Я удивилась и решила, что он просто шутит.
— Когда же это было? — спросила я.
— Зимой в позапрошлом году. Я тогда жил, прямо скажем, без удобств… в лесу… с другими парнями. Мы делали набеги на границу. Выпала нам несчастливая неделя или даже побольше недели, когда съестного у нас, можно сказать, ничего не оставалось, просто говорить не о чем. Перепадало понемножку овсянки от мелких арендаторов, но эти люди такие бедные, что и брать-то у них совестно, — им нечем поделиться. Конечно, они всегда что-нибудь подадут страннику, но если странников целых двадцать человек, это, пожалуй, многовато даже для горского гостеприимства. — Неожиданно он улыбнулся. — Вы когда-нибудь слыхали… нет, откуда вам это услышать? Я хотел спросить, знаете ли вы, как они молятся за столом.
— Нет. И как же?
Он отбросил волосы со лба и прочитал нараспев:
— Что значит «не в суму»? — удивилась я. Джейми похлопал рукой по споррану, висевшему у него спереди на поясе.
— Очень просто: закладывай в брюхо, а в сумку не прячь.
Он отыскал травинку с длинным стеблем и осторожным движением вытянул стебелек из огрубевшей наружной оболочки. Медленно покрутил травинку между пальцами, так что с колоска облетела пыльца.
— Зима тогда была поздняя и мягкая, к счастью для нас, иначе бы мы не выдержали. Мы ловили силками кроликов, но иногда приходилось есть их мясо сырым, потому что никак нельзя было разжечь огонь. Случалось и оленины отведать, но в те дни, о которых я рассказываю, ничего не попадалось.
Квадратные белые зубы перекусили стебелек. Я вытянула и себе травинку и пожевала кончик. Был он сладковато-кисленький, но съедобная мягкая часть длиной всего в дюйм или около того. Нечего сказать, питательная еда…
— Как раз перед этим выпал небольшой снег, — продолжал Джейми свой рассказ, отбросив изжеванный стебелек и вытянув другой. — Под деревьями твердый наст, а вокруг сплошная слякоть. Я ходил и искал трутовики, грибы, что ли, такие, они прямо на коре снизу на деревьях растут, рыжего цвета. Проломил ногой наст и наступил на травяную кочку. Знаете, вырастают между деревьями на светлом месте пучки травяные. Олени их любят, отыскивают под снегом. Отбросит олень копытом снег с этой кочки и съест ее до корней. Ту, которую я нашел, они пропустили, значит. Ну, я подумал: если олени могут, чем я-то хуже? Голоден я был до смерти, готов бы собственные башмаки сварить и съесть, да тогда ходить не в чем, тоже пропадешь. Вот я и сжевал траву, как олень, под самый корень.
— Сколько же времени вы не ели? — спросила я, совершенно потрясенная этим рассказом.
— Три дня совсем безо всего, а за неделю всего-то пришлось проглотить немного овсянки с молоком.
Да, — добавил он, — зимняя трава горькая и грубая, не то что эта. — Он взглянул на травинку у себя в руке. — Но мне на это было наплевать. — Он снова улыбнулся. — Не подумал я тогда, что у оленя четыре желудка, а у меня всего лишь один. Колики у меня начались ужасные. Один пожилой человек потом объяснил мне, что траву надо было хотя бы сварить, но я этого не знал. Да если бы и знал, не утерпел бы, не смог бы ждать, пока сварится.
Он вскочил на ноги и, протянув руку, помог подняться и мне.
— Пора за работу приниматься. Спасибо за угощение, барышня.
Он подал мне корзинку и зашагал к сараю для лошадей, а волосы его на солнце отливали золотом и медью.
Я медленно пошла в замок, раздумывая о мужчинах, которым приходилось жить в холодной слякоти и жевать траву. Только во дворе я спохватилась, что совсем забыла про плечо Джейми.
Глава 7
КАБИНЕТ ДЭВИ БИТОНА
Когда я вернулась в замок, то, к моему удивлению, у ворот меня ждал один из одетых в килты вооруженных охранников Колама. Сам будет признателен, сообщил он мне, если я пожалую к нему в его личные покои.
