— Значит, вы уверены, что все они пропащие люди. Вы даже не допускаете мысли, что возможно кто-то был осужден несправедливо?
— Очень многие заключенные — это в прошлом дети из неблагополучных семей, или наркоманы, которые в принципе не понимают нормального языка, а реагируют только на окрик, побои, карцер или ШИЗО. Вот тебе пример гуманизации обращения с заключенными: с окон в камерах сняли жалюзи, перестали бить малолеток — они стали позволять себе хамство, угрозы по отношению к персоналу, в камерах появились случаи убийств, стали лучше кормить — появились недовольные качеством питания, пишут жалобы.
Все это я веду к тому, что бесполезно что-либо менять в нашем законодательстве в плане гуманизации. Я не говорю, что всех надо избивать или унижать, но некоторых — непременно, а некоторых нелишне и расстрелять.
Я посмотрела на подполковника. Он, казалось, совершенно уверен в собственной правоте и мне было трудно ему возразить, хотя очень хотелось, я даже язык прикусила.
— С другой стороны, для общего блага необходим профессиональный подход, по принципу "ничего личного, я только делаю свою работу". Работа преступника — совершать преступления, наша работа — лишать свободы. И не более того. Я сам всегда стараюсь следовать этому принципу, и это дает положительный результат, хотя некоторые воспринимают мою работу как ущемление их личности.
— Что ж вы, несомненно, правы. Более обстоятельного ответа на свои вопросы я еще никогда не получала.
— Очень рад, что смог тебя убедить. У меня мало хороших работников, Анечка. Конечно, я не в восторге, что ты настолько симпатичная. Ты не пойми меня превратно, только зэки тоже мужчины, притом мужчины, которые годами женщин не видели. Не хочу, чтобы началась из-за тебя вражда, а она непременно будет. Тебе, Анечка нужно покровительство на работе, чтобы не один из них в твою сторону смотреть не посмел.
Я понимала, к чему он клонит. Покровитель — это, конечно же, он.
— Ты сейчас очень занята или может заедем куда-нибудь поужинаем?
Григорий Сергеевич бросил на меня пристальный взгляд. Глаза у него колючие темные, казалось, насквозь видит.
— Сегодня я устала немножко. С непривычки. А вот завтра с удовольствием, если у вас время будет.
Фомин улыбнулся.
— Конечно, устала, тут у нас не только физически трудно, тут психологическое давление довольно сильное. Завтра? Завтра я занят, но к концу недели непременно приглашу тебя куда-нибудь.
"Осчастливил" — подумала я. Главное, что не настаивает, а ведет себя вполне прилично. Почему-то подполковник внушал мне неясный панический страх. Он подавлял своим авторитетом, прозорливостью. Мне, несомненно, нужно приблизиться к нему, чтобы усыпить его бдительность. Как же не хотелось снова возвращаться в образ Инги. Почему-то мне не верилось, что он неразборчив в связях, хотя Ветлицкий ясно дал понять, что каждая особь женского пола, работающая в колонии, побывала в постели начальника.
33 ГЛАВА
ПО ЛЕЗВИЮ БРИТВЫ
Артур смотрел в темноту. Ему не спалось. По палате разносился мерный храп Ветлицкого.
Чернышев чувствовал, что его голова просто раскалывается от напряжения, от мыслей, от слишком большого объема эмоций и информации. Он уже свыкся с мыслью, что сидеть ему от звонка до звонка. На досрочное не рассчитывал да и наплевать ему было. Какая разница пятнадцать лет или тринадцать — все равно выйдет он отсюда другим человеком. Он уже менялся. Жестокость окружающей обстановки постепенно начинала заражать его, распространяться как раковая опухоль. Он должен стать такими как все, и чем быстрее, тем лучше для него. Вспомнилась малолетка1* все вернулось и законы тюремные тоже вспомнились. Словно и не прошли годы с тех пор. Здесь за колючкой свои правила выживания. Артур эти правила знал, а кто не знал — тот ломался. Первой мыслью, когда его вызвали в больничку, было то, что это чья-то шутка или злой умысел. Иногда человека уводили яко бы в санчасть, а по дороге избивали до полусмерти. Артур даже заточку в ботинок спрятал.
