— По крайней мере, мой череп покрыт волосами, в отличие от других черепов, на которые я могла бы показать пальцем, — сказала Аврора, выходя за дверь.
— В этом она права, — согласилась Рози. — У этой женщины прекрасные волосы. Одной-двух трещин не будет даже заметно.
— Да замолчи ты! — не унимался генерал. — Весь этот разговор — просто издевательство. Словно смотришь на травести в театре.
— Травести? Это парики, которые носят актеры, изображающие женщин? — спросила Рози. Ей казалось, что она где-то слышала это слово, но не понимала, как оно могло относиться к их разговору. Разговор был совершенно таким же, что и тысячи разговоров, происходивших в доме Авроры за долгие-долгие годы.
— Включи телевизор, пока мы оба не сошли с ума, — нашел выход из положения генерал.
9
Прежде чем заехать к Паскалю в больницу, Аврора почувствовала почти непреодолимое желание проехаться мимо дома Джерри Брукнера и как раз в этом направлении и проехала с пару километров. Но сверившись со своим внутренним компасом, она все же направилась в больницу. Ничего хорошего из этой любви к Джерри Брукнеру не выйдет, подумала она, хотя до боли в душе понимала, что любовь-то была. Пусть даже у нее и было подозрение, что он — довольно пустой человек. Просто он был очень и очень привлекательным. Один из таких, к каким ее всю жизнь тянуло. Тревор, ее яхтсмен, тоже был пустым человеком такого типа: он плавал по морям, женился и разводился, всю жизнь соблазнял женщин безо всякой надобности, но она любила Тревора и верила, что при других обстоятельствах она смогла бы наполнить его пустоту содержанием, превратив его в более или менее стоящую личность.
В сущности, единственное, что она знала о Джерри Брукнере, было то, что у него карие глаза и превосходно вылепленная нижняя губа; еще и волосы на кистях его рук вызывали ее восхищение. Совершенно очевидно, он прочел кучу книг по психоанализу и все же оставался несобранным и невинным человеком, который, казалось, искренне хотел что-то понять в этой жизни. Человек, который решал половые вопросы с помощью официанток и стюардесс из разных авиакомпаний. Конечно, ничего плохого в официантках и стюардессах не было. Недостаток был в нем самом, в человеке, которого могли привлечь столь легкомысленные женщины. Причем, скорее всего, привлекал его в них именно преходящий характер всего этого, а не сами женщины.
Приехав на стоянку возле клиники, Аврора пристально рассмотрела себя в зеркало. Она увидела лицо, на котором можно было прочитать досаду, досаду на то, что жизнь сделала ее столь беззащитной перед полными грусти глазами, нижней губой и сексуальноволосатыми запястьями. Но что поделаешь! Хотя она знала, что силы воли ей не занимать, ее все же никогда не хватало, чтобы преодолеть свою ранимость, и она не думала, что такое удастся теперь. Хотя можно было, конечно, поразмыслить о престарелом французе с изогнутым пенисом и растрескавшимся черепом. Она тянула время, выбираясь из машины, чтобы приступить к исполнению своего долга, но, в конце концов, вошла в больницу. Поплутав немного, она наконец нашла палату Паскаля.
Дверь в палату была приоткрыта. Она уже было толкнула ее и хотела войти, как вдруг ее остановил звук женского голоса. Женщина говорила по-французски. Заглянув в щелку, Аврора увидела девушку с длинными, наскоро расчесанными каштановыми волосами, которая сидела на краешке постели Паскаля и держала его руку в своих. Где была другая рука Паскаля, Аврора точно не могла рассмотреть, но вдруг эта женщина хихикнула и, извиваясь, наклонилась к нему и громко чмокнула его в губы.
Аврора отпрянула и прошла мимо палаты по коридору. Ее это несколько шокировало. Порой он действительно хвастал своими успехами у молодых женщин, но она самоуверенно полагала, что это было в природе у галлов и делал он это, чтобы вызвать ее ревность и превратить ее саму в трофей.