В личном кабинете лэрда двойные высокие створки окон были распахнуты, ветер шелестел листвой плененных деревьев, и оттого казалось, что ты на вольном воздухе.
Лэрд сидел за письменным столом и что-то писал, но при моем появлении немедленно встал и поздоровался со мной. Спросил о здоровье и самочувствии и проводил прямо к клетке с птицами, которые особенно оживленно щебетали и перепархивали с ветки на потку, обрадованные свежим дуновением воздуха.
— Дугал и мистрисс Фиц твердят в один голос, что вы недурная лекарка, — заговорил Колам непринужденно, просунув указательный палец сквозь ячею клетки. Крохотная овсяночка, очевидно, привыкшая к этому, тотчас слетела вниз и уселась на палец, обхватив его коготками и слегка трепеща крылышками. Он осторожно и нежно погладил птичью головку мозолистым указательным пальцем другой руки. Я удивилась, заметив огрубелую кожу вокруг ногтя: Колам не походил на человека, занимающегося физическим трудом.
Я ответила ему, пожав плечами:
— Не надо быть искусным лекарем, чтобы перевязать неглубокую рану.
Он улыбнулся.
— Может быть, и так, однако необходимо немалое умение, чтобы проделать это в кромешной темноте на обочине дороги, не так ли? А мистрисс Фиц рассказала, как вы наложили лубок на сломанный палец одному из ее маленьких помощников, как нынче утром перевязали обваренную руку кухонной девушке.
— Тут тоже нет ничего особо трудного, — возразила я, недоумевая, к чему он клонит.
Колам махнул рукой одному из слуг, и тот немедленно достал из ящика секретера небольшую чашку с крышкой, Колам снял крышку и принялся бросать на пол клетки птичий корм из чашки. Словно крохотные мячики для крикета посыпались с веток на пол клетки — так быстро пташки слетели вниз, а за ними и овсянка, сидевшая на пальце у хозяина.
— У вас нет связей с кланом Битонов? — спросил Колам.
Я вспомнила, что об этом уже спрашивала меня мистрисс Фиц во время нашей с ней первой встречи.
— Никаких. А какое отношение этот клан имеет к медицине?
Колам уставился на меня в изумлении.
— Как? Вы ничего о них не слышали? В горах Шотландии Битоны славятся как лекари. Многие из них являются странствующими целителями. У нас здесь некоторое время жил один.
— Жил? А что с ним случилось потом?
— Умер, — спокойно ответил Колам. — Подхватил лихорадку, которая унесла его за неделю. С тех пор у нас нет лекаря, если не считать мистрисс Фиц.
— Она лечит очень умело, — сказала я, тут же припомнив, как хорошо она справилась с травмами Джейми.
Это воспоминание повлекло за собой мысль о том, кто, собственно, навлек на Джейми наказание, и я ощутила приступ острой неприязни к Коламу. Неприязни — и одновременно опаски. Я напомнила себе, что именно этот человек воплощает в себе закон, суд и расправу по отношению к подданным своего маленького государства — и вершит суд по своему собственному усмотрению.
Он кивнул, все еще любуясь птицами. Но вот он вытряхнул остатки корма, чтобы побаловать прилетевшую позже других серо-голубую птаху.
— О да, — ответил он, — она имеет достаточный навык, но у нее слишком много других забот, ведь на ней все хозяйство замка, она обслуживает всех, в том числе и меня, — заключил он с внезапной милой улыбкой. — Я подумал вот о чем, — продолжал он, очевидно, поощренный моей ответной улыбкой. — Как мне кажется, вам сейчас особенно нечем занять ваше время, так почему бы вам не взглянуть на то, что оставил после себя Дэви Битон? Вы могли бы разобраться, насколько полезны оставленные им снадобья и так далее.
— Ну… вполне возможно. Почему бы и нет?
По правде говоря, мне надоедало крутиться только между тремя точками — огородом, моей комнатой и кухней. Любопытно взглянуть на то, что покойный мистер Битон считал полезным и необходимым для своей профессии.
— Энгус или я сам могли бы проводить леди вниз, — почтительно позволил себе предложить слуга.
— Не беспокойтесь, Джон, — ответил лэрд, вежливым жестом отсылая слугу. — Я сам все покажу мистрисс Бошан.
