— Да уж! Что называется, не вовремя! — сердито бросила леди Вероника. — Когда Джулиан рассказал мне про это приключение, я даже выругалась одним из тех словечек, которые иной раз позволял себе отец. Ведь это ж надо: нарваться именно на Робертса! Теперь он к «Алмазу» и на пушечный выстрел не подойдет, не такой дурак.
— Но ведь парни не знали, что этот самый Робертс тебе так понадобится, — вздохнул Бэкли. — Они вообще не надеялись вновь заполучить своего капитана. Помнишь, что началось на «Алмазе», когда наш баркас вышел из лагуны в Ла-Манше и подошел к борту брига?
— Еще бы не помнить! Сперва нам кричали, чтоб мы не мешали им идти по курсу и отвалили, не то еще опрокинут нашу ореховую скорлупку. Потом кто-то узнал тебя. А уж потом все вытаращились на мою персону и долго не могли опомниться.
— А ты как хотела? — рассмеялся штурман. — Разве они могли прежде представить сэра Рональда в зеленом шелковом платье с кринолином и декольте?
— Но если бы я побежала переодеваться, мы с тобой нипочем не догнали бы корабль на нашем баркасе. Уплыли бы они в Лондон со своими колониальными товарами, и ищи их потом! Ничего — хотя бы убедились, что женщиной я тоже умею быть. При необходимости.
Старик усмехнулся:
— Видит бог, я бы предпочел, чтобы у тебя поскорее появилась такая необходимость!
— Что? — искренне не поняла Вероника.
— Шучу, Рони, шучу! Не обращай внимания на старого дурака. Лучше давай подумаем, на какую приманку может клюнуть наш дружок Робертс.
— На какой-то оригинальный и необычный подвиг, где можно показать и свою смелость, и свою изобретательность. Чтобы в очередной раз оставить кого-то с носом. Он — очень необычный пират, дядя Генри.
— А разве бывают обычные пираты? — Бэкли угостил воробьев еще порцией крошек и прикрыл рукой кружку: одна из пичужек любопытства ради уже собиралась сесть на ее край — возможно, захотела молока.
Вероника поморщилась:
— Только мне не говори, что флибустьеры — люди особенные, что у каждого какая-то особенная судьба. Самые заурядные у большинства из них судьбы. Бандитские. И все россказни о том, что флибустьеры, поднимая черный флаг, бунтуют против общественных устоев, восстают против несправедливости, не более чем болтовня модных ныне романтиков-утопистов. Пираты — обычные разбойники, одержимые алчностью. Ты вот знал Генри Моргана, самого великого пирата. Ну, и что же? Он был выдающейся личностью?
— Без сомнения! — воскликнул старый штурман. — Это был своего рода гений зла.
— Ну, если только зла. Хорошо. Еще один великий пират, которого мы знали оба, — Черная Борода. По сравнению с ним Морган — кроткий агнец. Что, Борода тоже гений?
Бэкли вздохнул.
— А вот этот разбойник — воплощение всех человеческих пороков. Создавая таких, Господь являет людям всю мерзость зла, дабы они от него отвратились. Но мы знали и другого пирата. Был на Карибском море и Черный Алмаз.
— Тоже головорез отпетый! — Вероника раскрыла полную крошек ладонь и любовалась отважным воробьем, который, сев на нее, преспокойно клевал, будто не понимая, что находится в ловушке, которая может в любой момент захлопнуться. — Видишь ли, побуждения побуждениями, но ведь нельзя, окунувшись в грязь, сохранить чистоту. Может, на мне и меньше грехов, чем на Тиче и Моргане, надеюсь, что меньше, однако вряд ли это делает меня много лучше. Да, Рональд Черный Алмаз не убивал тех, кто ему сдавался. А тех, кто не сдавался? Да, он всегда держал слово. Но тем, кого он грабил, вряд ли было от этого легче.
— Ладно, ладно, Рони, об этом мы уж не раз говорили! — вздохнул Генри. — И я тоже — разбойник. Вся разница в том, что мне, надеюсь, много раньше твоего предстоит дать ответ за мои похождения. И я все же уповаю на божие милосердие.