И вот получилось, что и над ней он одержал победу — она была просто очередной подружкой, которая едва не наткнулась на Паскаля с другой подружкой. Она чувствовала себя полной идиоткой. Может быть, Паскаль и не хвастал все эти годы, возможно, у него было все-таки несколько юных красоток с небрежно расчесанными волосами, которые точно так же не устояли перед его ухаживаниями, как в конце концов уступила и она. А еще она чувствовала себя такой дурой потому, что всегда как-то игнорировала очевидный факт: молодые женщины всегда были более легкой добычей для мужчин в возрасте, искушенных в таких делах. Она в свои молодые годы тоже стала легкой добычей одного филадельфийца, который на самом деле увивался за ее матушкой. Звали его Мортон Нидхэм, и она никогда не жалела, что у нее с ним что-то было. А сожалела она о том, что не извлекла из этой истории урока: молодых женщин несложно подтолкнуть к чему-то, если найдется кто-то, кто умеет подтолкнуть. А большинство пожилых мужчин точно знает, как подтолкнуть. Она дошла до самого конца коридора, приходя в себя после этого шока. Ее первым импульсом было повернуться и уйти, вторым — остаться и получше рассмотреть девушку; и второй импульс взял верх. Она повернула обратно, прошла на цыпочках мимо палаты Паскаля и стала ждать в маленькой комнате ожидания рядом со столом дежурной сестры. Она сидела и листала потрепанный экземпляр журнала «МакКолл» и вскоре услышала цоканье каблучков по коридору. Звук доносился со стороны Паскалевой палаты и почему-то напомнил ей о суетной парижской жизни. Девушка прошла в трех метрах от Авроры. Она была худющая и совсем не красавица, хотя в ней, конечно, было что-то роскошное. И эта сумочка с надписью «Гермес» на плече. На вид она была года на два старше Мелани, мысль о которой вызвала у Авроры легкую грусть. Боль тоски.
Аврора решила, что для антракта между визитами к одру больного пяти минут будет довольно, но журнал, не говоря уже о самой этой жизни, вызывал у нее раздражение. Она сократила это время до одной минуты и снова направилась к палате.
Когда она появилась у него в палате, Паскаля в кровати не было. Она поняла, что он в маленькой туалетной комнатке. Аврора уселась на зеленый стул и молча поджидала его. Если бы он вернулся измученным и жалким, она все простила бы ему. В конце концов, как можно держать обиду на немощного, пожилого француза из-за пары худосочных мамзелек?
На свою беду, Паскаль появился из туалета гордый, как фазан, хотя вся горделивость слетела с него, едва он увидел, что подле его кровати сидит Аврора.
Первым его ощущением было чувство облегчения — Соланж ведь ушла. Но она ушла буквально минуту назад! А что, если Аврора видела ее? Соланж никогда не обратила бы внимания на женщину Аврориного возраста, даже если бы заметила ее, но вот Аврора… Он был в таком шоке, что не мог перевести дыхание. Только что он чувствовал себя вполне окрепшим и даже подумывал, не отпроситься ли у доктора домой пораньше, но ощущение крепости резко спало, когда он бросил взгляд на свою посетительницу. Пружинистость немедленно исчезла из его походки, и кровь отлила от лица. Шок был настолько силен, что он утратил способность передвигаться вертикально и вынужден был схватиться за спинку кровати, чтобы не свалиться в угол под подвешенный там телевизор. В сущности, прежде чем Аврора произнесла хоть слово, он превратился в жалкого, старенького французишку, которого она с самого начала и ожидала здесь найти.
Увидев, что даже ее появление немедленно вслед за только что удалившейся посетительницей представляло собой едва ли не смертельный удар для него, Аврора немедленно поднялась, помогла ему добраться до постели и уложила под одеяло. Ее так и подмывало сказать ему: «Что, съел?», но удалось сдержаться.
Паскалю было совсем не трудно удержаться от каких-нибудь замечаний. Он почувствовал, что Аврора все поняла — ей достаточно было одного взгляда сквозь приоткрытую дверь на Соланж, чтобы сразу все понять. А если она знала, он был в ее власти, и лучше было помалкивать. Она не поцеловала его, что, по-видимому, означало, что судьба его была уже решена, но пока хоть какая-то возможность оставалась, лучшей его стратегией было молчать и прикидываться совсем больным.
Аврора снова уселась, и теперь они молчали вместе. Паскаль стал было подумывать, не застонать ли ему, не позвать ли сиделку, не принять ли таблетку, или же просто продолжать лежать с закрытыми глазами. Однако ничего этого он не сделал.
Авроре вскоре надоела эта — как она считала — глупая тишина.
