Чуть слышное фырканье.
– Смешной ты, Литвин.
– Ага. Клоун белого цирка.
– Точно. И нос у тебя красный.
– У тебя тоже.
Она снова усмехается. Браво, Литвин. Хорошо отвлекаешь девушку.
– И что мы будем делать?
– Ждать. А для начала – давай проведем ревизию нашего имущества.
* * *Пока они проводили ревизию имущества, «дом» прогрелся. Теплый воздух от горелки оплавил стены, и они блестели схватившимся льдом. Очередной взгляд на термометр. Еще полчаса, и будет ноль! Отлично, выше нуля внутри температура не поднимется, но это и не нужно. Нуля более чем достаточно, а сколько там снаружи… Об этом лучше не думать, на таких высотах может быть и сорок, и пятьдесят градусов по Цельсию. Со знаком минус, разумеется.
Ревизия показала, что у него есть два очень нужных, но в данный момент абсолютно бесполезных девайса. Это севшая нахрен рация (а запасные аккумуляторы были в рюкзаке у Коко, если он ничего не путает) и зарядник на солнечных батареях, от которого пользы в условиях полного отсутствия солнца – ноль повдоль. Повертев их в руках, Артем вздохнул и засунул обратно на дно рюкзака. С идеей отправить Emergency Call (экстренный вызов – прим. автора) по рации, чтобы хотя бы просигнализировать, что они живы, стоит пока распрощаться.
Еды у них немного, но дней пять они продержатся, и даже не совсем впроголодь. Есть две непромокаемых коврика, подстелить под спальники. И, кстати, о спальниках…
– Покажи свой.
Рано он решил, что экологи бывалые. Ну разве это спальник?! Хотя для ночевки в палатке, когда за бортом всего минус пять, еще нормально. Но тут… околеет она в этом спальнике.
– Держи, – протягивает ей свой. – Меняемся.
Арлетт все понимает, девочка опытная.
– Нет, – качает головой. – Это мой спальник, я и буду в нем… мерзнуть.
Какие мы благородные страдалицы…
Литвин рассматривает замки на ее спальнике, потом на своем. А ведь подходят. Встегивает одну молнию в другую, соединяя спальные мешки в один, двухместный. Вопросительно смотрит на Арлетт. Поняла?… Поняла. Кивает.
Да это и правильно, собственно. Тепло надо беречь. А сберечь его в одном спальнике, плотно прижавшись друг к другу, гораздо проще. Это в любом пособии по выживанию в условиях холода написано.
– Предлагаю что-нибудь сожрать и лечь спать. Делать все равно нечего. И лично я что-то как-то… устал.
– Поддерживаю. А можно мне еще того… что ты в чай наливал?
После еще одной порции «того, что наливают в чай» и скудного ужина (гречка из пакета, куда же без нее, и чудом завалявшиеся на дне рюкзака Артема грецкие орехи – полгорсти в совокупности) Арлетт заснула быстро. Практически как под наркозом. Щекотно дышала ему в шею теплыми парами спирта, спустя минут десять, уже во сне, обняла Артема за спину. Что ей снится? Что это Гаспар рядом? Да плевать. Главное, что им тепло обоим – и ему, и ей. Так что пусть обнимает.
А он долго не мог уснуть и думал о разном. Страха не было. Весь его опыт говорил о том, что они выкарабкаются. Успели, в последний момент, но все-таки – успели. И Аленка молодец. Правильно папаша Деларю дочку воспитал, может гордиться. В такой ситуации, под такими ударами она повела себя более чем достойно. Артем вдруг вспомнил свою последнюю спасательную операцию и спасенную Веронику. Да уж… Дон Литвин, блядь, рыцарь в сверкающих доспехах, спасающий очередную деву из снежного плена. Хотя… в поведении Вероники и Арлетт все же есть некая разница. Здорово, наверное, быть дочкой крутого альпиниста.
Сам Артем был из совершенно обыкновенной семьи, папа-инженер, мама-экономист. Сын, правда, выбрал гуманитарную специальность, зато поступил в МГУ, родители были довольны. И ничего не предвещало беды, пока он на втором курсе не поехал с однокашниками на Домбай. Один раз увидел горы и – пропал, изменился невозвратно.
