Но промчавшись мимо нескольких невзрачных кварталов пригорода, она снова повернула на улицу, где жил Джерри. «Кадиллака» там уже не было. Пэтси была слишком раздосадована, чтобы предаваться размышлениям, и одной из причин ее досады была ее собственная склонность пугаться чего-нибудь в последнюю минуту. Она всегда в последнюю минуту отступала, обе ее дочери говорили, что она была слишком трусливой и слишком консервативной по отношению к мужчинам. Обе дочери испытывали отвращение или, по крайней мере, притворялись, что его испытывают, из-за слишком затяжных периодов ее безбрачия. Последний продолжался уже почти полтора года.
— Тебе просто необходимо лечь в постель с мужчиной, мамуля, тогда, может быть, ты перестанешь придираться ко всем, — сказала ей Кэти недавно по телефону.
Пэтси позвонила Джерри в дверь, потом решила попробовать, не откроется ли она сама. Дверь открылась, она вошла в дом. Джерри сидел в гостиной в трусах и в старой синей майке и читал спортивную страницу какой-то газеты. Он взглянул на Пэтси немного удивленно, но без тревоги.
— Я привезла вам вашу книгу, — сказала Пэтси, и застенчивость снова овладела ею. Что же это она делает, входит к этому мужчине в гостиную?
— И что вы о ней думаете? — спросил Джерри.
— Сию минуту я не могу думать, я просто хочу вас поцеловать, — сказала Пэтси, забирая у него газету и аккуратно складывая ее. Потом она затащила его на кушетку и оказалась между его ног. — Мне не хочется, чтобы вы продолжали причинять мне неприятности — не хочу, чтобы вы еще раз отвергли меня, — сказала она, и пальцы ее скользнули вверх по его шее к волосам.
6
Первое, на что обратила внимание Аврора, когда она на следующее утро вошла в дом Джерри, был желтый пояс Пэтси Карпентер. Он лежал на его старой кушетке.
После смерти Гектора у нее появилась привычка заезжать к Джерри на чашечку кофе по утрам до того, как к нему начинали приезжать пациенты. Она обычно проводила у него не больше пятнадцати-двадцати минут. Вилли вернулся, по всей видимости, выздоровевшим, и они с Рози теперь не вылезали из постели допоздна, и в ранние утренние часы Аврора оставалась одна. Это как раз было то время, когда она особенно хотела разделить с кем-нибудь утренний кофе или легкий завтрак. Несколько раз бывало, что она приглашала Паскаля, но Паскаль не был тем человеком, которого можно было бы назвать утренним гостем. Он либо молчал все время, либо, наоборот, был чрезмерно оживленным и раздражительным, как раз в такое время, когда меньше всего на свете Авроре хотелось видеть напротив себя за завтраком раздраженного мужчину.
Джерри Брукнер тоже не был утренним человеком. Но он не был и французом, и это означало, что вероятность того, что он испортит ей завтрак своими жалобами, была гораздо меньше. С Паскалем же такое бывало довольно часто. В последний раз, когда они завтракали вместе, Паскаль отчитывал ее за то, что она пригласила его именно тогда, когда у нее кончился малиновый джем. А ведь она знала, что это его любимый джем.
— Паскаль, я в трауре, не разговаривай со мной таким тоном из-за того, что я не знала, есть ли у меня твой любимый малиновый джем, — сказала Аврора и всплакнула.
Желтый пояс Пэтси Карпентер был довольно стильным, и Аврора даже однажды не удержалась и наговорила ей по этому поводу кучу комплиментов. Она начала расспрашивать Пэтси, где та купила такой пояс, решив, что, возможно, подыщет и себе что-нибудь в этом роде.
— Я купила его на Бродвее в магазине «Шерман Оукс», — сказала Пэтси. — Я пошла за полотенцами, а кончилось все тем, что купила этот пояс. Аврора, хотите, я вам тоже куплю какой-нибудь шикарный пояс в следующий раз, когда поеду за покупками?
— Ну, если наткнешься на такой, который сам скажет: «Я для Авроры», тогда можно, — согласилась Аврора.
