— Ты уже уехала? А я думал, завтра уезжаешь. Думал, мы сегодня поговорим.
Я вздохнула. Захотелось упасть головой на руль, но я вовремя поняла, что идея не блеск: я ведь ехала со скоростью семьдесят миль в час.[11]
— Не понимаю, о чем ты хочешь говорить, Кеннеди.
Похоже, он не отдавал себе отчета в том, сколько было случаев, когда я бы с радостью согласилась его выслушать, сколько было подходящих моментов, которыми он даже не попытался воспользоваться.
— Думаю, я сделал ошибку, Джеки. — Тут я от неожиданности проглотила язык, а Кеннеди, неправильно истолковав мое молчание, добавил: — То есть Жаклин. Извини, все никак не привыкну…
— Что значит «сделал ошибку»? Что ты имеешь в виду?
— Нас. То, что мы расстались.
Я опять замолчала. Мне хотелось обрушить на Кеннеди гневную тираду, но слова прилипли к горлу. Я изо всех сил старалась не слушать университетские сплетни и все равно слышала и видела достаточно, чтобы понять, насколько не монашеский образ жизни вел мой бывший после нашего разрыва. От недостатка женского внимания он явно не страдал. Но видимо, не все девчонки, которые с ним спали, соглашались еще и терпеть его говнистые «настроения», выслушивать его авторитетные умозаключения по всем вопросам, поддерживать его начинания. Это может вынести только любящая женщина. Раньше терпеть, выслушивать и поддерживать Кеннеди входило в мои обязанности. Он меня от них отстранил.
— Почему?
Кеннеди вздохнул. Я вообразила, что сейчас он, наверное, уставился в потолок, убрал рукой пряди со лба и так замер: пальцы в волосах, локоть согнут. Он ошибался, если думал, что я его не вижу: даже при телефонном разговоре все его ужимки были мне прекрасно видны.
— Почему я сделал ошибку? Или почему я считаю, что это была ошибка? — Отвечая вопросом на вопрос, Кеннеди старался выиграть время, чтобы найти выход из непростого положения, — эта его повадка тоже была мне известна. — Такие разговоры легче вести не по телефону…
— Мы встречались почти три года, а ты взял и просто порвал со мной, даже не… ты даже не… — пролепетала я, но потом осеклась, сделала глубокий вдох и сказала: — Может быть, это не было ошибкой.
— Как ты можешь так говорить! — У него еще хватало наглости строить из себя оскорбленного.
— Уж и не знаю, — резко ответила я. — Наверное, так же, как ты в свое время смог сказать, что меня бросаешь.
— Джеки…
— Не надо меня так называть, — процедила я сквозь зубы, чеканя каждое слово.
Он замолчал, и в течение нескольких минут я слышала только шум шоссе. Мой грузовик быстро проглатывал мили, разделявшие два близлежащих городка. Поскольку дело шло к зиме, почти все сельскохозяйственные работы были закончены. Только один огромный зеленый комбайн двигался по хлопковому полю. Я смотрела, как он ползет, и мне подумалось: «Что бы ни происходило с отдельным человеком, жизнь кругом продолжается. В тот момент, когда Кеннеди первый раз меня поцеловал, какая-нибудь другая пара наверняка распалась. А когда он меня бросил, кто-то в кого-то влюбился — может быть, прямо тут же, в моей общаге».
— Жаклин, я не знаю, что ты хочешь от меня услышать.
За каких-нибудь несколько секунд я проехала городишко, большую часть которого занимал внушительный торговый центр. С каждой милей я удалялась от Кеннеди. И приближалась к Лукасу. Вдруг я поняла, что еду к нему, что с первой нашей встречи он стал для меня человеком, с которым мне хорошо и спокойно.
— Ничего, — ответила я на вопрос Кеннеди, — я ничего не хочу от тебя слышать.
Мур был достаточно рассудителен, чтобы не настаивать на продолжении разговора, который зашел в тупик. Поблагодарив меня за то, что я пришла к нему домой в четверг, он пообещал связаться со мной, как только вернется в кампус. Последнюю реплику я оставила без ответа.
* * *Жаклин,
похоже, твой бывший хочет тебя вернуть. Или, по крайней мере, он желает чего-то большего, чем дружба. Вопрос только в том, чего хочешь ты.
