— Если ты хочешь поразвратничать, нам лучше подняться наверх, — произнес Паскаль с улыбкой. — Они пусть побудут внизу: говорить о Литве можно где угодно. Мы могли бы провести наверху всю ночь.
— В твоем возрасте — всю ночь? — удивилась Аврора, сознавая, что аппетиты ее ухажеров начинают подходить к той черте, за которой начинается конфликт. Паскаль попробовал доесть свой «камамбер», продолжая крепко держать ее за руку. Пожалуй, стискивал он ее чересчур сильно, если в его мыслях и в самом деле было соблазнить ее. Она ощутила давно знакомое беспокойство — несомненно, побуждать его к этому было совершенно аморально с ее стороны, и все же именно этим она и занималась сейчас. Это происходило в ее жизни не раз — с крупными мужчинами и мелкими. Ей всегда было интересно посмотреть, что будет дальше? Сумеет ли Паскаль Ферни сокрушить ее оборону или отступит в пользу сыра и вина?
— Если бы мы оказались наверху, ты удивилась бы, — сказал Паскаль. — Я не весь такой уж старый.
— Да и во мне не все еще умерло. Как ты правильно заметил, говорить о Литве можно где угодно, но я считаю, что где угодно можно заниматься и тем, о чем ты говоришь. В сущности, достаточно часто оказывалось так, что я сама занималась этим в самых разных уголках дома и даже на улице, когда у меня было соответствующее настроение. Паскаль, если ты не возражаешь, я бы сказала так: представление о том, что все это может происходить лишь на втором этаже моего дома — это несвойственное галлам представление, согласись? Я как-то усвоила миф о том, что французы могут заниматься этим где угодно и когда угодно. Как жаль, что это только миф!
Паскаль сидел, будто громом пораженный. Хотя он и был убежден, что все до одной женщины его хотят, сейчас он просто не верил своим ушам. Эта женщина, никогда не позволявшая ему ничего, кроме редких поцелуев да мимолетных объятий, обвиняет его в том, что в его отношении к сексу было слишком много тривиального!
— Кроме того, мы ведь не на соревнованиях по армрестлингу, — продолжила она, пока он собирался с мыслями. — Прекрати сжимать мою руку. По-моему, раздавленные пальцы — это не совсем то, что называют прелюдией к любовной игре.
Паскаль залился краской, отпустил ее руку и тут же попытался вновь схватить ее. Аврора отдернула руку. Паскаль сделал было глоток вина, но при этом ее движении выплеснул вино себе на галстук. Аврора не спускала с него озорного взгляда — такого он еще не видел. Он струсил, этот бесшабашный взгляд превратил его в труса.
— Паскаль, мне кажется, что ты вот-вот рассыплешься на части, — засмеялась Аврора. Бес играл ею, у нее сейчас было такое настроение, что сокрушить его не составило бы никакого труда — ведь с ним ничего не происходило. — Ну вот, все сразу — и мое вино вылил, и свой галстук испортил. Это не тот ли галстук, что я купила тебе в Париже?
Паскаль в ярости вскочил.
— Я брошу тебя на кушетку! — сказал он. — Посмотрим, что будет!
— Ой, все слова! Не верю. Никуда ты меня не бросишь, и смотреть будет не на что.
Паскаль чувствовал, что ярость ослепляет его. Он забегал вокруг стола, намереваясь схватить ее за горло и заставить этот безжалостный язык замолчать навсегда. Он и вправду схватил ее за горло, но тут откуда-то из-под его локтя раздался молодой голос.
— Ой, что это вы делаете? Паскаль, ведите себя прилично!
Он в ужасе увидел, что рядом стоит Мелани с серебряной супницей в руках.
Он мгновенно снял руки с горла Авроры.
— О, мадемуазель, слава Богу, что вы пришли. Я просто перестал понимать, что делаю.
— Э нет, ты совершенно определенно понимал, что делаешь. Ты хотел задушить меня! — сказала Аврора, растирая шею. Вообще-то она была довольна таким поворотом событий. Она вскинула брови и искоса улыбнулась Мелани.
— О нет, это был какой-то припадок, — проговорил Паскаль робко. — Такая любовная шалость.
— Можешь ничего не объяснять моей внучке. Ей известно, что за скоты эти мужчины. Один такой жестоко избил ее час назад.
— Ой, бабуля, никто меня зверски не избивал. Меня просто толкнули, и я перелетела через стул. Чем это ты так вывела Паскаля из себя?
