Лере не хотелось сейчас никаких разговоров, рассказов о поездке, рассуждений о трудностях челночного дела. Но и попутчицам, похоже, было не до разговоров. Примостившись на своей полке, они задремали, не укладываясь, в ожидании границы.
– Теперь и граница-то какая, не поймешь – советская, украинская? – пробормотала одна из них.
Действительно, из Москвы уехали как раз после отречения Горбачева, и теперь Лера сама не могла бы ответить на этот вопрос. Правда, попутчиц и не интересовал ответ.
– Чья бы ни была, – махнула рукой вторая. – С тебя все сдерут, не переживай. Спи лучше!
Бодрый украинский – или еще советский? – таможенник подтвердил эти слова.
– Значит, так, бабы! – объявил он после того как пограничники проверили документы. – Чего у нас там по декларации? Лифчики, трусы, мохер, кошельки, ремни еще какие-то? У жинки моей – третий номер лифчика, ей два белых и черный, а у Петькиной – пятый, ей телесных надо три. Запомнили размеры? Действуйте, девчата, я к вам на обратном пути загляну. А то не много ли товару везете, могу же ж и поинтересоваться…
Едва отойдя от купе, он тут же вернулся.
– Да, а мне-то! Мне-то у вас и взять нечего… Ну, ремни давайте, что ли, обойдусь уж двумя. И пива пошукайте – неужто не запасли?
Когда таможенник исчез – наверняка ненадолго, – Зоська с тоской взглянула на забитые мешками полки.
– Два белых и черный, третий номер! Вот сволочь, брал бы любые – номер еще, цвет выбирает… Где я их буду сейчас искать?
Мешки действительно были похожи, как капли черной воды. Чертыхаясь, Лера полезла наверх, ощупывала их, отдирала скотч. Наконец удалось найти мешок с лифчиками, но, как назло, третьим номером в нем были только белые – и поиски пришлось продолжить.
Когда, чихая от вагонной пыли, Лера спустилась наконец вниз с лифчиками, Зоська уже выудила из других мешков ремни. Взглянув на расстроенное лицо подружки, Лера рассмеялась.
– Что уж тебе так весело? – обиделась Зоська.
– Это тебе что уж так грустно?
– А чему радоваться? – шмыгнула носом Зоська. – Ни за что отдай этим дармоедам, да еще размеры им подбирай!
Но Лере снова показалось, что Зоська расстроена не таможенными проблемами – или, во всяком случае, не только ими.
Удовлетворившись выданными лифчиками и ремнями, таможенник даже не заглянул в их мешки. Соседки отделались ночными рубашками и мохером.
– Все, девушки, спать, что ли? – весело воскликнула Лера, когда наконец поменяли колеса и поезд тронулся с места. – Вроде на родину въехали.
– Нет, ты подожди спать, – сказала Зоська. – Сейчас картошку понесут, винегрет. Прямо к поезду, представляешь? Хоть поедим по-человечески, не за валюту, а то уже глаза бы не глядели на тушенку проклятую!
Есть за рубли действительно было приятно, и женщины, тащившие к поезду горячую картошку, показались родными, хотя не преминули содрать с расслабившихся челноков втридорога.
А главное, Лера действительно наслаждалась всеми этими нехитрыми радостями, не думая больше ни о чем, не погружаясь в мучительное самокопание.
«Наверное, это и в самом деле не те страхи, которые могут меня одолеть», – подумала она, засыпая рядом с бессонно вертевшейся Зоськой.
Предновогодняя Москва выглядела так уныло по сравнению с живым, гудящим и едящим Стамбулом, что Лера почувствовала легкий укол разочарования, когда поплыл мимо перрон Киевского вокзала. Грязь, слякость, суровые и недоброжелательные лица… А ведь так хотелось вернуться поскорее!
И вдруг она увидела Костю, стоящего на перроне, – и сердце у нее вздрогнуло. Но не от радости увидеть его, как Лера могла бы ожидать от себя, а от единственного отчетливого чувства: боже мой, да ведь я даже не вспомнила о нем ни разу за все эти невообразимые дни, как же стыдно!
«Нет-нет, это ничего не значит – просто было много дел, просто я уставала, – тут же сказала себе Лера, спрыгивая на перрон. – И как я рада его видеть!»
– Котенька! – воскликнула она, целуя мужа. – Как хорошо, что ты встретил! У нас столько вещей, ужас!
– Как же вы их несли в Стамбуле? – удивился Костя.
– Лучше не спрашивай! – махнула рукой Лера. – У меня теперь мускулы как у штангиста.
Но, увидев их багаж своими глазами, Костя просто остолбенел.
– Лерочка… – пробормотал он. – Но это же просто…
– Что – невозможно? – спросила Лера едва ли не с гордостью. – Я и сама не понимаю, как мы все это довезли!
– Нет, это же просто… Как-то даже неприлично… То есть я предполагал, что ты что-то привезешь, но чтобы столько…
Вид у Кости был такой потерянный, что Лере стало его жаль – хотя ее укололи его слова о неприличии.
