– Но с отцом все кончилось хорошо, – сказала Гонория, вернувшись к матери. Чем все кончилось, она знала. У ее отца до самой смерти было две совершенно здоровые руки.
– Нам очень повезло. Первый доктор хотел провести ампутацию. И я… – Она затихла, затем продолжила: – Я собиралась позволить ему это. Я так боялась за жизнь твоего отца. – Она приложила ткань к ноге Маркуса, пытаясь лучше рассмотреть рану. Потом очень тихо произнесла: – Я сделала бы все, что мне сказали.
– Почему они не отняли ему руку? – шепотом спросила Гонория.
Ее мать коротко вздохнула, как будто желая избавиться от неприятного воспоминания.
– Твой отец потребовал другого врача. Он сказал мне – если второй согласится с первым, он сделает, как они настаивают. Но он не позволит отрезать себе руку только потому, что так предписал один человек.
– Второй решил, что отнимать руку не надо?
Леди Уинстед мрачно усмехнулась:
– Нет, он сказал, что почти наверняка руку придется отнять. Но вначале можно попробовать прочистить рану. Хорошенько прочистить.
– Именно это я и пыталась сделать, – быстро заговорила Гонория. – Думаю, я извлекла немало…
– Хорошее начало, – произнесла мать. – Но… – Она сглотнула.
– Но что?
Мать пристально смотрела на рану Маркуса, слегка прижимая ее тканью. Она так и не взглянула на Гонорию, когда заговорила:
– Доктор сказал, если твой отец не будет кричать, значит, мы недостаточно хорошо чистим.
– Ты помнишь, что он делал? – прошептала Гонория.
Леди Уинстед кивнула.
– Да, – тихо произнесла она.
Гонория ждала. И боялась того, чего ждала. Мать подняла глаза:
– Нам придется связать его.
Глава 10
На то, чтобы превратить спальню Маркуса в операционную, потребовалось меньше десяти минут. Миссис Уэдерби вернулась с горячей водой и запасом чистой ткани. Двое лакеев, несмотря на ужас, написанный на их лицах, крепко привязали Маркуса к кровати.
Леди Уинстед попросила ножницы. Самые острые и самые маленькие из всех, какие были.
– Я должна отрезать омертвевшую кожу, – объяснила она Гонории. – Я видела, как доктор делал подобное с твоим отцом.
– А ты сама это делала? – спросила Гонория.
Их взгляды встретились. Отвернувшись, леди Уинстед ответила:
– Нет.
– Ой. – Гонория сглотнула. Больше ей нечего было добавить.
– Это не сложно, если держать себя в руках, – сказала леди Уинстед. – Большая точность не нужна.
Гонория растерянно взглянула на Маркуса, потом – в полном недоумении – снова на мать:
– Не нужна? Что ты имеешь в виду? Это же его нога!
– Я знаю, – ответила мать, – но уверяю тебя, ему не повредит, если я отрежу слишком много.
– Не повредит…
– Ну конечно, ему будет больно. – Леди Уинстед с жалостью посмотрела на Маркуса. – Именно поэтому нам пришлось его связать. Но в итоге это ему не повредит. Лучше отрезать слишком много, чем слишком мало. Абсолютно необходимо избавиться от инфекции.
Гонория кивнула. Смысл в словах матери был. Мрачный, но был.
– Я сейчас начну. Многое я могу сделать даже без ножниц.
– Конечно. – Гонория смотрела, как леди Уинстед садится рядом с Маркусом и погружает ткань в крутой кипяток.
– Могу ли я как-то помочь? – спросила Гонория, почувствовав себя ненужной.
– Садись с другой стороны, – ответила мать, – рядом с его головой. Разговаривай с ним. Возможно, его это успокоит.
Гонория сомневалась, что Маркуса может что-то успокоить, но последовала совету леди Уинстед. Все лучше, чем тупо стоять рядом и ничего не делать.
– Здравствуй, Маркус, – сказала она, придвинув стул ближе к кровати.
Она не ждала, что он ответит, и он действительно не ответил.
– Знаешь, ты серьезно болен, – продолжила она, пытаясь придать голосу радость, хотя слова были совсем не радостными. Она сглотнула, потом заговорила снова: – Но похоже, моя мама – специалист в таких вещах. Правда, замечательно? – Она не без гордости оглянулась на леди Уинстед. – Должна признаться, я совершенно не думала, что она в этом разбирается. – Она наклонилась к его уху. – Я думала, что мама из тех, кто теряет сознание от одного вида крови.
