожке. Она стремительно кинулась обратно на кухню, чувствуя, что в первую очередь надо сообщить новость генералу.
— Это она, она в безопасности, — крикнула она, рухнув на стул. Ноги ее не слушались.
— Моряк домой вернулся, нет, охотник снова дома, — сказал генерал, чувствуя, что вот-вот заплачет. К своему удивлению, он и взаправду заплакал, и это так огорчило Рози, что она немедленно присоединилась к нему.
— Почему это моя кухня вся в дыму? — спросила Аврора, даже не видя, что Гектор и Рози всхлипывают. Она и в самом деле ненадолго заехала в «Поросенок» и успела проглотить всего-навсего три сандвича со свининой и два ломтика пирога, а потом помчалась домой. У нее с собой было еще два сандвича и два ломтя пирога, на которые можно было бы рассчитывать в случае непредвиденных эмоциональных перегрузок. И вот, к ее удивлению, оказалось, что как раз такая непредвиденная эмоциональная перегрузка была уготована ей прямо у нее на кухне.
— Боже правый, это что такое? — спросила она, яростно обмахивая свое лицо и прокладывая себе дорогу сквозь дым.
— Охотник снова дома, — сумел пробормотать генерал, когда она обняла его. Не полагаясь больше на себя, он ничего не сказал.
— Поэзия, дым сигареты и слезы, — таков был комментарий Авроры. — Предположительно вы тут решили, что меня убили, — вряд ли что-нибудь менее важное заставило бы тебя, Гектор, цитировать Стивенсона.
— Паскаль сказал, что тебя похитили и что он считает тебя наркоманкой, — выпалила Рози, вытирая слезы. Теперь, когда Аврора стояла перед ними с большим пакетом еды из «Поросенка», все это выглядело немного смешно, и она была рада, что удалось спихнуть часть вины на Паскаля.
— Кроме того, предполагалось, что он появится здесь, чтобы помочь нам разыскать твое тело, но его все еще нет, — продолжала Рози.
— Да уж, нашли кому позвонить, хотя он в той или иной степени всю жизнь и занимается поисками тел, — пошутила Аврора. Она видела, что ее друзья были весьма потрясены, и решила немного посмеяться над своим новым любовником.
— Он не приехал, хотя обещал приехать, и я презираю его, — сказал генерал. — Он ненадежен, как вся его нация.
— Гектор, вот она я, живая и невредимая, и тебе нет нужды бурлить и гневаться на Паскаля, — успокоила его Аврора. — Поскольку вполне очевидно, что мое опоздание расстроило вас обоих, мне кажется, я должна поступить с вами благородно и предложить вам сандвич и ломтик пирога в качестве противоядия от ваших страданий. Хотите?
— Я — да, — сказала Рози, принюхиваясь.
— Я бы тоже, если это тот самый пирог, который мне нравится, — пробубнил генерал. Он предпринял массированную атаку на самого себя, чтобы взять себя в руки, но руки у него все же слегка дрожали.
— Именно это я в тебе и люблю, Гектор, — ты готов придираться к человеку даже в самой тяжелой ситуации, ну точно как я сама, — сказала Аврора, разворачивая пирог.
6
— Ты предпочел бы, чтобы я больше вообще не приезжала к тебе, Томми? — спросила Аврора своего внука. Они сидели в комнате для свиданий. Здесь можно было отметить некоторые усилия хоть как-то приукрасить помещение, но эти весьма малые усилия не увенчались успехом. Аврора, входя в эту комнату, никак не могла избавиться от ощущения, что это она — преступница и для нее наступил час расплаты за все прегрешения ее жизни, за несказанные слова и преступления — их нельзя было исправить, и уж совсем не в ее власти было бы хоть что-то изменить или восполнить.
Ей не требовалось этой неумышленно сделанной мрачной комнаты, чтобы напомнить себе о том, что ее преступления нельзя было исправить. Она читала это в глазах Томми и в его безразличии — безразличии, которое было гораздо сильнее, нежели все, что ей доводилось встречать в ее долгой жизни.
— Ты можешь приезжать, но не обязана, — сказал Томми приятным голосом.
Аврора крутила свой перстень. Она вспоминала день, когда они хоронили Эмму — ее дочь, мать Томми. Лил дождь, и она припомнила с такой ясностью чувство глубокой печали, которое она испытала, когда они ехали домой, и как капало с деревьев по пути в Хьюстон. В самой глубине ее печали был страх, что после смерти Эммы, такой молодой, можно потерять детей, в особенности Томми. В тот же вечер, когда она укладывала Томми, Тедди и Мелани в кроватки, она спросила Томми, не хочет ли он утром поехать в зоопарк — ему всегда там очень нравилось.
— Мне без разницы, — сказал Томми. — Мне больше ничего не будет нравиться делать.
— А мне будет, — сказал Тедди. — Мне до сих пор нравится «Улица Сезам».
Теперь, спустя годы, Аврора поняла, что и в ту минуту, когда дети с мрачными лицами надевали свои пижамки и она укладывала их, Тедди все еще любил зоопарк. Мелани нравилось многое — даже, говоря по правде, слишком многое. Но Томми, старший и самый сильный, был человеком слова. Ему больше никогда ничего не нравилось.