Когда увидел Василису, глазам не поверил, замер, глотая воздух. Ему казалось у него видение и эта девушка в белом халатике, хрупкая и нежная никак не могла быть Василисой. Но девушка подняла на него глаза, и Артуру показалось, что он летит в пропасть. Всего мгновения хватило на то чтобы понять — она здесь не просто так. Она пришла за ним. После дикой радости нахлынуло паническое чувство страха за нее. Побег из колонии строгого режима — это преступление, а еще это совершенно невозможно. Они обязательно попадуться. Чувства Артура поделились на две части. Он радовался, он захлебывался от счастья, понимая, что его не забыли, что все это время Василиса искала способы устроить побег, а не бросила его как отработанный и ненужный материал. Да, она не стала ждать пятнадцать лет, она решила рискнуть. Как это на нее похоже. А с другой стороны — опасность. Как она сможет? Кто ей помогает? Какого черта она вообще в это влезла и Пашка идиот вместе с ней? Если побег провалится, а скорей всего так и будет — они все сядут надолго. Вот только если Артур смог выжить в этих нечеловеческих условиях — Василису это сломает. Отчаянная девчонка, совершенная сумасбродка. Остались наедине и Артур понял, как сильно скучал по ней, какое невероятное счастье выпало ему — увидеть ее снова, так близко, прикоснуться к ней, почувствовать, услышать ее голос. Сколько раз он представлял себе их встречу и понимал, что это все несбыточные мечты. Чернышев хотел, чтобы она ушла, бросила эту сумасбродную затею. Он увидел ее в последний раз, а теперь должен отпустить, не тянуть за собой на дно. Только Василиса показала ему причину, по которой ему стоило рискнуть вместе с ней, и более веских доводов он не мог себе представить. Увидел крошечное существо на фотографии, и сердце зашлось от невыразимой нежности и любви к ним обеим. Все эти месяцы Василиса носила под сердцем их девочку. Их малышку. Он даже не смел мечтать, что когда-нибудь станет отцом. После всего что произошло, после известия о смерти единственного ребенка, Чернышев считал себя проклятым, прокаженным, которому не положено такое счастье. Посмотрел на крошечное личико Танюши и понял, что не может отказаться от шанса подарить им обеим счастье. Ведь и правда на него похожа — глаза синие, волосики темные, почти черные. В сердце снова всколыхнулась нежность и странное дикое чувство: "Обидит кто — убью нахрен". Он ОТЕЦ. Его ждет дома маленькая дочка. Если счастье имело облик, то теперь он точно знал, как оно выглядит. А что если ничего не выйдет? Тогда кто позаботится об их дочери? Нет. Он должен убедить Василису отказаться от этой затеи. Должен, заставить уйти, начать жизнь вдали от него. Но ведь она упрямая. Не отступиться. Артур слишком хорошо ее знал, если задумала — значит пойдет к своей цели по головам, и даже Артур ее не остановит, а начнет мешать — только навредит и себе и ей. Что она задумала? Как осуществится побег? При переезде в больницу? Как она справится с конвоем? Что с документами? Черт, сколько вопросов, а ответы получить просто невозможно. Только доверится ей. А ведь все продумала чертовка. На территорию колонии проникла, облик изменила до неузнаваемости. Где только подевалась высокомерная красавица Инга? Перед ним возникла совершенно незнакомая девушка. Нежное, хрупкое создание. Светловолосое, воздушное. Где только научиться всему успела? Документы новые выправила, мозги всем запудрила. Кто заподозрит молоденькую скромную медсестричку Анечку в приготовлении побега матерому преступнику? Да никто. Только тот, у кого больная фантазия. На душе снова потеплело. Значит, все это время Василиса готовилась. Тщательно, долго, обдумывала каждый шаг, училась, приближалась к цели. Как всегда ее цель — это он. Артур усмехнулся. Любит ведь. В самом деле любит. Его маленькая Васька, его Инга, его Анечка. Она вся его и всегда принадлежала только ему. Разве кто-то в его жизни хоть раз любил его столь отчаянно? Не просто возлюбленная. Она мать его ребенка. Она его вселенная, его пристанище. Кому еще можно довериться в этом проклятом мире, если не ей?
