Люба смотрит на зеленую галочку в скайпе — напротив «Звероящера». Потом переводит взгляд на такую же зеленую «птичку» напротив «Варвара». Если бы Варя их тогда не застукала утром, сейчас Люба могла бы как-нибудь ненароком порасспрашивать ее о брате. Но теперь, когда Варя видела… Люба снова смотрит на список контактов скайпа. Они сейчас наверняка рядом — в соседних комнатах, возможно. И Варя может встать, сделать несколько шагов и подойти к нему, прикоснуться, просто положить руку на плечо. Как Люба хочет отказаться на ее месте…
Вздыхает. Нет, скайп ей не помощник. Хамила в лицо — извиняться надо так же.
Владимир Алексеевич спихнул на него VIP-палату. Со словами: «Когда-то надо учиться». Имелось в виду — учиться искусству дипломатии и умению обхождения с «важными» пациентами. Для Ника, в виду его, по выражению того же Владимира Алексеевича, «подросткового максимализма», все пациенты были равны. Различие он делал только с сугубо с медицинской точки зрения, но уж никак не с социальной. «Ничего, пора тебя начинать обтесывать, — такими словами заведующий пресек все возражения молодого ординатора. — Иди, работай». Пошел — куда деваться.
— Здравствуйте, меня зовут Самойлов Николай Глебович. Я лечащий врач вашего сына, — с этой дежурной фразой он зашел в палату.
Сидящая на кровати женщина обернулась и встала ему навстречу. Внимательно его осмотрела. Даже не осмотрела — просканировала. Он в ответ рассматривал ее. На вид — лет тридцать, ухоженная, без каких-то ярких, искусственных акцентов во внешности. Первое впечатление приятное. А вдруг — адекватная?
— Выйдите!
— Что?! — он моргнул от неожиданности.
— Вы и близко не подойдете к моему сыну!
Ник сразу понял — по тону, в котором явно сквозили истерические нотки, что спорить тут бесполезно. Однако, в первый раз с ним такое — чтобы даже ребенка осмотреть не дали. Ладно, пусть с этой дамой Владимир Алексеевич сам разбирается. А Ник вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— Владимир Алексеевич, я понятия не имею, что ей в голову взбрело! Я успел только поздороваться — и меня вытолкали взашей. Честное слово, я не виноват!
— Да знаю я, — морщится заведующий. — Не в тебе дело.
— А в ком? — облегченно выдохнул Ник. — У нее с головой все в порядке?
— Лично я не уверен, но…
— А что она говорит вообще? Она как-то объяснила, чем я ей не угодил? Она не любит рыжих? Или высоких? Или всех, у кого фамилия «Самойлов»?
— Последнее недалеко от истины.
— Чего?!
— Дословно: «Его отец убил моего мужа. Я больше не позволю никому из врачей-убийц Самойловых подходить к моей семье».
— Ого… Как все запущено-то…
— Вот именно. Я хотел Глебу позвонить, да закрутился. Ты у него сегодня поинтересуйся тогда сам.
— Обязательно.
— Глеб Николаевич, позвольте вопрос?
— Спрашивайте, Николай Глебович. Только чаю мне налей, раз уж ты там рядом с чайником.
— Пап, — протягивая отцу кружку, — тебе фамилия «Луцык» о чем-то говорит?
— Нет. А должна?
— Гипотетически — да.
— Что-то не припомню. Это кто? Наш знакомый? Имя какое?
— Имя не знаю. Жену зовут Татьяна.
— Татьяна Луцык? Нет, не помню. Ааа… Луцык… Луцык… Да, точно, — отец отставляет в сторону кружку. — Сергей Луцык, да?
— Наверное. Вспомнил?
— Да. Покойник мой последний.
— Расскажи, — Ник устроился напротив отца за кухонным столом.
— Да под прошлый Новый год… Помнишь, тридцать первого какая метель была?
— Помню. Ты дежурил в прошлом году.
— Ну вот, этого Луцыка как раз тридцать первого часов в шесть вечера и привезли. Мне потом «ДПС-ники» картину рассказали — как все было. Занесло его, развернуло, вылетел на «встречку». И — в лобовую с «КамАЗом». А ты же знаешь — самое безопасное место при столкновении с «КамАЗом»…
— …в кабине «КамАЗа», — закончил за отца Ник.
— Точно. Была б наша отечественная жестянка — был бы там фарш. А у этого Луцика джип был хороший, немецкий. На стали немцы не экономят, подушки безопасности вкруговую, опять же. В общем, довезли живым. И даже шансы были у него — не скажу, что прямо много шансов, но мог бы выкарабкаться.