Ему было нелегко спускаться по лестнице и, вероятно, больно, однако он явно не желал ничьей помощи, и я ее не предложила.
Врачебный кабинет мистера Битона притаился в отдаленном уголке замка, спрятанный от посторонних взглядов за кухонными помещениями. По соседству — и достаточно близко — находилось только кладбище, где и покоился ныне бывший хозяин кабинета. Узкая, темная комната в задней части замка могла похвалиться всего лишь одним маленьким и высоко расположенным окошком; плоский луч солнечного света отделял темный и высокий сводчатый потолок комнаты от глубокого сумрака нижней ее части.
Заглянув вслед за Коламом в мрачную нишу этой комнаты, я увидела высокий шкаф, оборудованный множеством крошечных ящичков с этикетками, написанными кудрявым затейливым почерком. Кувшинчики, коробочки и бутылочки всех размеров и форм тесно стояли на полках над прилавком, на котором покойный Битон, очевидно, имел обыкновение готовить свои медицинские препараты — судя по пятнам на прилавке и по ступке с остатками какого-то вещества.
Колам вошел в комнату впереди меня. Пыль, поднятая им, закружилась в луче света клубом — словно здесь по меньшей мере повалился надгробный камень. Колам постоял немного, давая глазам привыкнуть к полутьме, затем медленно двинулся вперед, поглядывая то в одну сторону, то в другую. Мне подумалось, что он, скорее всего, впервые вошел в эту комнату.
Глядя, как он хромает, пробираясь по узкому проходу, я сказала:
— Знаете, вам помог бы массаж. Я имею в виду, что он снял бы боли.
В его взгляде на мгновение вспыхнул огонь, и я пожалела о своих словах, но вспышка угасла столь же быстро, как и возникла, и на лице обозначилось привычное выражение вежливого внимания.
— Делать его надо усиленно, — отважилась я на новое высказывание, — особенно в нижней части позвоночника.
— Знаю, — ответил он, — Энгус Мор делает мне массаж по вечерам. — Он дотронулся пальцем до одной из бутылочек и сказал: — Это могло бы дать вам представление о способах лечения.
— Отчасти, — осторожно ответила я, опасаясь, как бы он не надумал расспрашивать меня, что это за набор медикаментов.
На бутылочке, на которую он указал, было написано: «Ригlesovis». Кто знает, что это такое! К счастью, Колам поставил бутылочку на место и осторожно провел пальцем по пыльной полке.
— Немало времени прошло с тех пор, как сюда кто-то заглядывал, — произнес он. — Я велю мистрисс Фиц, чтобы она послала сюда своих девчушек прибраться, как вы на это смотрите?
Я приоткрыла дверцу шкафа и закашлялась от поднявшейся столбом пыли.
— Думаю, это было бы уместно, — поспешно согласилась я.
На нижней полочке шкафа лежала толстая книга в голубом кожаном переплете. Приподняв ее, я обнаружила книжку поменьше, переплетенную без затей и черный материал, сильно потертый на уголках.
Эта вторая книжка оказалась медицинским дневником Битона — сюда он заносил имена пациентов, записывал, какими недугами они страдают и какое назначено лечение. Ничего не скажешь, человек методичный. Одна из записей гласила: «Второе февраля года 1741. Сара Грэхем Макензи, повредила большой палец, зажатый колесиком прялки. Прикладывать заваренные листья болотной мяты, потом припарки: равные части тысячелистника и мышиного ушка, замешенные на очищенной глине». Мышиное ушко? Какая-нибудь трава из тех, что стоят в баночках на полке?
— Хорошо ли зажил палец у Сары Макензи? — спросила я у Колама, продолжая листать книжку.
— Сара? — переспросил он и ответил, подумав: — Нет. Полагаю, что нет.
— В самом деле? Интересно, что произошло. Может быть, я могла бы осмотреть ее попозже?
Он покачал головой, и мне показалось, что на губах у него обозначилась еле заметная мрачная усмешка, чуть тронувшая полные, изогнутые губы.
— Почему? — спросила я. — Разве она покинула замок?
— В известной мере и так можно выразиться, — ответил он. — Она умерла.