— Тебя бог простит! — уверенно сказала Вероника. — Ты успел сделать в десятки раз больше добра, чем прежде сделал зла. Вот бы и мне так! Ладно, мы ведь не в грехах каемся. Мы обсуждаем Бартоломью Робертса. Пожалуй, отличает его от многих и многих пиратов то, что он — аристократ. Кроме себя, я о таких больше не слыхала. То есть бывали, думаю, пираты благородного происхождения, но под черным флагом благородство, как правило, быстро слетает.
— Не всегда, — возразил Бэкли.
Старый штурман был неисчерпаемым кладезем знаний о морских историях, морских приключениях, кораблях, путешествиях, открытиях. Всю жизнь он собирал эти знания и, обладая отменной памятью, никогда ничего не забывал. А уж о пиратах Карибского моря знал столько, что ему позавидовал бы, верно, сам знаменитый Эсквемелин[17], бывший, как и он, одним из флибустьеров Генри Моргана и написавший затем подробнейшую книгу, в которой описал пиратство со всеми подробностями.
— Возможно ты забыла, Рони, — проговорил штурман, когда девушка, проводив взглядом вспорхнувшего с ее ладони воробья, с интересом обернулась, — но твой отец, сэр Роджер, рассказывал тебе как-то про пирата-аристократа. Он был француз, и его звали Анри де Граммон[18].
— Нет, про этого странного пирата я помню, — леди Дредд усмехнулась. — Правда, мне кажется, его история во многом придумана. Уж очень странная.
— Ты забываешь, девочка моя, что я был современником де Граммона! — возразил Бэкли. — И историю его знаю неплохо. Он, как и ты, не любил крови, никогда не убивал и не продавал в рабство тех, кто сдавался ему в плен. Да и пиратом стал ради службы отечеству. Но началась его история с убийства.
— Расскажи! — потребовала Вероника. — Об этом отец мне не говорил.
— Дело в том, — как всегда, старый штурман начал рассказывать неторопливо и обстоятельно, — дело в том, что Анри был сыном очень знатного французского дворянина. Говорят, чуть ли не родственника короля Людовика Четырнадцатого! Когда ему было четырнадцать лет, некий офицер оскорбил его сестру. То ли слишком усердно домогался ее руки, то ли того хуже — позволил себе какие-то вольности в отношении девушки. Анри тут же вызвал его на дуэль. Противник посмеивался над мальчишкой, небрежно фехтуя, уверенный, что пару раз царапнет горячего юнца и тот сразу остынет. Но шпага военного не успела коснуться де Граммона, зато он сам проколол обидчика сестры насквозь! И не миновать бы юноше тюрьмы, но его соперник оказался благородным человеком: прежде чем испустить дух, он в своем завещании прописал, что сам во всем виноват, а Анри винить нельзя. Да еще и какую-то часть своего состояния ему завещал! Дело обсказали королю, и Людовик, сам человек пылкий и отважный, наказал юного де Граммона всего лишь направлением дуэлянта в морское кадетское училище. А тому этого как раз и хотелось! Стал он морским офицером, получил назначение в Вест-Индию, то есть как раз сюда, ну и попал как раз к началу войны между Францией и Голландией. А так как очень любил сражения и риск, то избрал для себя опасный путь узаконенного пиратства, взял королевский патент и принялся грабить голландские суда, отдавая немалые суммы в казну его величества, но не обижая и себя со своими лихими парнями.
— Вот об этих его подвигах отец мне рассказывал! — воскликнула Вероника. — Например, как де Граммон захватил голландскую купеческую флотилию. Она везла столько богатых грузов, что ее назвали «Амстердамской биржей». Эту-то «биржу» де Граммон и взял. Говорят, там было столько, что его доля составила где-то пятьдесят тысяч ливров. Так?
— Так, Рони, так. Только не пятьдесят, а восемьдесят. Но чего адмирал тебе, надо думать, не говорил, так это того, что почти всю эту сумму пират-аристократ спустил за одну неделю.
— Как?! — вытаращила глаза Вероника. — Да это же невозможно! Я сама, как все пираты, умею швыряться деньгами. Но столько нельзя потратить так быстро.
— Куда тебе до де Граммона! — парировал Генри Бэкли. — Этот сумел. Он созывал на пир всех бедняков и всех моряков портовых городов. Дарил бездомным дома и раздаривал целые лавки одежды и еды. Себе покупал самые изысканные костюмы, дорогие шпаги. Словом, сходил с ума, как ему хотелось. Но пару тысяч ливров все же отложил. Потом в каком-то богатом порту поставил эти деньги на кон за карточным столом.