Эти размышления все-таки склонили его ко сну, и перед тем, как провалиться в небытие окончательно, он прижал к себе Арлетт покрепче. Пингвины в Антарктиде друг к другу прижимаются, а они чем хуже?
Просыпаться в кромешной темноте непривычно. Артем не сразу сообразил, где он. И кто рядом. Поднял руку с часами к глазам, цифры на циферблате слабо светятся в темноте. Благословенный ноль градусов, а время… Нормально они проспали, уже действительно утро, хоть и раннее.
Он как-то сразу почувствовал, что Арлетт не спит.
– Доброе… – хрипло прокашлялся, – доброе утро.
– Доброе, – эхом отзывается его соседка по спальнику.
– Сейчас солнце включим, – Артем перегибается через нее, с намерением дотянуться до газового баллона. В темноте губы касаются чего-то – то ли ее щеки, то ли лба, непонятно. Но кожа удивительно нежная. Что не может не радовать – значит, обморожений нет. – Извини, – буркнул.
Он долго ковыряется в рюкзаке в поисках газовой лампы, чувствуя, как Арлетт под ним замерла. Наконец, прикручивает вместо горелки к баллону лампу. Вот и солнце взошло. Аленка, щурящаяся на свет, взъерошенная, напоминает какую-то смешную птицу. Не орла, а, скорее, нахохлившегося воробья.
Артем возвращается на свое место в спальнике, и, подперев голову рукой, смотрит на Арлетт. На первый взгляд кажется, что с ней все в порядке, несмотря на пережитое накануне.
– Как ты?
Она пожимает плечами. Смотрит в обледеневший «потолок»
– Как нога?
– Пока непонятно.
– Болит?
– Пока нет.
Лаконично.
– Не замерзла?
– Нет, – и, после паузы, повернув к нему лицо. – Ты очень… горячий. Как печка.
Белые стены, поблескивающие в свете лампы. Вдруг становится очевидным, что места-то очень мало. И они совсем рядом. Его колено упирается ей в бедро, а ее плечо касается его груди. Расстояние между ними, и без того незначительное, будто исчезает совсем. По ее лицу пляшут отсветы от лампы, но глаза это не согревает – светлы абсолютно холодным оттенком травы под слоем инея. Хотя внутри, как говорят – на самом дне, что-то разгорается. Что-то, что не имеет никакого отношения к лампе и газовому баллону. В абсолютной тишине снежной пещеры, куда едва пробивается свист ветра снаружи, участившееся дыхание особо слышно. Узкие, резко очерченные губы дрогнули. Не нужно быть психологом, чтобы понять…
В голове эхом звучит голос профессора Звонарева:
«Реакция на стресс проявляется по-разному, в зависимости от физиологических особенностей организма. Кто-то впадает в оцепенение, кто-то начинается смеяться, а кто-то испытывает сильнейшее возбуждение. Да-да, – повышает голос профессор на шепоток и смешки в аудитории. – Именно возбуждение. Сексуальное возбуждение.»
Аленка осознала, наконец-то. Что ее жизнь подвергалась опасности. Что она могла бы уже быть к этому моменту куском заледеневшего белка. Что ее предали ее друзья и любимый. Что весь ее мир рухнул в одночасье. И, вопреки всему… Она жива, в тепле, несмотря на то, что в паре метров от нее бушует смертоносная снежная буря. И все это благодаря тому, кто находится так рядом, только руку протяни.
Она пошевелилась или ему показалось?
«Это так называемая адреналиновая зависимость. У некоторых людей выброс адреналина в кровь, в сочетании с некоторыми другими ферментами и гормонами вызывает состояние эйфории. Схожей с реакцией во время секса. У таких людей часто во время стрессовой ситуации или сразу после нее возникает желание близости. Особенно, если стрессовая ситуация накладывается на уже существующую симпатию или влечение, пусть даже незначительное».
Давай, Литвинский, соберись. Ты же видел такое не раз, ты понимаешь, что происходит. Ты же профессионал.
– Жрать хочу, умираю. А ты?
Она моргнула от неожиданности. Но выражение глаз меняется быстро. Секунда – и в них нет больше морозной пелены, они снова ясные и почти, насколько это возможно в данной ситуации, безмятежные.