Теперь этот самый желтый пояс лежал в гостиной у Джерри Брукнера, и несколько смятый вид подушек на древней кушетке помогли Авроре воссоздать в воображении два потных тела, Джерри и Пэтси, слившихся в неистовой любовной схватке. Этот образ так сильно подействовал на нее, что ей стало дурно — она даже не смогла сделать следующего шага. Джерри не запирал входную дверь, чтобы она могла войти, но его самого в комнате не было. Часто бывало, что, когда она проскальзывала в комнату, он принимал душ, и она садилась к кухонному столу, потягивая чай и дожидаясь, пока он не появится — такой гладко выбритый, по-юношески молодой, еще не совсем отошедший от сна и с еще влажными волосами.
В это утро никакого кофе не будет. Аврора услышала звук воды в душе там, в конце холла. Она чувствовала себя так, словно ей двинули поддых ногой. Тихонько, надеясь, что Джерри не услышит, она попятилась к двери и закрыла ее за собой.
Ей так хотелось, чтобы машина завелась бесшумно и ей можно будет уехать, не встречая взгляда и не перемолвившись и словом с Джерри Брукнером именно сейчас. «Кадиллак» в последнее время был как раз склонен к непослушанию. Чаще всего не собирался заводиться, когда она поворачивала ключ зажигания в замке. На этот раз она только надеялась, что он не задержит ее дольше, чем потребуется, чтобы завернуть за угол и исчезнуть из виду, не показывая своего унижения молодому человеку, которого она так глупо и с такой настойчивостью заставляла броситься себе на шею. Перед глазами у нее все еще были эти два тела на кушетке, он и Пэтси, и эта картина стояла у нее перед глазами так отчетливо, что она даже не видела тротуара. К счастью, «кадиллак» немедленно завелся, и она уехала без осложнений. На повороте она оглянулась, опасаясь, что увидит, что Джерри бежит за ней по тротуару или стоит на крыльце, недоумевая, с чего бы это ей уезжать, так и не зайдя в дом и не глотнув кофе. Но ни на тротуаре, ни на крыльце никого не было. Она была в безопасности.
Она было подумала, не поехать ли к Паскалю? Все же была вероятность, что он понял бы ее и хоть ненадолго разрядил ее эмоции. Бог с ним, с его обидой за малиновый джем, — все же это был неплохо образованный человек, что было положительным качеством, даже для француза.
С другой стороны, это был ужасный эгоист — он мог бы попытаться воспользоваться тем, что она в таком горе. В сущности, это было бы типично для него. Он уже несколько раз обидел ее, сказав что-то грубое об обстоятельствах смерти Гектора. Буквально на прошлой неделе он оскорбил ее за обедом, намекнув, что ей пора бы было снять траур.
— Жизнь дана живым, — сказал он.
— Понятно, я пока что живу.
— Ты не живешь, ты не проявляешь признаков жизни. Когда у меня умерла жена, я тоже погрустил, но оставил это в прошлом. Я снова стал жить.
— Все это так, но сейчас я, с твоего позволения, предпочла бы погоревать. Несмотря на всю свою мелочность, Гектор Скотт многое значил для меня. Надеюсь, мне не нужно часто напоминать тебе об этом, Паскаль!
Поскольку ее воззрения были неизменны, она решила пока что не показываться Паскалю на глаза. Она подумала о баре «Поросенок» и о своей любимой кондитерской, где подавали такие вкусные вафли, но подумала без оживления. Удар, который ей только что нанесли, уничтожил даже аппетит. Она чувствовала, что это был слишком сильный удар, и теперь она не сможет ни есть, ни плакать. Еще она подумала, не поехать ли в Голвестон и просидеть весь день, глядя на океан? Правда, на дороге будет столько машин; ее машина может испортиться и остановиться, и потом это так далеко! Она и из дому-то вышла на босу ногу и в домашнем платье и из-за этого чувствовала себя неуверенно. А вдруг ей придется разговаривать с полицейскими или механиками со станции техобслуживания?
Осторожно, выбрав старый маршрут, который она помнила еще с тех пор, когда в Хьюстоне не было скоростного шоссе, она понемногу двигалась на север через залив и к востоку мимо железнодорожных складов, пока не оказалась в районе Шип Чэннел. Она вспомнила, как где-то здесь, на улице Мак-Карти, она видела греческий бар под открытым небом, куда моряки заходили выпить и поиграть в карты. Он был недалеко от огромных нефтеперерабатывающих заводов, и в воздухе пахло бензином и солью. Но она вспомнила, что это место показалось ей приветливым, а ей в эту минуту хотелось от жизни одного — приветливости и дружелюбия.