— Да тем же, чем всегда! — воскликнул Паскаль. — Этими своими издевками — она вечно издевается надо мной. Она ничего серьезного не имеет в виду. А я ее люблю. Ну, так и…? Так, что ли, вы, молодежь, теперь говорите?
— Это меня лукавый попутал, а вот этого француза он, наверное, решил сожрать на ужин, — усмехнулась Аврора. — Паскаль, смотри, какой отличный пирог. По-моему, мы могли бы на время отложить обсуждение вопросов страсти. Могу я предложить тебе прогуляться в ванную и сполоснуть холодной водой галстук, который ты облил вином? Хотя это и не мое дело, но если ты при этом обольешь себе холодной водой и голову, на мой взгляд, тебе это не повредит. Потом возвращайся и доешь пирог.
Паскаль был слишком смущен и ничего не смог возразить. Он засеменил прочь.
— Господи, бабуля, что случилось? — спросила Мелани. Она знала, что в жизни было полно неожиданностей, но никак не ожидала, что, спустившись вниз, она увидит, как ее бабушку душат в ее собственном кабинете.
— Да так, мелочи, — ответила Аврора. Она перегнулась через стол и взяла бокал Паскаля, в котором оставалось еще немного вина. — Я просто хотела заставить его взять меня на кушетке. В свое время я со многими это проделывала много раз, и мне пришло в голову попробовать это еще разок. К несчастью, Паскаль решил, что меня лучше задушить.
Она пригубила вина. Ее гнев прошел, и она чувствовала себя несколько растерянной.
— Вот урок, который и тебе следует хорошенько усвоить, — сказала она, глядя на толстушку внучку.
— Какой урок? — недоумевала Мелани. Мысль о том, что ее бабушка захотела, чтобы Паскаль взял ее вот тут на кушетке у нее в кабинете, ошеломила ее.
Она знала, что бабуся была эксцентрична, но не до такой же степени!
— Дай мужчине возможность выбирать, и он скорее убьет тебя, чем ляжет с тобой, — продолжала Аврора. — Есть, конечно, исключения, но довольно редкие.
— Бабушка, ты собиралась заниматься этим — с Паскалем — вот на этой кушетке? А если бы генерал спустился и застал вас?
— Я бы страшно рассердилась. Гектор знает меня достаточно хорошо и понимает, что есть моменты, когда ему лучше оставить меня наедине с собой — ну, почти наедине. И это напоминает мне еще вот о каком выводе: неразумно заживо заточить себя с мужчиной, который почти на пятнадцать лет старше тебя. Я же именно так и поступила и теперь стараюсь выйти из положения наилучшим образом, — откуда я знаю, может быть, Паскаль-то и есть это самое наилучшее. Поразмысли над этим на досуге, — добавила она, повеселев. Она заметила, что внучка ее делает невероятные усилия, силясь воспринять эту шокировавшую ее информацию.
— Я буду размышлять над этим долгие годы, — сказала Мелани.
В это время в комнату вернулся Паскаль. Он выглядел совершенно расстроенным, и с галстука у него капало.
— Глазам не верю, — засмеялась Аврора. — Когда я отправила тебя сполоснуть галстук холодной водой, я, естественно, предполагала, что ты сначала снимешь его. Мне казалось, что у вас, французов, хватает на это здравого смысла. Что случилось с твоим здравым смыслом, дорогой?
— Сегодня такой странный вечер, — попытался оправдаться Паскаль. — Я просто сам не свой.
Он сел и начал есть пирог с грецкими орехами. Мелани отнесла супницу на кухню. Она на минутку вернулась в кабинет, поцеловала бабушку и удалилась. Ей не терпелось рассказать Тедди и Джейн о том, что она только что видела, — у них просто крыша поедет!
— До свидания, дорогая, — сказала ей вслед Аврора. — Не забывай о маленьком Энди и постарайся не курить.
Паскаль молча доедал пирог, и с галстука у него все еще капало на брюки. Аврора молча наблюдала за ним. Казалось, она не сердится.
— Сейчас-то с тобой что происходит? — спросила Аврора. — Я надеюсь, ты не собираешься печалиться и рыдать?
— Почему бы тебе не приехать как-нибудь ко мне? — не ответил на ее вопрос Паскаль. — У меня в квартире никого, кроме нас, не будет.