– Я все слышу, – заметила мать. Гонория виновато улыбнулась:
– Прости. Но…
– Нет нужды просить прощения. – Леди Уинстед горько улыбнулась и продолжила работать. Не поднимая головы, она сказала: – Я не всегда была такой…
Повисла тишина, и Гонория поняла – мать подбирает слова.
– Такой решительной, когда ты нуждалась в этом, – наконец закончила леди Уинстед.
Гонория сидела неподвижно, прикусив верхнюю губу, думая над словами матери. Это извинение – точно так же ее мать могла сказать «Прости меня».
Но это еще и просьба. Леди Уинстед не хотелось больше обсуждать эту тему. Достаточно трудно признать свою ошибку. И Гонория приняла извинения так, как хотела ее мать. Она повернулась к Маркусу и сказала:
– Вероятно, никто и не подумал осмотреть твою ногу. Кашель, знаешь. Доктор думал, в нем причина жара.
Маркус вскрикнул от боли. Гонория быстро взглянула на мать, работавшую теперь принесенными миссис Уэдерби ножницами. Она полностью раскрыла их и направила один конец на ногу Маркуса, как скальпель. Одним плавным движением она сделала длинный надрез, прямо в середине раны.
– Он даже не поморщился, – удивленно сказала Гонория.
– Это не самая болезненная часть.
– О, – произнесла Гонория, снова переводя взгляд на Маркуса. – Что ж. Видишь, все не так плохо.
Он закричал.
Гонория быстро подняла голову и увидела, как ее мать возвращает лакею бутылку бренди.
– Ничего-ничего, было плохо, – сказала она Маркусу, – но вряд ли станет хуже.
Он снова закричал.
Гонория сглотнула. Ее мать поправила ножницы и теперь отрезала кусочки плоти.
– Ничего, – продолжила Гонория, погладив его по плечу. – Лучше станет немного позже. По правде говоря, я не знаю когда. Но я буду здесь все время, обещаю.
– Все хуже, чем я думала, – пробормотала леди Уинстед.
– Ты справишься? – спросила Гонория.
– Не знаю. Я попробую. Просто… – Леди Уинстед замолчала и глубоко вздохнула. – Может кто-нибудь вытереть мне лоб?
Гонория хотела встать, однако миссис Уэдерби поспешила на помощь и накрыла лицо леди Уинстед холодной тканью.
– Здесь так жарко, – произнесла мать.
– Доктор требовал держать окна закрытыми, – объяснила миссис Уэдерби.
– Тот же доктор, который не заметил гигантскую рану на ноге? – саркастически уточнила леди Уинстед.
Миссис Уэдерби не ответила. Но приоткрыла окно. Гонория внимательно смотрела на мать, с трудом узнавая эту строгую, решительную женщину.
– Спасибо, мама, – прошептала она.
Мать подняла глаза:
– Я не собираюсь позволить этому мальчику умереть.
Маркус уже давно не был мальчиком, но Гонория не удивилась.
Леди Уинстед вернулась к работе и очень тихо сказала:
– Ради Дэниела.
Гонория замерла. Мать произнесла это имя впервые с тех пор, как Дэниел бежал из страны.
– Дэниела? – осторожно повторила за матерью Гонория.
Леди Уинстед не подняла глаза.
– Я уже потеряла одного сына, – произнесла она.
Гонория посмотрела на мать, потом на Маркуса, потом снова на мать. Она никогда не думала… Интересно, знает ли Маркус, как к нему относится леди Уинстед? Потому что…
Она снова взглянула на Маркуса, стараясь незаметно сглотнуть слезы. Он всю жизнь мечтал о семье. Понимал ли он, что нашел ее?
– Тебе нужна передышка? – спросила мать.
– Нет, – ответила Гонория, покачав головой, хотя леди Уинстед не смотрела на нее. – Нет. Я в полном порядке. – Она взяла себя в руки и, наклонившись к уху Маркуса, прошептала: – Ты слышал? Мама настроена весьма решительно. Не разочаруй ее. – Она погладила его по волосам и откинула со лба темный локон. – И меня.
– Аааа!
Гонория вздрогнула. Иногда действия ее матери причиняли Маркусу особенную боль, а полоски ткани, которыми он был привязан, сдавливали его тело. Невозможно было смотреть на это, а уж чувствовать тем более. Боль как будто пронзала ее саму.