– Тебе хорошо. Твое желание… проще удовлетворить… чем мое.
– А ты чего хочешь? – спрашивает он осторожно и небрежно одновременно.
– Как тебе сказать… – она усмехается. – Очень хочется… пи-пи.
– О, да! – Литвин с облегчением улыбнулся в ответ, хотя легкое непоследовательное сожаление все же кольнуло. – Придется выходить наружу. Расскажешь, как там.
– А ты сам не хочешь?
– Я привык дамам уступать, – галантно наклоняет голову Артем.
Арлетт фыркает в ответ. Но из спальника вылезает.
Спустя пару минут…
– Отвернись!
– Чего?
– Отвернись быстро!
– Зачем?
– Сейчас сяду голой… butin (фр. попа) на горелку!
– Обморозилась? – встревожился он.
– За две минуты вряд ли успела. Но там тааак холодно… – чуть ли не подвывает жалобно.
– Дай, я посмотрю.
– Не надо!
– Тогда я отворачиваться не буду.
Она ворчит, залезает в спальник, трясется там от холода.
Спустя пару минут Артем протягивает ей кружку.
– Ваш чай, мадмуазель.
– А круассаны? – морщит она нос.
– А круассаны я потерял по дороге.
– Спирт налил?
– Обижаешь! Разве я могу предложить даме с замороженной… попой чай без спирта!
* * *Примерно так они и провели почти два дня. Литвин старательно демонстрировал легкий и непринужденный тон общения. Арлетт его активно поддерживала. Собственно, это было нетрудно. Им нашлось, о чем поговорить. Артем с удовольствием и интересом выслушал полную весьма нетривиальных событий и приключений историю жизни великого и ужасного Бертрана Деларю, ныне покойного. И про работу и исследования Арлетт тоже послушал, хотя понял не больше половины.
И сам, к собственному немалому удивлению, многое рассказал ей. И про разбившийся на Медвежьем Клыке вертолет. И про погибшего в лавине друга. И о других важных событиях своей жизни – грустных и не очень.
Как психолог он понимал, почему это происходит. Во-первых, делать им все равно по большому счету нечего, только разговаривать. А во-вторых… их полное уединение… и пережитые вместе испытания… создают ощущение некой особой близости. Некоторый особый мир… который будет существовать, пока длится буран. И исчезнет, как только они смогут выйти отсюда. Но пока они здесь – они могут сказать многое… сокровенное… как на исповеди. И… лучше говорить, чем что-то другое.
Общение их было любопытно еще и с лингвистической точки зрения. Аленка хотела попрактиковаться в русском? У нее появилась для этого прекрасная возможность. А сам Литвин не удержался и попросил ее рассказать что-нибудь на французском. Мотивируя это исключительно целями языкопознания, дабы не сознаваться в том, что ему до одури нравится, как звучит ее голос, особенно, когда она говорит на родном языке.
– Что тебе рассказать? – смеется Арлетт. – Уже спать пора.
– Вот и расскажи сказку. На сон грядущий.
– Ладно! А ты попробуй угадать, что это за сказка.
– Эй! А вдруг я эту сказку не знаю?!
– Это очень известная… история.
Он не предпринимал ни малейших попыток опознать сказку – просто наслаждался переливами интонаций, мягким грассирующим «р», связками слов. Ему определенно нравится, как звучит французский язык.
– Узнал?
– Нуууу… Это сказка про «ле люп гри».
Она звонко смеется.
– Что? Это слово очень часто повторялось по ходу рассказа. Не про «ле-люп» сказка?
– Про него. Это один из двух персонажей.
– А кто второй?
– Это была сказка «Серый Волк и Красная Шапочка».
– «Ле люп гри» – это Красная Шапочка?
– Нет.
– Вот блин! Серый волк?
– Да.
– Оригинально, – усмехается Литвин. – Чем обусловлен выбор сказки?
– Я мало знаю сказок. А ты… ходишь в красной шапке.
– Ну-ну, – Артем прячет за усмешкой удивление. – Ладно, за сказку спасибо. Давай спать.