Я трое суток в операционной провел…
— Я помню прошлый Новый год, па.
— В итоге сердце не выдержало. Жировая эмболия вследствие множественных переломов.
— То есть — ты не виноват? — кому-то этот вопрос мог бы показаться обидным. Но отец и сын мыслили на одной волне. И Самойлов-старший принял вопрос как надо. Правильно.
— Врач всегда виноват. Так считают родные. Но объективно — нет.
— Тебя обвинили?
— Жена Луцыка грозилась на меня в суд подать. Всю больницу спалить. Президенту написать. Киллеров нанять. В общем, чего только я не наслушался.
— Ясно.
— Нет, потом объявились другие его родственники — родители, старший брат. Они даже передо мной извинялись. Но, знаешь, людям надо кого-то считать виноватым. Так проще. А ты каким боком эту историю зацепил?
— Илья Луцык, пять лет, паховая грыжа. Мой пациент. Уже бывший. Отстранили меня от него.
— Ну надо же… — покачал головой Глеб Николаевич. — Бывают же совпадения.
— Угу. Она меня как увидела, особенно когда я представился — ее даже трясти начало. Велела сыну убийцы ее мужа и близко не подходить к ее собственному сыну.
— Ну, что я тебе могу сказать… Держись подальше, у вас врачей в отделении достаточно.
— Мальчики, у вас что тут за совет в Филях? — на кухню заглянула Юлия. Посмотрела по очереди на серьезные, даже грустные лица мужа и сына. — Все в порядке? Глеб? Коля?
— Все в порядке, Юленька. У нас тут просто рабочий разговор. На профессиональные темы.
— Ну ладно, — она сделал вид, что поверила. Имея в семье двух таких мужчин, поневоле пришлось научиться иногда уступать. — Не буду мешать.
— Я, знаешь, чему удивляюсь, пап? Фамилия у нас не самая редкая… Как она так мгновенно вычислила?…
— Фамилия у нас, может, и не самая редкая, — усмехается невесело отец. — А вот наружность очень приметная — и у тебя, и у меня.
Ему казалось, что только-только заснул. И вот уже в густой сон врывается безжалостно шепот: «Николай Глебович!». И за плечо трясут — не слишком деликатно. Ник зевнул и сел на диване.
— Что случилось?
— У Луцыка из VIP-а температура. Жалуется на живот, маму зовет.
— А мать где?
— Так она сегодня не ночует в больнице — в командировку уехала. Нас специально предупредила — чтобы мы приглядывали за мальчиком.
— Ладно, — протер глаза. — Сейчас, иду. Температура какая?
Что-то непонятное, болит то ли в области пупка, то ли в правом подвздошье. Ребенок испуган, плачет. А пока Ник осторожно повторно пальпировал живот, мальчика вдруг внезапно и обильно вырвало. Ник резко встал, крикнув медсестре, чтобы убрала, стянул испачканный халат, вытер об него руки. Что же это? Картина атипичная, но что-то крутится в голове.
Спустя пятнадцать минут, вернувшись в уже убранную палату, в чистом халате, Ник был практически уверен в диагнозе. Аппендицит в этом возрасте — явление не частое, но не из области невозможного. Вопрос в том, что делать? Аппендэктомия — операция простая, он уже делал. Другое дело, что ему же строго-настрого запретили… Нет, это все несерьезно, конечно. Но, возможно, стоит подождать до утра, а там Владимир Алексеевич сам?… Зачем накалять ситуацию, он уверен, что мать Луцыка будет просто вне себя, если Ник посмеет тронуть мальчика без веских причин. Черт, ну почему это случилось именно в его дежурство?!
Илья Луцык лежал на кровати, бледный, с влажным от пота лбом. Он повернул голову в сторону вошедшего врача.
— Где мама? Я хочу к маме!
— Мама… мама придет завтра. Дай-ка я посмотрю еще раз. Тебя не тошнит больше?
Мальчик покачал головой. А вот едва прикоснувшуюся к его животу руку оттолкнул с громким криком: «Больно!». Ник резко встал. Нечего ждать. С перитонитом шутки плохи. Обернулся к стоящей в дверях дежурной сестре.
— Готовьте операционную.
— Николай Глебович, надеюсь, у тебя есть хорошие оправдания?!
— Есть. Лопнувший аппендикс — вот мое оправдание.
— Как — лопнул? Где? — Владимир Алексеевич чуть заметно побледнел.
— У меня в руках. Над лотком.
Заведующий шумно выдохнул.
— Ну, молодец тогда.
Ник сдержанно кивнул в ответ.