Моя семья — это только я и мой отец. В День благодарения он был более разговорчив, чем обычно, потому что к нам приезжали старые друзья. Когда мы вдвоем, мы можем молчать по нескольку часов. У нас в доме целыми днями царит полное безмолвие, если не считать реплик вроде «Извини» или «Передай соль».
У папы есть лодка, которую он сдает напрокат. Сейчас ею мало кто интересуется, и все-таки даже в это время года он иногда организует глубоководную рыбалку или возит людей смотреть местных птиц. Вот и сегодня у него туристы, поэтому в пять утра мы попрощались, и к обеду я уже был у себя.
ЛМЛукас был от меня в десяти минутах езды. Я боролась с желанием написать ему, что тоже приехала. Мои шансы на победу в этой борьбе были невелики.
Я распаковалась и затеяла стирку. Сейчас, пока мало кто успел вернуться из дому, в прачечной нашего этажа было полно свободных машин. А вот завтра все съедутся — и здесь будет аншлаг. Теперь я выбирала такие моменты, когда, чтобы постирать одежду, не нужно было шастать по этажам. Ни в коем случае не пользоваться боковой лестницей вошло у меня в привычку. Я изобретательно обходила это неприятное для меня место, даже если бывала не одна. Моих уловок никто не замечал, кроме Эрин. Во второй раз, когда я сказала: «Ой, я кое-что забыла в комнате! Встретимся внизу», подруга смерила меня проницательным взглядом.
А как-то вечером она напрямую спросила:
— Боишься идти на лестницу, да?
Я в тот момент как раз красила ногти на ногах кроваво-красным лаком. Услышав такой вопрос, я уставилась на кисточку и, стараясь, чтобы рука не дрожала, принялась себя успокаивать: «От кутикулы к краю, от кутикулы к краю…»
— А ты бы на моем месте не боялась?
— Боялась бы.
В следующий раз, когда мы целой компанией направились к боковой лестнице, Эрин уже сама сказала:
— Вот дерьмо! Забыла в комнате кошелек. Джей, пойдем со мной, ключ ведь у тебя, — и, повернувшись к остальным, добавила: — Мы вас догоним через пять минут.
Я. Я вернулась.
ЛУКАС. Думал, до завтра не приедешь.
Я. Планы поменялись.
ЛУКАС. Вижу. Вечером свободна?
Я. Да.
ЛУКАС. Поужинаем?
Я. Да.
ЛУКАС. Заеду за тобой в 7.
— Раньше парни никогда для меня не готовили.
Лукас улыбнулся. Он нарезал овощи и полил их каким-то соусом, ингредиенты которого только что смешал.
— Вот и хорошо. Значит, ты не будешь возлагать на мою стряпню слишком больших надежд.
Выложив содержимое миски на лист фольги и скрепив края, он поставил этот сверток в духовку, где уже что-то готовилось.
Я потянула носом воздух:
— Мм… Вкусно пахнет. И, судя по тому, как ты ловко управляешься, ты опытный повар. Не хотелось бы тебя пугать, но на этот ужин я возлагаю огромные надежды.
Он включил таймер, вымыл и вытер руки, а потом отошел от столешницы и подвел меня к дивану:
— У нас есть пятнадцать минут.
Мы сели рядом, и Лукас стал изучать мою руку. Он трогал прохладными подушечками мои короткие ногти (я стригу их, чтобы не мешали играть на контрабасе), водил по чувствительным желобкам между пальцами, вертел мою кисть, ласково ее поглаживая. Наконец он медленно нарисовал на моей ладони спираль. Я смотрела на него, как будто загипнотизированная мягкостью его прикосновений.
Пальцы Лукаса скользнули между моими пальцами, мы соединили ладони, и он потянулся ко мне, чтобы усадить к себе на колени. Его губы дотронулись до моей шеи, чуть повыше ключицы. Через несколько минут прозвонил таймер, но я не слышала звонка.
Лукас достал из духовки две отдельные порции, завернутые в фольгу. Внутри свертков оказались куски красного луциана, которого он поймал два дня назад, овощной салат и картошка. Фрэнсис принялся вопить, как пожарная сирена, и не угомонился, пока не получил причитающееся ему угощение. Мы сели за крошечный столик, стоявший возле единственной пустой стены, и я спросила:
— Привык готовить для себя одного?