Что кум от нее хотел? Зачем к себе прозвал? Главное чтобы не прокололась. Подполковник хитрая лиса и фанатик. Он нутром подвох чует. Сколько раз шмон устраивал в камерах как раз в тот момент, когда было что искать. Его стоит опасаться. А что если Ветлицкий, сволочь, прав? Что если кум глаз на Анечку положил? Как должна себя вести медсестра, если ей оказывает знаки внимания сам начальник?
Правильно — она должна быть счастлива. Кулаки непроизвольно сжались. Василиса тоже так подумает и начнет играть с Фоминым в уже привычные игры. Как бы сильно-то не заигралась. Артур понимал, что она должна вести себя как простая медсестра, ответить на ухаживания. Разумом понимал, а вот волна ревности все равно в душе закипала. Уснуть так и не получилось. Глаз не сомкнул, пока не услышал, как медперсонал заступил на смену. Голос Василисы, Семеныча. Они звенели чашками, разговаривали. Артур различал так же голос Рыжова. А этот вертухай, что здесь делает? Зачастил гад, как только Анечка появилась.
"Суетитесь придурки, а она моя. Вы все хвосты перед ней павлинами распустили, а она яму вам роет. Она умеет, я-то знаю, как она умеет ударить ниже пояса и ударит, да так что мало не покажется. Это моя женщина и она пришла за мной"
***
Семеныч с утра как всегда был слишком дерганым. Руки тряслись, под глазами мешки. Жаль хороший врач, а ведь сопьется рано или поздно. Это пока на плаву держится, но надолго ли его хватит. С моим появлением, правда, наплыв работы у главврача поубавился, он все взвалил на меня. А я только рада была, так время быстрей пролетало. Только сегодня Семеныч выглядел особо плохо, лицо бледное и покрыто красными пятнами. Не иначе как водки паленной вчера напился. Похмелье жестокое с трудом справляется. К обеду и вовсе ему поплохело и я заметила как он украдкой медицинского спирта в стакан плеснул. А вот и первый звоночек — выпивка на рабочем месте. Мне только на руку. Чем меньше он обращает на меня внимание, тем лучше.
— Что-то мне совсем сегодня нехорошо. Видать подхватил я какую-то дрянь. Я прилягу, посплю.
— Конечно, поспите, я и сама справлюсь. Утренний осмотр провели, отдыхайте. Я вот укол Чернышеву сделаю и книжку почитаю.
— Анечка, а что там дед? Я смотрел его карточку — выписать его надо. Скажи дежурному — пусть уводит. Хватит прохлаждаться.
— Может, подержим его еще парочку дней? Он говорил, что там его убить хотят.
Семеныч рукой на меня махнул.
— Все они так говорят. Здесь работать не надо и надзор слабый. Валяйся и жри — не хочу. Убить его хотят. Ты хоть знаешь, за что он сидит? Жену прирезал от ревности. Двенадцать колото резаных ран. Это ж как осатанеть надо было? Жалеет она его. А он бы не пожалел. Да, достают его в камере. Так кого не достают? Здесь выживает сильнейший, как у зверей. Так что пусть уводят его. Я и так этого симулянта неделю продержал, хотя там и вируса как такового не было.
— Хорошо. Сейчас скажу — пусть уводят.
Я все еще не могла поверить, что пожилой мужчина, выглядевший старым и больным, жену свою убил с особой жестокостью. Вспомнились слова подполковника.
— Вот и ладненько. Меньше народу — больше кислороду. Прилягу я на пол часика.
Я кивнула и аккуратно сложила папки на столе Семеныча. Деда мне было жаль, даже не смотря на то, что рассказал главврач, только не хотела я сейчас в это вмешиваться. Для всех я должна быть покорной медсестричкой Анечкой. Мне сказали — я сделала, вот и все.
***
— Как прошел вечер, Анечка? Кум домой подбросил?
Я посмотрела на Артура и увидела, как потемнели его глаза. Ревнует? Должен ведь понимать, что нам обоим это нужно. Если поймут, что я с подполковником роман закрутила, никто тронуть не посмеет. Но ведь все равно ревнует.
— Вы не дергайтесь, а то иголка выскочит.