* * *Быт их был прост и незамысловат. Поесть, поспать. Разговоры в темноте – газ надо было экономить, в первую очередь, для приготовления горячего питья и пищи. Самую большую сложность доставляло отправление естественных нужд, проще говоря – то самое «пи-пи». Артему, в силу физиологии, было проще. А вот для Аленки каждый выход «на улицу» заканчивался стенаниями по поводу замерзшей butin. Артем ее каждый раз дежурно подкалывал, с самым серьезным видом предлагая помощь в отогревании пострадавших частей тела. Подкалывал, подкалывал и… доподкалывался.
Его профессионализм, выдержка, самообладание и тэ дэ отказали ему внезапно. На третий день, когда до окончания бурана оставалась всего-то пара часов. Но он об этом не знал. А даже если бы и знал…
Проснулся. Хрен поймет, что за время суток, биоритмы совершенно расстроились. Попытался вытащить руку, зажатую между их телами, чтобы посмотреть, который час. Не получилось. Повернулся, чтобы поменять положение тела. В темноте, случайно, абсолютно случайно… Губы касаются… и надо же, как удачно… Замирает от прикосновения своими губами к ее. Надо отстраниться, извиниться… Да и рука вон затекла. А в следующее мгновение…
Вы целовались, когда вокруг непроглядная темень, и все чувства, за неимением зрения, обострены? Когда щеки и лоб холодит минусовая температура снаружи. А внутри, между двумя, все пылает и горит. Губы плавятся, и весь воздух вдруг куда-то делся. Одежда, которой на них, разумеется, много, одновременно и мешает, и – как будто ее нет. Потому что он чувствует нетерпеливое тепло ее тела, несмотря на все эти высокотехнологичные тряпки между ними.
В голове вдруг мелькает – вот он, настоящий поцелуй по-французски. Он же целуется с француженкой. От этого так башню сносит, что ли?… Вряд ли…
Он так привык за эти пару дней к ее присутствию всегда близко, всегда рядом, и то, что они целуются, кажется сейчас абсолютно правильным. Какого рожна они не делали этого раньше?! Мысли расползаются и тают, как снег на солнце, оставляя в голове одно. Одно оглушающее, отупляющее и совершенно неуместное сейчас желание.
Как-то, не пойми как, но ему удается прерваться, остановиться, отстраниться.
– Ален, стоп. Погоди, нельзя так…
Собственный голос звучит неузнаваемо. А уж слова… Как же, должно быть, они обидно звучат для нее. Но…
– Это не потому, что не хочу. И не потому, что ты непривлекательна. Очень. Просто…
Чуть влажная теплая ладонь запечатывает ему рот.
– Арти, я не идиотка. Я все понимаю.
Он пытается что-то промычать сквозь ее пальцы.
– То, что происходит сейчас… оно останется здесь. Пока мы здесь – оно здесь. А когда мы уйдем отсюда – оно исчезнет. Не бойся, Арти. Это просто… поцелуй.
Не бойся?! Да кто тут боится?! Он резко убирает руку, но не отпускает ее.
– В том-то все и дело! Больше всего меня бесит то, что, кроме поцелуев, нам ничего не светит! Ужасно бесит! Понимаешь?!
Она должна понимать. Что все, чуть менее невинное, чем поцелуи, в данных условиях крайне сложно… технически. И гигиенически. И термически. И всяко разно. Но от этого – не менее желанно!
Это адское попадалово – когда ты ТАК хочешь женщину, а в твоем распоряжении только губы – твои и ее.
– Понимаю. Не буду больше тебя целовать. И ты меня не целуй.
– Угум, – что самое удивительное, он соглашается с ней не только на словах, но и делом. Он больше не целует ее в губы. Поторопился он с утверждением, что в его распоряжении есть только губы. Еще есть узкая твердая ладошка.
Дышать ей в пальцы, водить губами по ладони и гадать – на каком из перекрестья линий – как их там: линия Судьбы, Линия Жизни, что там еще?… – зашифрована их встреча? Впрочем, вряд ли она там отмечена. Слишком мимолетна эта встреча, пара случайных поцелуев со случайным товарищем по походу.
Ее тихий стон и что-то неразборчивое по-французски прошибает до озноба и, одновременно, заставляет очнуться. Остановиться, одуматься, прийти в себя, черт побери, пока не поздно! Пока он еще хоть как-то контролирует ситуацию.