Все точно, бар, который больше напоминал сарай, оказался именно здесь. Он был открыт ветрам с залива и реву машин с улицы Мак-Карти. Два пожилых грека в майках сидели за расшатанным столиком и перемешивали костяшки домино. Оба были полными, седовласыми, и оба курили. Ни один из них не выразил ни малейшего удивления, когда крупная женщина, босая и в домашнем платье, вышла из старенького «кадиллака» и, пересекая полоску рассыпавшегося гравия, которая служила стоянкой у этого заведения, направилась к ним.
— У вас сегодня есть рецина? — спросила Аврора, с самой приветливой улыбкой, на которую только была способна.
Тот грек, что был справа от нее, вскинул брови и улыбнулся.
— Теряете свои туфли? — спросил он.
— Заткнись! Она потеряла их на танцах, — сказал ему грек, что сидел слева. Он поднялся и отправился куда-то, чтобы вытащить расшатанный зеленый стул, который минувшей ночью кто-то пинком загнал на стоянку. Аврора чуть не наткнулась на него, когда пыталась остановить машину по всем правилам. Человек этот осторожно поставил его на пол, если так можно было назвать выложенные на земле бетонные плиты.
— Садитесь, устраивайтесь поудобней, — предложил он. — Прекрасный сегодня день!
Второй встал, ненадолго исчез и вернулся с бутылкой рецины и бокалом.
— Не уроните, это у нас последний, — сказал он, поставив на столик перед ней бутылку и бокал. — Наверное, если не будет сильного тумана, я съезжу и куплю новые бокалы. Прекрасный день, не похоже, что будет туман, — добавил он, чтобы сделать Авроре приятное.
И в самом деле, приятный день, подумала Аврора. Солнечные лучи падали на землю сквозь многочисленные дыры в крыше, которая соединялась со стеной под довольно нетрезвым углом.
— Крышу как-то сорвало ураганом, а мы поставили ее обратно, — поймал ее взгляд тот, второй. — Но поставили мы ее не слишком прямо. С виду она не очень тяжелая, но это только с виду.
— Она еще и проткнута в разных местах, — заметила Аврора, наливая себе рецины. — А вы тут не промокаете, когда идет дождь?
— Когда идет дождь, мы сюда даже не приходим, — признался один из греков.
Аврора залпом выпила почти полстакана рецины, пока мужчины бесстрастно наблюдали за ней. У обоих были гигантские мешки под глазами — совершенно одинаковые. Чем дольше она рассматривала их, тем больше сходства находила в них. У них были идентичные животы, идентичные майки, идентичная мускулатура на плечах и идентично седые волосы. Кроме того, взгляды, которые они посылали ей, были тоже похожими. Это были взгляды людей, сильно уставших от мирской суеты, но вместе с тем и настороженные. Это были мужчины, а она была женщина, она сделала шаг и вошла в их жизнь, и они соразмеряли все, что с этим было связано.
— Боже мой, я поняла. Вы — близнецы, — объявила Аврора.
Оба отрицательно покачали головами.
— Мы — братья, но не близнецы.
— А я узнаю, как вас зовут? — спросила Аврора.
— Мы — Петракисы. Я — Тео, а он — Василий.
— Ну, а я — Аврора. Мне нравится эта рецина, но мне не нравится пить одной, особенно в такую рань, — сказала она.
— Какая разница, когда пить, — сказал Тео. — Желудок ведь времени не разбирает.
— А что, у вас правда больше нет бокалов? — спросила Аврора. — Что же это за бар с одним-единственным бокалом?
— Ну, чисто греческий бар, — заметил Василий. — Каждый, кто приходит к нам, считает себя греком и думает, что каждый грек должен обязательно разбить бокал. Я собирался перейти на пластмассовые, но Тео не разрешает.
— Да, из-за этого мы ссоримся. Мне кажется, это ужасно несовременно.
— Совершенно с вами согласна, — сказала Аврора. В этот момент огромный бензовоз, который ехал слишком близко от края дороги, выпустил облачко газа прямо в бар, и она закашлялась.
Когда она перестала кашлять, оба грека продолжали смотреть на нее.