Улыбка сделалась определеннее. Я стояла и смотрела, как он повернулся и пошел по пыльному каменному полу к выходу.
—Можно надеяться, что вы окажетесь гораздо лучшим целителем, нежели покойный Дэви Битон, мистрисс Бошан. — В дверях он обернулся и посмотрел на меня сардонически. Солнечный луч высветил всю его фигуру. — Хуже быть трудно, — добавил он и исчез в темноте за дверью.
Я бродила взад и вперед по комнате, разглядывая все, что там находилось. Скорее всего, большей частью тут чушь собачья, но что-то может оказаться полезным. Открыв один из ящичков в аптечном шкафу, я ощутила запах камфары — вот уже одно полезное вещество. Я задвинула ящичек и вытерла о платье пыльные пальцы. Наверное, надо подождать, пока веселые девушки — помощницы мистрисс Фиц — наведут здесь чистоту, и тогда уже продолжать обследование.
Я выглянула в коридор. Пусто. Но я была не столь наивна, чтобы полагать, что поблизости никого нет. Я знала, что за мной следят, хотя — то ли по приказу, то ли из чувства такта — делают это весьма скрытно и осторожно. Если я шла в сад, кто-нибудь обязательно меня сопровождал. Если я поднималась по лестнице в свою комнату, я замечала, что снизу кто-то смотрит, какое направление я выбрала. Когда мы только-только приехали в замок, я заметила под навесом от дождя укрывшихся там от непогоды вооруженных стражей. Нет, мне определенно не позволят легко и просто, покинуть замок.
Я вздохнула. В конце концов, в эту короткую минуту я осталась одна. А мне очень хотелось хотя бы ненадолго оставаться в одиночестве.
Я еще раз попыталась обдумать все, что произошло со мной с той минуты, как я вступила в проход между двух каменных столбов. Ведь события развивались с такой скоростью, что для себя у меня практически не оставалось времени — разве что во сне. И вот я наконец одна и могу поразмышлять. Я отодвинула от стены пыльный ящик и уселась на него, откинувшись спиной к каменной стене. Я протянула руки назад и прикоснулась ладонями к камням — весьма солидным по размеру, — из которых стена была сложена. Я опиралась на них и вспоминала, думая о каменном круге, малейшие детали случившегося.
Кричащие камни — вот последняя реальная деталь, которая хорошо помнилась мне. И даже тут у меня были сомнения. Крик-то был, это точно. Но исходил ли он от самих камней… а от чего тогда? Я вступила в проход. Была ли то каменная дверь? И куда она вела? Никакими словами нельзя это определить. Какой-то прорыв во времени, потому что я, совершенно ясно, была тогда и есть теперь, а камни — единственная связь между тем и этим.
А также звуки. Они были сдавленные, но казалось, что идут откуда-то поблизости, мне казалось также, что они похожи на звуки сражения. Полевой госпиталь, в котором я служила, трижды подвергался артиллерийскому обстрелу. Прекрасно зная, что тонкие стены наших временных помещений нас не спасут, врачи все же приказывали всем укрываться внутри вместе с ранеными, и мы все прятались по первой тревоге, собирались вместе для храбрости. Но храбрость мало помогает, если над головами свистят артиллерийские снаряды, а рядом рвутся бомбы. Нечто подобное пережитому во время тех обстрелов ужасу испытала я среди камней хенджа.
Я вдруг осознала, что кое-что помню о проходе сквозь камень. Немногое, очень немногое. Физическое сопротивление, борьба с неким потоком, течением, увлекающим тебя. Я определенно боролась с этим, что бы оно ни было. И какие-то изображения там тоже были. Не цельные картины, нет, так, обрывки чего-то. Некоторые меня пугали, и я от них отворачивалась, пока… пока «проходила». Пробивалась ли я к каким-то иным? К чему-то иному, куда-то на поверхность? Или я была избрана, чтобы попасть именно в это время как в гавань, где я укроюсь от бурлящего страшного водоворота?
Я затрясла головой. Думая обо всем этом, я не могла найти ответов на вопросы. Все оставалось непонятным, ясно было лишь одно: мне необходимо попасть туда, на холмы, где стоят камни.