— Это точно, — улыбнулась Аврора. — Но я думаю, если бы я сейчас была у тебя в квартире, я бы, наверное, уже валялась в обмороке от вони и грязи. Признайся, тебе не хватает навыков ведения домашнего хозяйства. Как, впрочем, и здравого смысла, и многих иных вещей. Хотя, возможно, тебе этого и хочется, — добавила она, пиная его под столом. — Ты хочешь, чтобы я упала в обморок. Тогда перед тобой будет безжизненное тело, которому ты станешь навязывать свою волю. Ну нет, если это и произойдет, то не таким образом.
— Я хочу, чтобы это произошло! — воскликнул Паскаль. — Хочу, чтобы это произошло.
— Уж если это произойдет, имей в виду, что тело, на которое ты смотришь, не безжизненно, — сказала Аврора. — Никто не сможет получить удовольствие от того, что мне не доставляет удовольствия.
— Я возьму себе служанку, — объявил Паскаль. Он жил в крохотной квартире возле зоопарка, которая когда-то была студией какого-то художника. Это была правда — за долгие годы он изрядно запустил ее. В тот единственный раз, когда она была у него, Аврора все время зажимала нос. Трудно соблазнить женщину, которая так решительно зажимает себе нос.
— Вот увидишь, — продолжил Паскаль. — Я даже куплю новые простыни. Вот увидишь! — Ему стало легче при одной этой мысли, и он потянулся за вином.
— Новые простыни, Паскаль? — удивилась Аврора. — Не знаю, заслужила ли я все это?
А Паскаль все говорил о служанке, которую наймет, и о квартире, которая вот-вот станет наичистейшей, без единого пятнышка, и не мог остановиться, пока она не затолкала его в «пежо» и не отправила домой.
7
Тедди познакомился с Джейн, когда оба лечились в психиатрической больнице в Голвестоне. Они полюбили друг друга, и вскоре после этого их обоих выписали — в сущности, в один и тот же день. Они решили, что это — счастливое предзнаменование, и в течение нескольких месяцев взвешивали вопрос о женитьбе, потом решили, что этого не требуется. Потом они взвешивали еще более важный вопрос — о детях и решили, что ребенок им нужен. Даже два. Примерно спустя год после обсуждения второго вопроса на свет появился Джонатан. Сейчас ему было почти два года, и ему еще только предстояло научиться говорить — если точнее, говорить по-английски. Одним из наиболее убедительных аргументов, который совершенно убедил Тедди и Джейн в том, что они идеально подходят друг для друга, было то, что они оба изучали классические языки и начали этим заниматься еще до того, как что-то стало происходить у них с головами. Джейн училась в Брин-Моуре, Тедди — в Техасском университете. И родители Джейн, и бабушка Тедди жили в Хьюстоне, куда они оба и удалились после того, как каждого из них отчислили. Прошло несколько месяцев, и поскольку с головами у них становилось все хуже и хуже, оба согласились лечь в больницу в Голвестоне.
То обстоятельство, что Джонатану, которого ласково звали «Шишариком», еще только предстояло научиться говорить на понятном окружающем языке, весьма беспокоило Аврору, хотя Тедди и Джейн об этом совершенно не беспокоились. Во-первых, он уже научился рисовать в своей книжке-раскраске греческие буквы, а совсем недавно проявил интерес и к кириллице.
— Мне неинтересно, сколько букв из разных алфавитов он может нарисовать, — убеждала всех Аврора. — Я хочу, чтобы он произнес что-нибудь и я бы могла понять, что он сказал.
— А может быть, он выжидает момент, когда ему действительно будет что сказать, — предположил Тедди. — Вот Витгенштейн не говорил до четырех лет.
— Да ведь Витгенштейн не был моим правнуком, — заметила Аврора.
Джонатан был не ребенок, а загляденье — курчавые светлые волосы, чем он отличался от своей матери, тоже светловолосой, но с прямыми волосами. И на вид это был совершенно счастливый ребенок. У него были кубики с разными алфавитами, которыми его снабжал фирменный магазин в Кембридже, штат Массачусетс, а в те минуты, когда он не забавлялся ими, он играл в ужасно сложные видеоигры на экране телевизора, который для иных целей и не использовался. Тедди и Джейн возражали против американского телевидения, мотивируя это тем, что фирмы, производящие телевизоры в Америке, не выпускают телевизоры высокой четкости.
Аврора возражала против ласкового имени Шишарик. Это прозвище казалось ей совершенно неподходящим для такого очаровательного ребенка, а Шишарик — это словно какое-то вздутие на дереве.