— Ай да Паскаль, ну ты и прохиндей! — сказала она нежно. — Десять минут назад ты тут щебетал со своей юной подружкой, а своей старой подруге до сих пор не сказал ни единого слова! Это что — я больше не нужна? Именно тогда, когда я надеялась быть нужной?
— Нужна! — воскликнул Паскаль, которого обнадежил ее мягкий голос. — Когда со мной произошла эта авария, я надеялся помочь спасти тебя! Я проскочил сигнал «Стоп».
— Возможно, ты его проскочил, а не перепроскочил, если только ты не хотел сказать, что подскочил к нему и протаранил его? — сказала Аврора. — Ты — не актер, и не нужно стараться каламбурить в стиле Питера Селлерса по той лишь причине, что я застукала тебя с мадемуазель. Ты прекрасно говоришь по-английски, так вот так и продолжай, иначе я удалюсь отсюда и ты меня никогда больше не увидишь.
— Я забыл, что там был знак «Стоп», вот в чем беда, — продолжил Паскаль. — Я забыл о нем и налетел на трейлер. А было это все из-за того, что меня перепугало твое похищение.
— Ты подумал, что меня похитили?
— Ну да. Мафия, — промолвил Паскаль неуверенно, осознавая, что по трезвом размышлении и при свете дня его теория похищения Авроры могла показаться несколько дурацкой.
— Ах, мафия! На самом деле, в день, о котором идет речь, мне просто довелось задержаться у моего молодого хахаля несколько дольше обычного.
— О… — Паскаль вспомнил, что происходило немного раньше в тот день. По крайней мере, он с определенной долей уверенности мог считать, что именно об этом дне шла речь. Ведь тогда у них было все, и не один, а два раза, в его квартире, на новых темно-зеленых простынях.
— Что? — переспросил он, решив, что чего-то не понял или же, может быть, перепутал день. Если день, о котором они говорили, был тем самым днем, когда они дважды отдались друг другу, что за ерунду несет Аврора? В такой день ей оставалось только вернуться домой.
— Тебе нужно было сразу же ехать домой, — сказал Паскаль, чувствуя легкое смущение, но вместе с тем и негодуя.
— Ну-ну. Мы с тобой состоим в довольно свободной связи конфедеративного характера, и не тебе указывать мне, что я должна делать. Если ты, в твоем возрасте, можешь завести себе худенькую мадемуазель, у меня нет оснований считать, что я не могу обеспечить себе общество крепкого, молодого мсье.
— Но… — пролепетал Паскаль и сразу же умолк. Он чувствовал, как в нем закипает негодование, хотя именно этого врачи советовали ему избегать. Ему настоятельно советовали сохранять спокойствие, но как тут его сохранить, когда рядом сидит Аврора, хвастаясь силой своего молодого любовника? Принимая во внимание то, что он, спасая ее от мафии, пожертвовал своим здоровьем, она могла бы такого не говорить.
— А зачем он тебе нужен? — спросил он, предпринимая благородную и, как ему казалось, даже сверхблагородную попытку быть разумным. — Ведь у тебя есть я!
— Да, но ведь у тебя есть мадемуазель… как бишь ее зовут? — спросила Аврора.
— Соланж, — автоматически отозвался Паскаль.
— Ах, Соланж! А моего юношу — Сэм. Не сказать, что имена рифмуются, но хоть начинаются с одной и той же буквы.
— Сэм! Ну, это уж слишком! — повысил голос Паскаль. — Сколько же ему лет?
— Уже почти восемнадцать.
— Восемнадцать! — Паскаль чуть не рычал. — Ты ложишься со мной, а потом мчишься еще куда-то и ложишься с восемнадцатилетним? Как это мерзко!
— Но почему, дорогой? — удивилась Аврора. — Ты же знаешь, как я люблю науку, а если верить ученым, юноши достигают пика созревания как раз к восемнадцатилетнему возрасту. Я не понимаю, что ты тут находишь мерзкого, если я хочу помочь Сэму насладиться совершенно естественным пиком.
— Ты — чудовище, ты сокрушила меня, а я-то думал, что мы любим друг друга! — выпалил Паскаль, не переводя дыхания.
— А кто сказал, что это не так? — поинтересовалась Аврора. — И успокойся, пока мы обсуждаем это, иначе удар тебе обеспечен. В сущности, я не удивилась бы, поскольку ты заслужил удара, но я только не хочу, чтобы меня обвинили в этом.