— Вы оба выглядите так, словно вы все в жизни испытали, то есть, если иметь в виду западную цивилизацию, по-моему, вы все уже видели, — сказала Аврора.
Ни один из них не нашелся что ответить.
— Если вы не близнецы, кто же из вас старше? — спросила Аврора, надеясь хоть этим разговорить их.
— Я родился первым, — сказал Тео. — Я опередил его на год.
— Зато это мой бар, — похвастался Василий, — он здесь только работает.
Аврора осушила бокал и перевернула его вверх дном.
— Думаю, я воздержусь от того, чтобы разбивать его, раз уж он у вас последний, — сказала она. — Мне сегодня довелось пережить ужасный шок, и я бы предпочла не пить в одиночестве. Давайте побережем бокал и будем пить прямо из горлышка.
Она потянула вино из бутылки и передала ее Василию, который тоже отпил достаточно, затем передал ее Тео.
На дороге, ведущей к Шип Чэннелу, появились два молодых моряка. Они не обратили никакого внимания на тех, кто пил редину, и загрузили несколько двадцатипятицентовых монет в пыльный автомат с газировкой. Один пнул его, другой стал трясти. После этого в лоток с грохотом выкатилась одна-единственная банка «севен-ап». Моряки устроились за соседним столиком, открыли банку и поровну разделили воду.
— Если вам некуда торопиться, пока я не напилась, почему бы вам не научить меня играть в ту игру, в которую вы играли, когда я приехала. По-моему, это интересно, — сказала Аврора. Она допила остатки рецины из бутылки.
Они поднялись и через минуту вернулись еще с одной бутылкой.
— Я могла бы рассказать вам кое-что интересное о слоновой кости, — сказала Аврора, забавляясь одной из костяшек домино. — Без солнечного света она чернеет. Но, конечно, для вашего домино такой опасности не существует.
— Лучше не играйте с Тео, он жульничает, — предупредил Василий.
— Заткнись, это ты жульничаешь, — сказал Тео абсолютно спокойно. — Именно поэтому я и проиграл ему предыдущую игру.
— Да ладно, Тео, если я напою его, вы, может быть, отыграетесь, — сказала Аврора. Она чувствовала, что по мере того, как рецина начинала действовать на нее, она все больше симпатизирует Тео. Хотя Василий и Тео были очень похожи, ей показалось, что у Василия в глазах не было той искорки, что была у Тео, хотя, может быть, «искорка» было и неподходящее слово для того, чтобы описать толстого, старого грека с мешками под глазами.
Но Аврора подумала, что во взглядах, которые Тео посылал ей, она эту искорку обнаружила.
— Что случилось, от тебя ушел твой друг? — спросил он, передавая ей новую бутылку.
— Ну да, если можно так выразиться. Этот сукин сын ушел от меня к лучшей подруге моей дочери.
7
— Я обалдела, я словно под наркозом, Господь Бог и тот не найдет никого пьяней меня, — сказала Аврора, вваливаясь к себе на кухню. Хотя все перед глазами поднималось и опускалось, вращаясь и вздыбливаясь, словно при землетрясении, она была уверена, что сможет своим ходом добраться до противоположной стены кухни.
Секундой позже эта уверенность показалась ей наглостью, потому что пол под ногами пошел какими-то пузырями, словно норовя оторвать ей ноги. Она повалилась навзничь лицом вниз, сильно ударившись головой о притолоку. После этого она перевернулась и в какой-то мере стала напоминать развернувшую свои лучи морскую звезду. Она безуспешно пыталась сфокусировать глаза на Рози и Вилли. Когда она ввалилась на кухню, те сидели за столом и играли в карты.
— Черт, как я ненавижу его! — сказала она и потеряла сознание.
— Ее друг ушел от нее, так что винить нужно не меня, — объяснил чей-то голос из-за двери.
У Рози не было времени даже на то, чтобы положить свои карты на стол. Кинув на Аврору быстрый взгляд, она перевела глаза на говорившего. Это был невысокий седой толстячок в майке и старых штанах. На нем были сандалии на босу ногу, а под глазами объемистые мешки. Рози никогда прежде его не видела и не знала, как расценить его заявление, не говоря уже о заявлении, сделанном Авророй. На минуту она инстинктивно почувствовала, что нужно попробовать продолжить игру в карты. Она надеялась, что все происходящее было просто галлюцинацией.