Но ей не было больно. Только тошно. От сознания, что Маркус так страдает из-за нее. Ее вина, что он наступил в эту глупую фальшивую кротовую нору, по ее вине он вывихнул ступню. По ее вине пришлось срезать с него сапог, и по ее вине он заболел.
И если он умрет – то тоже только по ее вине.
Гонория сглотнула, пытаясь избавиться от удушающего комка, образовавшегося в горле, и, опустив голову, произнесла:
– Прости. Я не могу даже сказать, как мне жаль.
Маркус успокоился, и на какое-то мгновение Гонория даже подумала, что он ее услышал. Но потом она поняла – просто остановилась ее мать. Мама услышала ее слова, а не Маркус. Но если матери и стало любопытно, она промолчала. Она не спросила, что значат извинения Гонории, просто кивнула и продолжила работу.
– Думаю, когда станет лучше, тебе нужно отправиться в Лондон, – продолжила Гонория, снова изображая веселье в голосе. – Тебе как минимум понадобится новая пара сапог. Вероятно, чуть большего размера. Знаю, сейчас это не модно, но, возможно, ты откроешь новую моду.
Он вздрогнул.
– А можешь остаться в деревне. Пропустить сезон. Знаю, я сказала тебе, что отчаянно хочу в этом году выйти замуж, но… – Она бросила быстрый взгляд на мать, наклонилась еще ниже и прошептала: – Моя мать неожиданно изменилась. Думаю, я перенесу еще год в ее обществе. И двадцать два – еще не слишком поздно для замужества.
– Тебе двадцать один, – не поднимая взгляда, заметила мать.
Гонория замерла.
– Что ты слышала?
– Только последнюю фразу.
Гонория не имела ни малейшего понятия, говорит ли мать правду. Но кажется, у них сложилось молчаливое соглашение – не задавать друг другу вопросов, и Гонория сказала:
– Я имела в виду, что мне исполнится двадцать два, если я не выйду замуж в этом году.
– Тогда тебе придется провести еще один год с семейным квартетом, – улыбнулась леди Уинстед. Улыбнулась не зловеще, а совершенно искренне, с поддержкой. – Уверена, твои кузины будут очень рады, – продолжила леди Уинстед. – Если ты уйдешь, твое место займет Гарриет, а она еще слишком молода. Кажется, ей еще нет и шестнадцати.
– Ей исполнится шестнадцать в сентябре, – подтвердила Гонория. Кузина Гарриет – младшая сестра Сары – была, возможно, худшим музыкантом в семье Смайт-Смит. А это говорило о многом.
– Думаю, ей нужно больше играть, – поморщившись, произнесла леди Уинстед. – Бедная девочка. Ей никак не удается освоить инструмент. Должно быть, она очень переживает – при такой-то музыкальной семье.
Гонория с трудом удержала возглас изумления.
– Но, – сказала она с ноткой надежды, – Гарриет, кажется, предпочитает пантомиму.
– Трудно поверить, что нет никого младше тебя и старше Гарриет, кто мог бы играть на скрипке, – заметила леди Уинстед. Она замерла, искоса взглянула на ногу Маркуса и вернулась к работе.
– Только Дейзи, – ответила Гонория, имея в виду еще одну кузину, из другой ветви семьи. – Но ее уже призвали на службу после свадьбы Виолы.
– Призвали? – Мать рассмеялась. – Ты говоришь так, как будто это тяжкая повинность.
Гонория замолчала, стараясь не выдать всей глубины своего удивления. И не засмеяться. И не заплакать.
– Конечно, нет, – наконец смогла выдавить она. – Мне нравится играть в квартете.
Это была правда. Ей нравилось репетировать с кузинами, даже если приходилось заранее запасаться затычками для ушей. Плохими были только сами выступления.
Вернее, как сказала бы Сара, ужасающими.
Мучительными.
Апокалиптическими.
Сара всегда имела склонность к гиперболам.
Но почему-то Гонории никогда не было стыдно во время всего представления, она сохраняла улыбку на лице. И с жаром касалась смычком струн, ведь, в конце концов, на них смотрела вся семья и концерт так много для них значил.
– Как бы то ни было, – сказала она, возвращаясь к предыдущей теме, которая стала теперь настолько «предыдущей», что Гонории потребовалось некоторое время, дабы вспомнить, о чем шла речь, – я уверена, мне не придется пропустить сезон. Я просто разговаривала. Вела беседу. – Она сглотнула. – Бормотала под нос.