Он кивнул:
— Последние года три — да. А раньше готовил на двоих.
— Ты сам готовил? Не родители?
Он кашлянул, насаживая на вилку кусочек картофелины.
— Мама умерла, когда мне было тринадцать. До этого, конечно, она была на кухне главная. А потом… мне оставалось или научиться готовить, или трескать одни тосты и рыбу, что, как я подозреваю, мой отец и делает, когда меня нет дома. Хотя время от времени я напоминаю ему, чтобы покупал фрукты или какую-нибудь зелень.
Так. Пока все совпадало с тем, что говорил о себе Лэндон: живет с отцом, ни братьев, ни сестер нет. Трудно было не обратить внимание на такое совпадение, и, думаю, Лукас это понимал. И все-таки для разоблачения его двуличия момент был не слишком подходящий. Ведь человек секунду назад сказал мне, что еще ребенком потерял мать.
— Извини, я не знала.
Он кивнул, но тему развивать не стал.
После того как мы поели, Лукас выпустил кота на улицу, потом вернулся к столу, взял меня за руку и отвел к себе в спальню. Ничего не говоря, мы лежали на боку лицом друг к другу. Его прикосновение было почти нестерпимо легким. Он прошептал что-то, щекоча своим дыханием мою щеку, процеловал дорожку от уха к ключице и стал неторопливо расстегивать пуговицы моей белой блузки. Открыв одно плечо, он дотронулся до него губами. Я вздохнула и закрыла глаза. Почувствовав мои пальцы у себя под рубашкой, Лукас сел, быстро стащил ее через голову и отбросил в сторону, а потом накрыл меня своим телом и снова стал целовать.
Его губы требовательно разжали мои. Я положила руку ему на бок, туда, где были начертаны таинственные письмена, и почувствовала, как по его телу пробежала дрожь. Мы перевернулись, и Лукас стащил блузку с другого моего плеча. Она так и висела у меня на локтях, пока он целовал кожу над светло-бежевыми чашечками бюстгальтера. Мое тело тянулось к нему, как будто под действием статического заряда.
Ничего не говоря и не объясняя, Лукас остановился перед чертой, которую я провела неделю назад. Наш диалог сводился к междометиям и тихим неясным звукам. Все они означали только одно — радостное принятие того, что происходило сейчас между нами.
— Я должен отвезти тебя обратно. — Мы почти час не разговаривали, поэтому его голос был немного сиплым.
Стрелка висевших над столом часов подползала к двенадцати. Лукас протянул мне лифчик и пролез в свою рубашку — так же как и снял ее, через голову. После этого он подал мне блузку, а как только я продела руки в рукава, развернул меня, застегнул пуговки и, обхватив мое лицо обеими ладонями, поцеловал.
Я стояла возле мотоцикла и надевала перчатки, когда на другом конце дворика открылась дверь и из дома вышел мужчина с ведром. Он открыл бак, выбросил туда мусор и повернул обратно, но тут вдруг я заметила, что Лукас замер как вкопанный и смотрит на этого человека. Тот, наверное, почувствовал на себе наши взгляды и обернулся. Свет из открытой двери дома упал ему на лицо: это был доктор Хеллер.
— Лэндон? — вопросительно произнес он и, не получив ответа (ни Лукас, ни я даже не пошевелились), смущенно добавил: — Жаклин?
Вне всякого сомнения, профессор тут же сообразил, что мы двое вышли из квартиры, которую Лукас у него снимает, и что сейчас двенадцать часов ночи. Подумать, что мы просто провели невинный внеплановый семинар по экономике, он не мог: время и место нашего свидания были слишком нетипичны для академических мероприятий.
Несколько ужасно долгих секунд мы все молчали. Наконец доктор Хеллер, сокрушенно вздохнув, пригвоздил Лукаса решительным взглядом:
— Мне нужно будет с вами поговорить. Когда вернетесь, зайдите, пожалуйста, на кухню. Это займет не больше получаса.
Лукас быстро кивнул, надел свой шлем, который на протяжении всей этой сцены судорожно сжимал в руках, а потом повернулся ко мне, чтобы проверить, хорошо ли я застегнула ремешки под подбородком. Мы посмотрели друг на друга, но он промолчал, и я тоже. Десять минут езды до моей общаги ничего между нами не прояснили: не было сказано никаких волшебных слов, от которых ложь перестала бы быть ложью. Я не знала, что мне делать или говорить в такой ситуации. Поэтому стала просто ждать, когда Лукас сам все объяснит.