— Ты же понимаешь… — видно, что Владимиру Алексеевичу немного неловко. — Что тут такая ситуация…
— Понимаю. Но ждать до утра я не рискнул.
— И правильно сделал. С матерью я сам поговорю, как объявится.
На улице в лицо дунуло ветром — сырым и теплым. Совсем весенним. Ник поднял воротник бушлата. Мартовский ветер коварен, а он вчера поленился надеть дома шапку.
— Доктор, постойте!
Ему? Обернулся. Вздохнул. Ему. Эх, надо было быстрее домой собираться.
Быстрым шагом к нему направлялась Татьяна Луцык. Остановилась в метре от него, смотрит пристально. Будет полноценный скандал? Или просто быстренько проорется и разойдемся? Ник не выдержал и еще раз вздохнул. Чего молчим? Раньше начнем — раньше закончим.
— Слушаю вас.
— Мне Владимир Алексеевич сказал… — она начала негромко, — что вы сегодня ночью Илюшу прооперировали…
— Были показания, — Ник старался говорить ровно. — Я Владимиру Алексеевичу все объяснил. И он принял мои доводы. Кроме того, мальчик себя нормально чувствует. Я был у него сегодня в реанимации, — а вот последнее он напрасно сказал, наверное. Ему же строго-настрого запретили…
— Я знаю, — она говорит все так же странно, неожиданно спокойно. А Ник все подсознательно ждал повышенного тона, крика. — Владимир Алексеевич сказал, что аппендицит лопнул прямо во время операции. Что была реальная угроза воспаления брюшной полости. И даже заражения крови.
Ого, заведующий постарался — нагнал жути. Ну, и почти не соврал — так, чуть сгустил краски, может быть.
— Да, все верно, аппендикс лопнул. Поверьте, — Ник изо всех сил пытался, чтобы голос его звучал убедительно, — я бы не стал без веской причины трогать вашего сына. Но ждать действительно было нецелесоо…
— Простите меня, — она вдруг всхлипнула, шагнула к нему и…
Этот модный кашемировый шарф матушка ему подарила на Новый год. И теперь в него громко и не стесняясь рыдала мама Ильи Луцыка. А Ник просто не знал, что делать — стоял столбом. Ну не отталкивать же? И уже тем более — не обнимать.
— Вы простите… я на вас тогда накинулась… просто вы так похожи… — слышалось между всхлипами. — Илья — все, что у меня осталось после Сережи… а ваш отец не виноват, я знаю… просто… я так испугалась, знаете… ваша фамилия… как предвестник смерти… нет, не так… Господи, простите меня — несу всякую чушь…
Так продолжалось еще пару минут. Ник так и стоял все это время молча. Он понятия не имел, как на такое можно и нужно реагировать. Все, любые действия казались сейчас нелепыми и неправильными. Но когда мимо прошел, бросив косой любопытный взгляд, его коллега, Ник не выдержал, аккуратно взял плачущую женщину за локоть.
— Послушайте, Татьяна…
— Да-да, простите, — это «простите» у нее просто зациклило. Но отстранилась так же резко, вытерла щеки. — Я… я просто…
— Все в порядке, — так принято говорить, кажется?
— Да уж, теперь точно в порядке, — она вдруг усмехнулась сквозь слезы. — Это все нервы, правда. Это срыв, — она помолчала немного. — Знаете, наверное, это судьба. Я была несправедлива к вашему отцу. Судьба дала мне шанс исправиться. Правда, я им… своеобразно воспользовалась. Вы простите меня, Николай Глебович?
— Вам не за что… Да, конечно, — поняв, что так будет проще и быстрее.
— И перед отцом извинитесь за меня. Я знаю, что он сделал все, что мог. И даже больше, наверное. Я, правда, не уверена, что он помнит…
— Он помнит.
— Он очень… очень талантливый доктор. Просто… просто нам не повезло, — Татьяна прерывисто вздохнула. — Николай Глебович, могу я вас просить быть нашим лечащим врачом?
Он удивился, но решил не спорить.
— Да, конечно.
— Спасибо.
— Тогда, на правах вашего лечащего врача… Не знаю, сказал ли вам Владимир Алексеевич, но паховый канал я тоже подшил — чтобы два раза не резать.
— Вы замечательный доктор. Как и ваш отец.
Чудны дела твои, Господи. Так он думал, глядя в спину заходящей обратно в здание больницы Татьяны Луцык. А когда обернулся — тогда понял, что на самом деле они чудны теперь. Потому что в паре шагов за его спиной стояла Люба. Стояла, скорее всего, уже какое-то время. А у него сегодня образцово-показательные выступления, видимо. Он шагнул ей навстречу.