Иногда она появлялась у них после обеда ближе к вечеру, садилась на кушетку на кухне в их маленькой квартирке и смотрела на Джонатана, который забавлялся своими алфавитными кубиками. Чего-чего, а застенчивости у этого малыша не было — он любил вскарабкаться своей прабабушке на колени и заставлял ее читать сказки. Он издавал звуки одобрения или сердился, хихикал, смеялся, орал или плакал, как все дети. Но напрочь отказывался поддерживать разговор. Одна из теорий Авроры состояла в том, что Джонатан молчанием протестовал против своего прозвища.
— С какой стати ему разговаривать с людьми, которые зовут его Шишариком? — спросила она однажды. — То, что он умеет рисовать все буквы этих алфавитов, предполагает в нем сильно развитое чувство языка. Наверное, он ненавидит это прозвище. Начните звать его по имени, и он через несколько дней будет сутками журчать, как ручеек. Прозвища могут быть опасными, вы хоть это понимаете? Многие прекрасные во всех отношениях люди прожили целую жизнь с отвратительными прозвищами. Вдруг он захочет стать президентом, а люди будут звать его Шишариком?
Джейн и Тедди так не считали и всерьез об этом не думали. В отличие от Тедди Джейн была больше способна к серьезным поступкам. Порой даже к слишком серьезным — но и ее совершенно не беспокоило то, что политическая карьера Джонатана будет испорчена из-за этой его клички.
— Да он просто был похож на Шишарика, даже когда еще сидел во мне, — утверждала Джейн. — Он и трех килограммов не весил, когда родился.
Джейн была очень тихой, очень молчаливой, но ужасно смышленой. Аврора уважала Джейн и верила в нее. Джейн была скромна, не тратилась на тряпки, мало говорила, великолепно готовила для Тедди и Джонатана, поддерживала чистоту в квартире и, казалось, во всем разбиралась и отвечала за свои слова.
В сущности, Аврора даже побаивалась Джейн. Всю жизнь люди, которые во всем разбираются и отвечают за свои слова, ее как-то пугали. Ей и в голову не могло прийти, что одна из таких персон окажется в ее семье, хотя, к ее стыду, Пэтси Карпентер, лучшая подруга ее дочери, как раз что-то в этом роде и предсказывала.
— Пусть Тедди время от времени сходит с ума, но в том, что касается выбора партнера, он знает толк, — как-то сказала Пэтси, когда они с Авророй обсуждали то обстоятельство, что ни одна из них не слишком преуспела в выборе партнеров.
— С чего это ты так решила? — спросила Аврора.
— Да потому, что у него всегда такие славные девчонки, намного лучше, чем вся эта публика, которая нравилась моим детям.
У Пэтси было трое детей от разных отцов — сын и две дочери. По возрасту они были почти ровесниками детей Эммы, и ни один из них не разбирался в людях. Ее сын Дэйви уже два раза женился и разводился — оба раза это были какие-то богатые пустышки, а обе дочери, которые в настоящее время считали себя маоистками, предпочитали хамоватых парней из рабочей среды.
Пэтси понимала, что и сама не разбирается в людях. Джим, ее первый муж, был безобидным верхоглядом-интеллектуалом. Типичный юппи — он стал таким задолго до того, как придумали само это слово. Он умудрился потерять все, что досталось ему в наследство — значительную долю в компьютерном бизнесе. Причем как раз тогда, когда все прочие верхогляды-юппи начали зарабатывать миллиарды, торгуя компьютерами.
Томас, ее второй муж, на первый взгляд казался более перспективным. Он был исключительно элегантным и ослепительно высокомерным архитектором, наполовину латиноамериканцем. Его более чем странные, сурового вида дома были лет десять в моде в Лос-Анджелесе и еще в некоторых шикарных городах вдоль побережья. Они произвели на свет двух маленьких оптимистичных дочерей. Но однажды Пэтси до крайности возмутила Томаса, застукав его в сарае возле бассейна с шестнадцатилетней девушкой, помощницей садовника, где та демонстрировала ему все, что знала о минете. Пэтси только что исполнилось сорок, и она была совсем не простушка — они с Томасом уже больше десяти лет бывали везде, где отиралась голливудская элита, и за это время она многое повидала и передумала. То, что она помешала мужу, поразило ее, но это поразило ее меньше, чем то, что Томас зверски избил ее, причем тут же, — с чего это она решила, что может помешать ему наслаждаться?