Артур смотрел на меня нагло, как когда-то, раздевая взглядом. Не скрою. Не удержалась я, оделась немного по-другому. Вместо водолазки блузку пару поговичек расстегнуты, и Чернышев жадно смотрел на ложбинку между грудей. Потом опустил глаза ниже на ноги затянутые в чулки. Потом снова мне в глаза. Он возбужден. С трудом держит себя в руках. Я знала, что сейчас любой из заключенных реагировал бы на меня точно так же. Для них я пахну свободой, женщиной, удовольствием. Только даже осознание этого факта не мешало острому желанию разливаться по моему телу. Так не вовремя и так некстати.
От резкого звука, который разнесся по всему помещению, я вздрогнула. Это было похоже на сирену, только гудки короткие как звонок в дверях и пронзительные. Лампочка на потолке замигала красным.
— Что это? — вскрикнула я, услышав, как что-то крикнул по рации дежурный и послышался топот ног по коридору.
Дверь процедурной распахнулась, и я увидела Семеныча.
— Оставайся здесь. Там драка, поножовщина.
Снова топот ног по коридору, а потом физиономия Ветлицкого в проеме двери:
— Похоже, деда замочили. Ждали его видимо. Я пойду, посмотрю что там.
От этих слов у меня сердце перестало биться, я рванула к двери, но Артур схватил меня за руку.
— Не смей. Не лезь в это. Если там драка — попадешь под раздачу.
— Но там человека ранили, я обязана.
— Стоять, я сказал. Заигралась в докторшу. Остынь.
Но я его не слышала, побежала к двери. Артур сбил меня с ног и пригвоздил к стене. Жадно накрыл мои губы своими губами, сжимая лицо ладонями. Я замерла, и сердце ушло в пятки. Мы одни. Да, мы остались здесь совсем одни. Господи, что он делает? Артур задрал мою юбку до пояса, потом хаотично заскользил пальцами по голым бедрам. Он дышал так тяжело, так прерывисто, что казалось, сейчас задохнется. Губы снова нашли мой рот, сминая безжалостно, яростно. С таким голодом, словно сейчас он меня проглотит, растерзает. И я забыла обо всем. Пусть все сгорит или взорвется. Я с ним. Это ненадолго, это настолько скоротечно, что я просто не имею право отказать ему в этом кусочке счастья. Настоящего мужского счастья, утолить бешеный голод, накопленный за долгое время воздержания.
Посмотрела Чернышеву в глаза и поняла, что его уже не остановить. Все в тишине, молча, глядя мне в глаза. Мужские пальцы нетерпеливо сдвинули полоску трусиков в сторону. Ни стона, ни звука. Я закусила губу. Артур приподнял меня под колени и его член до упора погрузился в меня одним резким толчком. Артур остановился, тяжело дыша, все еще глядя мне в глаза. Я увидела в них мольбу и чувство вины. К черту его угрызения совести. Я хочу дать ему то, что он хочет. Он понимал, так же как и я, что возможно это будет в последний раз. Господи, только бы никто не вошел. Я не была возбуждена, меня разрывало от тоски, от любви к нему, от сочувствия и понимания. Впервые я не горела вместе с ним, а хотела плакать, сжимать его до боли руками и ногами и рыдать у него на груди. Он несколько раз глубоко в меня проник и вздрогнул. Я закрыла ему рот рукой, чувствуя, как член внутри моего лона пульсирует, извергая семя. Год без женщины, год без ласки. Мое наслаждение было в том, что я дала ему, то чего он так жаждал. Это был не секс — это был мой ему подарок. Не имело значения, что он кончил так быстро, что я даже не успела почувствовать его внутри себя. Мне было хорошо. Наверное еще никогда я не испытывала такого морального удовлетворения.
— Прости, — прошептал он мне в шею и медленно выпустил из объятий, — прости.
Я заставила его посмотреть мне в глаза и тихо ответила.
— Будешь должен
Он засмеялся, и я до боли почувствовала, как сильно соскучилась по нему. По его запаху, по его смеху, по его сильным рукам.
— Верну с процентами.
В этом я не сомневалась. Он поцеловал меня в губы уже нежнее, осыпал лицо поцелуями, зарываясь пальцами в мои волосы:
— Как же сладко ты пахнешь. Я все еще не верю, что ты пришла за мной. Что ты со мной.
— Я люблю тебя.
Он прижал меня к себе так крепко, что кости заболели.
— Скажи еще.
— Я люблю тебя.