— И?.. — леди Дредд даже затаила дыхание.
— И выиграл столько, что тут же купил себе пятидесятипушечный корабль. Клянусь, я не преувеличиваю. Так оно и было[19].
— А я еще слышала, что де Граммон, как некогда Морган, захватил испанский порт Маракаибо, — сказала Вероника. — Но добычу взял не слишком большую и многое тут же потерял. Испанцы снарядили военные корабли, пустились в погоню и едва не потопили суда де Граммона. Но он был так отважен, так прекрасно сражался, что сумел на своем корабле, потерявшем две мачты, уйти от преследования. И его команда не только не разочаровалась в своем предводителе, но стала уважать его еще больше.
— Все так и было, — кивнул Бэкли. — Тем более что все потери Анри де Граммон с лихвой восполнил, через пару лет захватив могучую испанскую крепость Веракрус. И проявил в этом такую же изобретательность, как наш дружок Бартоломью Робертс. Штурмом Веракрус было не взять ни с моря, ни с суши. Крепость была неприступна. Недаром даже Морган мечтать мечтал взять эту твердыню, да не решился на нее покуситься. И вот что придумал де Граммон: он знал, что в городе ожидают прихода двух больших кораблей с грузом какао — испанцы тоже любят сладенькое! Хитрый француз собрал на двух своих кораблях пару сотен самых отважных и ловких бойцов, поднял испанские флаги и поздним вечером, когда уже стемнело, преспокойно вошел в порт. Утром открылись городские ворота, разбойники преспокойно вошли в город и сразу ворвались в крепость. А пять оставшихся кораблей с моря принялись обстреливать укрепления испанцев, вызвав среди них панику: еще бы — в крепости уже хозяйничают головорезы, а тут еще и с моря полетели ядра! И крепость сдалась. Не знаю уж, правда ли, нет ли, в такое всегда трудно поверить, но рассказывали, что в этом бою де Граммон не потерял ни одного человека!
— Врут! — уверенно сказала Вероника.
— И я так думаю. Но, в любом случае, потери пиратов были очень невелики. Наутро к главному городскому собору привели всех самых богатых и знатных горожан и потребовали собрать выкуп: два миллиона золотых монет. Они бы отказались, да де Граммон выставил вокруг бочки с порохом и пригрозил, что тех, кто откажется платить, отправит на небеса в прямом смысле этого слова. Ну, и остальным бы в этом случае пришлось взлететь! Само собою, деньги были собраны. Спустя сутки пираты уплыли, чтобы их не застал спешивший на помощь крепости испанский военный флот. Но с собой они прихватили полторы тысячи пленных, за которых потом получили немалый выкуп.
— Тоже сказки! — пожала плечами леди Дредд. — Сам-то посчитай, дядя Генри: у них было семь кораблей, все с полным экипажем. Они нагрузили корабли золотом. Да еще, что же, на каждый корабль запихали по двести с лишним человек пленных? Быть не может. Даже если они прихватили в порту еще несколько кораблей.
— Согласен, цифра, наверное, преувеличена, — согласился Бэкли. — Но сама история захвата крепости — чистая правда. Так и плавал де Граммон в качестве королевского пирата, покуда в тысяча шестьсот восемьдесят шестом году Франция не заключила мир с Испанией. Патенты на пиратство выдавать перестали, но изобретательный флибустьер не утихомирился. Он грабил испанские колонии уже на свой страх и риск. И возможно, болтаться бы ему, в конце концов, на виселице, но выручил еще один подвиг пирата-аристократа. Он со своими молодцами захватил испанский город Кампече. При этом два десятка пиратов погибли, а двоих испанцы захватили в плен. Де Граммон предложил губернатору соседнего города, кажется, это был город Мерида, обменять всех захваченных им пленных испанцев на двоих своих товарищей. А пленных было несколько сотен, и де Граммон обещал их всех казнить, если пиратов не отпустят. Губернатор отказался. Плевать ему было на своих, лишь бы не поступиться дутой испанской честью — не выпустить ненавистных флибустьеров. Они, кстати, сумели сбежать. Де Граммон не скоро узнал об этом и мог бы привести в исполнение свою угрозу, однако не сделал этого — все испанские пленники остались живы. Зато предводитель пиратов устроил грандиозный фейерверк в захваченном городе. Это было двадцать пятое августа — день именин короля-Солнце[20]. Де Граммон приказал поджечь склады с драгоценным кампешевым деревом, которых в городе было несколько. «Для французского короля мне ничего не жалко!» — сказал он. Весь город озарился пламенем, вверх взлетали высоченные столбы огня, а пираты пировали под открытым небом, ели из драгоценной посуды, собранной в домах местной знати, пили лучшие вина из местных погребов.