— Тебя следует винить во всем! — настаивал Паскаль. Он понимал, что нужно было бы успокоиться, а вместо этого закипал все сильнее.
— Так что, мне теперь соперничать с восемнадцатилеткой! — сказал он в полный голос. — Неважная новость в моем возрасте.
— Так ведь, Паскаль, это же — Америка! У нас в Америке все считают, что конкуренция хороша в любом возрасте. Это заставляет каждого трудиться еще упорней и добиваться поставленной цели.
— Жаль, что я не задушил тебя! Вот ты сидишь и выматываешь мне душу, а я ведь болен. Мне казалось, что тебе свойственна доброта, но доброты в тебе нет. Тебе просто нравится мучить меня. Ты что, не видишь, что я болен? — добавил он, словно вдогонку тому, что сказал, но уже крича в полный голос.
— Напротив, я даже слышу, что ты не слишком-то болен. Да и все на этаже уже слышат это. Угомонись, не то я уйду.
Паскаль вдруг обнаружил, что вместе с этим воплем, которым он попытался объяснить Авроре, как тяжело он был болен, исчезли остатки его гнева, а после исчезновения гнева возникла полная безнадежность. Наверное, Аврора никогда больше не приедет к нему в квартиру пообедать и улечься рядом на темно-зеленые простыни. Зачем ей это теперь, раз у нее есть с кем лечь — с этим восемнадцатилетним парнем, у которого, наверное, пенис не был изогнут?
Он подумал, что во всем виноват этот знак «Стоп». Если бы он не проехал его и не врезался в трейлер, он не оказался бы в больнице. Аврора не пришла бы его навестить и не застукала бы его с Соланж. Всего один знак «Стоп», и вся жизнь разрушена. Всего один знак «Стоп»!
— Это все из-за этого «Стопа», — сказал он безнадежно и зарыдал.
— Боже мой, теперь ты начинаешь плакать, — застонала Аврора. Она села на кровать и приподняла его, но Паскаль все плакал. К ним заглянула сиделка, но увидев, что пациента уже обнимает другая женщина, ушла.
— Что же это вас, мужчин, и подразнить нельзя! — сказала Аврора, когда Паскаль успокоился настолько, что мог слышать ее. — Я тебя просто давно дразню. Меня не настолько раздосадовала эта мадемуазель. И никакого юного мсье Сэма не существует, если тебе от этого будет легче.
— Нет мсье Сэма? — переспросил Паскаль. — А я думал, что это подросток — лет семнадцати-восемнадцати.
— Паскаль, это я просто наспех придумала.
— Значит, я твой один-единственный? — спросил он, вытирая глаза зажатой в кулаке салфеткой «Клинекс», которую она дала ему.
«Один-единственный» было американское выражение, которое ему всегда нравилось. Даже когда он просто произносил эти слова, ему становилось легче. Аврора позволила ему положить голову себе на грудь. Казалось, она наконец сжалилась над ним. Единственное, что было хорошего в том, что лежишь в больнице, это то, что приходят женщины и жалеют тебя.
Думая об этом и дальше, он позволил своей руке начать легкое ощупывание у нее под юбкой.
— Паскаль, тебе нужен другой шампунь, — сказала Аврора. Этого она не могла не отметить, ведь она смотрела прямо ему на макушку. Руку под юбкой она не останавливала, чувствуя, что, пожалуй, перестаралась со своим сокрушительным визитом.
— Ты не романтична, — грустно отметил Паскаль. Он швырнул салфетку на пол жестом, который, как ему казалось, выражал отчаяние. — Я тебя люблю, но ты не романтична, — повторил он в надежде, что она начнет отрицать это.
Аврора обняла его, позволила ему помямлить еще немного, но ничего не сказала. Мыслями она перенеслась к Джерри Брукнеру. В это время тот обычно совершал свои пробежки. Ей пришло в голову, что его можно было бы перехватить. С тех пор как она выставила его из своей машины, она с ним не разговаривала и даже отменила два своих визита, чтобы избежать всяких разговоров. Но теперь, наверное, пришло время возобновить отношения. Ей в общем-то хотелось посмотреть на его ноги, которые обещали быть еще более восхитительными, чем кисти рук или нижняя губа. В тот день, когда он вернулся со своей пробежки, было слишком темно, чтобы по достоинству оценить его ноги.