Мы подъехали к общежитию. Я слезла с мотоцикла и, не снимая перчаток, неловко стащила с головы шлем и резинку для волос. Лукас тоже снял шлем и убрал вместе с моим — как будто не собирался больше его надевать. Я повернулась к Лукасу: он сидел, уставившись на свои руки, сжимавшие руль.
— Ты уже знала, да? — Он говорил тихо, и мне было непонятно, какое чувство он вкладывает в эти слова.
— Да.
Он оторвал взгляд от руля и, хмурясь, посмотрел мне в глаза:
— Почему не сказала?
— А ты почему ничего не сказал? — Я считала, что в подобной ситуации не я должна была отвечать на его вопросы, а он на мои. И меня взбесило, что он их из меня вытягивает. — Так, значит, ты Лэндон. А Ральф зовет тебя Лукасом. И та девушка, и другие люди. Как же тебя зовут на самом деле?
Он снова взглянул на руль, и я почувствовала, что злость растет внутри меня, будто надувной шар, — даже в ребрах затеснило. Лукас, казалось, решал, что рассказать мне, а о чем промолчать. «Харлей» тихо ворчал, готовый в любую секунду рвануться с места.
— И так и этак. Лэндон — мое первое имя, Лукас — второе. Все зовут меня Лукасом. Теперь. Но Чарльз… доктор Хеллер знает меня давно, и для него я по-прежнему Лэндон. Ты, я думаю, знаешь, что некоторых людей трудно заставить называть тебя не так, как они называли всегда.
Очень логично. Только эта логика все равно не объясняет, зачем было изображать передо мной двух разных парней.
— Ты мог бы сказать мне раньше. И не сказал. Ты обманывал меня.
Лукас выключил двигатель и, сойдя с мотоцикла, взял меня за плечи:
— Я никогда тебя не обманывал! Ты просто строила предположения, исходя из того, что сказал тебе Ч… доктор Хеллер. Но перечитай мои письма: ни в одном из них я не назвал себя Лэндоном.
Я высвободилась:
— Зато ты позволял мне называть тебя Лэндоном!
Он уронил руки и посмотрел на меня так, что я невольно застыла.
— Ты права, во всем виноват я. И мне очень жаль. То, чего мне так хотелось, не могло произойти между тобой и Лэндоном. Все, что у нас было, запрещено правилами. Я их нарушил.
Я с трудом сглотнула. Мне было тяжело дышать. Я уже слышала то, чего он еще не сказал. Он собирался меня бросить. Я моментально вернулась на несколько недель назад, к тому ужасному разговору с Кеннеди. Все те чувства хлынули на меня, как будто прорвало плотину. Казалось, я вот-вот утону. Меня бросили родители, меня бросил парень, а вслед за ним — все друзья, кроме Эрин и Мэгги. Теперь меня бросает Лукас. И Лэндон. Два разных человека, каждый из которых был мне по-своему дорог.
— Значит, это все.
Он посмотрел на меня поразительно осязаемым взглядом, как будто пальцами по лицу провел:
— Иначе пострадает твоя оценка. Как вернусь, я объясню доктору Хеллеру, что ты ни в чем не виновата. У него не будет к тебе претензий.
— Значит, это все, — повторила я.
— Да, — сказал Лукас.
Я повернулась и пошла к зданию. Только поднявшись на верхнюю ступеньку крыльца, я услышала, как снова зарычал оживший мотор мотоцикла.
ГЛАВА 16
В понедельник, в конце лекции, доктор Хеллер сказал:
— Миз Уоллес, подойдите, пожалуйста, ко мне на минутку после занятия.
Я кивнула, на секунду встретившись с ним взглядом.
— Ай-ай-ай, маленькая хулиганка! — сказал Бенджи. Улыбка сползла с его лица, как только он на меня посмотрел. — Погоди… У тебя что, действительно проблемы? — Мой сосед обернулся, быстро найдя глазами единственную возможную причину моих неприятностей с профессором. — Он узнал про… — Бенджи кивнул в сторону Лукаса.
— Да.
Бенджи вытаращился на меня и понизил голос:
— Серьезно? Вот черт! Как это получилось?