Огонь со складов перекинулся на соседние деревянные дома, и Кампече запылал, освещая все окрестности огромным заревом. А флибустьеры все праздновали свою победу и один за другим произносили тосты во славу французского короля. Узнав об этом, Людовик Четырнадцатый еще раз проявил снисхождение к пирату-аристократу, хотя для этого ему потребовалось, вероятно, больше выдержки, чем тогда, когда де Граммон, будучи мальчишкой, заколол обидчика своей сестры. Ведь с Испанией теперь был мир, и испанские колониальные власти требовали наказать дерзкого флибустьера за сожженный город Кампече и истребленный отряд военных, пытавшихся помешать пиратам. Людовик тем не менее не стал наказывать де Граммона. Он решил дать храбрецу возможность служить его величеству уже не под черным флагом.
— Помню! — воскликнула Вероника. — Он назначил де Граммона губернатором Сан-Доминго. Но тот почему-то не прибыл к месту службы.
— Да, — кивнул Бэкли. — И это — самая странная и удивительная история во всех похождениях французского пирата. Де Граммон ждал королевского решения своей судьбы на острове Тортуга. И вот пришло назначение, которое, конечно, обрадовало флибустьера — в конце концов, он искренне желал служить своему королю и понимал, что с морским разбоем нужно теперь кончать. Новый губернатор снарядил большой корвет, взял с собой пару сотен самых испытанных своих соратников и отплыл с Тортуги. В те дни море было спокойно. Штиль не штиль, но штормов точно не было. Поэтому остается лишь гадать, что могло приключиться с кораблем де Граммона, но в Сан-Доминго он не пришел. Никто никогда больше не видел ни самого флибустьера, ни кого-либо из его спутников, ни их корвета. Де Граммон исчез столь загадочно, что о нем долгое время ходили самые невероятные слухи. Вот такая история!
— Да, — задумчиво произнесла Вероника, скармливая воробьям остатки своей лепешки и допивая молоко. — Странная жизнь, и очень странный конец. Если предположить, что судно перехватили мстительные испанцы, то об этом все равно кто-то где-то обязательно знал бы. Однако ты ведь рассказал мне эту красивую историю не просто так, да? Ты никогда ничего просто так не рассказываешь. По-твоему, наш Бартоломью чем-то похож на де Граммона, верно?
— Верно, — сказал штурман. — И увлечь его может тоже какая-то затея, похожая на сказку.
— Ты что, предлагаешь мне позвать его штурмовать Веракрус? — ехидно покосилась на своего друга Вероника. — Или, может, спалить где-нибудь склад дорогой древесины? Будь покоен, если бы мне понадобилось, Веракрус я тоже взяла бы. Только вот есть две загвоздки: во-первых, нарушения закона на сей раз нам надо постараться избежать, и, во-вторых, не уверена, что Бартоломью любит орудовать в компании других пиратских капитанов. Тем более знаменитых.
— Все верно, — согласился Бэкли. — Но у меня родилась другая мысль…
— Какая?
— Погоди. Вот обдумаю как следует, тогда и расскажу. Просто я знаю об Анри де Граммоне еще одну историю, но не уверен, что это — правда. Впрочем, правда или нет, не так уж важно. Просто надеюсь, что об этой истории слыхал и капитан Удача. Другое дело, что он не может знать об этом столько же, сколько знаю я.
Вероника насторожилась. Она знала своего старого друга: если Генри Бэкли говорит о чем-то с таким вот загадочным блеском в глазах, пряча улыбку в своей густой бороде, значит, у него родилась идея, а идеи старого штурмана никогда не бывали глупыми.