– Лучше выйти замуж за хорошего человека, чем поторопиться и попасть в беду, – необычайно пафосно провозгласила мать. – Все твои сестры нашли себе хороших мужей.
Гонория согласилась. Хотя она и не находила мужей своих сестер особенно привлекательными, все они уважали своих жен.
– И не все они вышли замуж во время первого сезона, – добавила леди Уинстед, не отрываясь от работы.
– Верно, но все они успели к концу второго.
– Правда? – Леди Уинстед подняла глаза и моргнула. – Похоже, ты права. Даже Генриетта?… Да, действительно, в самом конце. – Она вернулась к работе. – Ты найдешь кого-нибудь. Я за тебя не беспокоюсь.
Гонория хмыкнула:
– Приятно знать, что ты не беспокоишься.
– Я не понимаю, что произошло в прошлом году. Трэверс явно собирался сделать предложение. Как и лорд Фодерингем.
Гонория покачала головой:
– Не знаю. Лорд Бэйли выглядел совершенно решившимся. Но потом вдруг… ничего. Как будто он за один день потерял интерес. – Она повела плечами и взглянула на Маркуса. – Возможно, это и к лучшему. Как ты думаешь, Маркус? Кажется, тебе никто из них особенно не нравился. Не то чтобы это было как-то связано, но я ценю твое мнение. – Она рассмеялась. – Трудно поверить, что я это сказала!
Он повернул голову.
– Маркус? – Неужели он пришел в сознание? Гонория пристально посмотрела на него, ища на лице признаки… чего бы то ни было.
– В чем дело? – спросила мать.
– Я не понимаю. Маркус пошевелил головой. Конечно, он делал это и раньше, но по-другому. – Гонория сжала его плечо, молясь, чтобы он почувствовал ее руку. – Маркус? Ты меня слышишь?
Его сухие, потрескавшиеся губы слегка приоткрылись:
– Гон… Гон… Господи.
– Не разговаривай, – сказала она. – Все хорошо.
– Больно… – прохрипел он. – Д-дьявольски…
– Я знаю. Знаю. Прости.
– Он в сознании? – спросила леди Уинстед.
– Еле-еле. – Гонория взяла Маркуса за руку. Она сплела его пальцы со своими и сжала. – У тебя ужасный порез на ноге. Мы пытаемся прочистить рану. Будет больно. Боюсь, очень больно. Но это нужно сделать.
Он еле заметно кивнул.
Гонория перевела взгляд на миссис Уэдерби:
– У нас есть настойка опия? Наверное, следует дать ему немного, поскольку он пришел в сознание.
– Думаю, есть, – ответила домоправительница. Она не знала, куда деть руки с тех самых пор, как вернулась с горячей водой и полотенцами, и очень обрадовалась возможности что-то сделать. – Я пойду поищу прямо сейчас. Есть только одно место, где она может быть.
– Хорошая идея, – одобрила леди Уинстед. Потом встала и подошла к изголовью кровати. – Ты слышишь меня, Маркус?
Его подбородок чуть-чуть дрогнул.
– Ты очень болен, – произнесла она.
Он слегка улыбнулся.
– Да, да, – улыбнулась в ответ леди Уинстед, – я говорю правду. Но с тобой все будет хорошо, уверяю тебя. Хотя поначалу будет немного больно.
– Немного?
Гонория почувствовала, как на его губах появляется улыбка. Трудно поверить, что он еще может шутить. Она очень гордилась им.
– Мы поможем тебе выздороветь, Маркус, – сказала Гонория и, сама не успев понять, что делает, поцеловала его в лоб.
Он повернулся к ней, почти полностью раскрыв глаза. Он тяжело дышал, кожа была страшно горячей, а в глазах застыло страдание.
Гонория, не отрываясь, смотрела на него. О, Маркус! Она не допустит, чтобы с ним что-то случилось.
Через полчаса Маркус заснул, чему в немалой степени способствовала настойка опия. Гонория чуть-чуть подвинула Маркуса, чтобы удобно было держать его за руку, и постоянно разговаривала с ним. Было совершенно не важно, что она говорит. Но не только сама Гонория заметила, как успокаивающе влияет на Маркуса ее голос.
По крайней мере она надеялась на это, потому что иначе от нее нет никакой пользы. А этого вынести Гонория не смогла бы.