Аврора подняла глаза, и Томми встретился с ее взглядом. Он без труда смотрел в глаза любому человеку. Вообще-то бабушка ему нравилась, и не потому, что она так много старалась сделать для него, а потому, что она не переставала жить для себя. Если остановиться и подумать о ней, то оказывалось, что она мчится по жизни с невероятной скоростью. Он-то как раз об этом и думал. В тюрьме только самые отпетые преступники с руками по локоть в крови продолжали жить насыщенной жизнью, несмотря ни на что. Большинство же заключенных совершенно прекратили бороться за жизнь: они уступили скуке и апатии. В тюрьме приходилось быть осторожным с теми, кому было достаточно лишь бросить на тебя взгляд, и ты понимал, что тебе грозит опасность. Они напоминали ему его бабушку.
— Наверное, мне лучше бросить эти поездки, — сказала Аврора. — Я так редко от чего бы то ни было отказываюсь в своей жизни, и никогда прежде я не бросала родственников, но, видимо, мне лучше бросить тебя, пока ты меня не уничтожил. Есть и другие люди, которым я нужна, и среди них твой брат и сестра, и, мне кажется, я не могу позволить, чтобы меня уничтожил кто-то. Ты очень равнодушный, — прибавила Аврора.
— Я нейтральный. Именно так я предпочитаю жить.
— Я не считаю, что ты нейтральный. Я старше тебя, и до сих пор мне не доводилось встречать по-настоящему нейтрального человека, — сказала Аврора.
— Но вот а я как раз такой, — стоял на своем Томми.
Аврора покачала головой.
— Это просто твое оружие — безразличие, — сказала она. — Это то, чем ты нас убиваешь — или, по крайней мере, меня. Но я — старая эгоистка. Я лучше откажусь от чего-то, чем позволю себя убить.
Она встала, чтобы попрощаться. Томми тоже поднялся.
— Твоя мама тоже хотела загнать меня в угол, — сказала Аврора, даже в этом своем отчаянии думая о том, как же он был похож на ее дочь. Брови такие же и манера держаться. Что касается фигуры и в какой-то степени осанки, он тоже, безусловно, был сын своей матери.
— Мне кажется, теперь это называют пассивноагрессивным состоянием, — поставила диагноз она. Я этот термин подхватила у своего психлекаря. Твоя мама была большая мастерица в этом. Она могла сопротивляться чему-нибудь месяцами или даже годами. Ты тоже так можешь.
— У тебя есть лекарь?
— Ну, конечно! Мы с генералом ездили к нему сначала вместе, потом генерал вышел из игры. А я все еще езжу и, должна сказать, многому научилась.
— Наверное, это хорошо, — сказал Томми. Мысль о том, что может делать у психлекаря его бабушка, была достаточно удивительной. Это было что-то такое, о чем стоило подумать.
— Не обязательно, — сказала Аврора. — Знаешь, как говорится: умножая знания, умножаешь скорбь. Тебе понравилось, что ты застрелил Джулию?
— Мне нравилось стрелять, — не растерялся Томми. — Я как-то не слишком задумываюсь о Джулии.
— Я поехала. Если тебе когда-нибудь захочется кого-то из нас увидеть, позвони.
Обычно она пыталась обнять Томми, чем ужасно смущала его, но на этот раз она просто подошла к охраннику и сообщила тому, что готова уйти. Впервые за все время она не плакала.
— Знаешь, что мне нравится в твоей бабке? — сказал охранник, который провожал Томми обратно в камеру. Охранник был пожилой прихрамывающий ревматик.
— Что? — удивился Томми.
— У нее никогда не бывает дешевых духов. Большинство женщин, которые приезжают сюда, словно вылезают из ванны с дешевыми духами. У меня нюхалка чувствительная, а некоторые из этих дешевых духов такие сильные, что глаза начинают слезиться. А вот твоя бабка — ну, она всегда с большим вкусом, она и одевается хорошо, — добавил охранник. — Это тебе не какая-нибудь старая корова, как большинство этих баб, что ездят сюда.
Через год Томми написал бабушке коротенькую записку, рассказав о том, какой комплимент сделал ей охранник. Томми решил, что ей было бы приятно узнать, что она произвела такое благоприятное впечатление на старого, закаленного годами тюремщика.
7
На обратном пути в Хьюстон Рози сжалась от напряжения, а Аврора казалась вполне спокойной. Она вошла в машину, и они доехали почти до Конро без единого слова. Обычно на пути из Хантсвилля в Конро говорилось много слов, но большинство из них были Аврориными шпильками по поводу того, как Рози водит машину. Немало бывало и слез.
Тот факт, что слов сказано не было и не было пролито слез, никак не облегчили напряженность, которую чувствовала Рози. Она бы расслабилась скорее, если бы Аврора дала выход своим чувствам. А пока что ей ничего не оставалось, кроме как ехать вперед и размышлять о том, насколько же она была глупой, — она экспромтом назначила свидание пузатому охраннику в тюрьме, с которым она согласилась поужинать. Он сам подошел к ней, когда она сидела в машине на стоянке. Звали его Вилли, он был примерно одного с ней возраста, и у него была приятная улыбка. Он дважды улыбнулся ей, как раз тогда, когда у нее было такое плохое настроение, чем немедленно лишил ее способности нормального трезвого рассуждения.
— Какая красавица, просто цыпленочек, — сказал тюремщик. — Какое у вас любимое блюдо?
— Суп-гамбо с креветками, — ответила Рози. Как бы то ни было, этот суп занимал одно из первых мест в списке ее любимых кушаний, и она была настолько изумлена этим вопросом, что не смогла сказать этому дяде, что ему, кажется, не могло быть никакого дела до ее любимых блюд.