– Не так уж и много, некоторые больше везут, – спокойно возразила она. – У нас с Зоськой всего четырнадцать мешков на двоих, это нормально. Ладно, Коть, – сказала она, сурово посмотрев на подскочившего носильщика, – делаем так: Зоська стоит здесь, а мы с тобой перетаскиваем все к машине. Кстати, какая машина – такси?
– Нет, ты понимаешь, – начал объяснять Костя, – мне не удалось заказать такси. Было все время занято, а потом я опаздывал, когда выбегал из дому, поэтому и… Но мы что-нибудь найдем сейчас, не волнуйся.
Лера разозлилась было про себя, но ей так радостно было оказаться наконец дома, что она махнула рукой. И правда, неужели уж в Москве машину не найдем!
На площади Киевского вокзала не было и следа привычной очереди и привычной стоянки такси. Только несколько пассажиров топтались там, где она была совсем недавно, и изумленно оглядывались.
– Да-а, – протянула Лера, опуская мешок на грязный асфальт. – Этот вид транспорта уходит в небытие. Оно-то по городу давно заметно, но чтобы и на вокзале…
– Чем же мы поедем? – огляделся Костя.
– Чем – понятно, вопрос – почем, – объяснила Лера, показывая на стайку машин, припаркованных неподалеку.
И точно: к ним тут же подскочили несколько водителей, покручивая на пальцах ключи.
– Куда едем, ребята? – бодро спросил тот, что добежал первым. – Строгино, Тушино, Митино.
– Нет, в центр, – сказала Лера.
– Тогда, значит, со мной, – тут же встрял следующий.
– С тобой так с тобой, – согласилась Лера. – Лишь бы мешки поместились.
– Это мы знаем, – кивнул водитель. – Не первый раз к этому поезду ездим, дело привычное.
Лера осталась рядом с «Жигулями»-пикапом, а Костя побежал за багажом. Пока они с Зоськой перетаскивали мешки, Лера торговалась с шофером – впрочем, не слишком рассчитывая на успех: Москва ведь, не Турция.
– За пару километров – как до Митино! – возмущалась она.
– А что же ты думала, девушка, – насмерть стоял шофер. – Мне вообще резона нет на такие расстояния ездить, ты мне, считай, за вредность маршрута платишь!
– Ладно, все, – сдалась Лера, заметив, что вещи все равно уже погружены. – Поехали, что ж теперь…
– Я просто не представляю, Лерочка, как же мы будем выгружать все это прямо во дворе, – сказал Костя по дороге. – Ведь на глазах у всех, как на Лобном месте! А сегодня еще и дома все сидят – тридцать первое…
– Мы попросим водителя въехать на наш этаж, – сказала Лера с неожиданным раздражением. – Костя, сколько можно убиваться? Во дворе никто глазом не моргнет, не беспокойся. Они не такие видали картины.
– Не ссорьтесь, ребята, – примирительно заметила Зоська. – Ты бы, Костенька, лучше расспросил нас, как мы съездили.
– Да, действительно, я говорю совсем не о том! – устыдился Костя. – Что вы видели в Стамбуле, мои дорогие?
– Лифчики, – сказала Лера. – И трусы, и мохер – я тебе дома покажу, составишь полное впечатление о Византии.
Не надо было говорить этого, и ее раздражения Костя совсем не заслужил. Ведь не он заставил ее ехать в эту поездку, он и представить себе не мог, что это такое – она и сама не представляла. Но Лера почувствовала вдруг, как начало сказываться напряжение этих дней. Все ее раздражало, беспричинные слезы подступали к горлу, и она не в силах была себя сдержать.
Чтобы не наговорить еще каких-нибудь обидных глупостей, она замолчала. Костя тоже молчал, и в таком печальном молчании доехали они до родного дома.
Глава 10
Три выходных дня Лера вообще не выходила на улицу.
Прежде такого с ней не бывало. Она не могла усидеть дома, и даже если не было никаких срочных дел, все равно находила, куда отправиться, хотя бы под предлогом поисков какого-нибудь из бесчисленных дефицитов – мыла, например, или гречки.
Но после Стамбула ей не хотелось никуда, и она сама себе удивлялась – правда, и удивлялась как-то вяло.
Новый год встречали втроем. Лера пошла спать раньше всех, чего тоже никогда прежде не бывало.
– Ты устала, Лерочка? – сочувственно спросила мама на следующий день, видя, как безучастно смотрит она в книгу, валяясь на диване. – Ты знаешь, я подумала: не стоит тебе, наверное, больше этим заниматься…
Надежда Сергеевна говорила полувопросительно, чтобы не обидеть Лерочку. Не дай бог, подумает, что мама презрительно относится к ее новому занятию…
– Мама, – вдруг спросила Лера, по-прежнему глядя перед собой тем же безразличным взглядом, – а правда, что у меня походка какая-то необычная?
Испуг мелькнул в маминых глазах.
– Правда… – тихо сказала она.
– А почему?
Надежда Сергеевна молчала.
– Почему, мама? – повторила Лера.
– Я не могу тебе ответить, – вдруг сказала мама. – И не спрашивай меня больше об этом, Лерочка, прошу тебя…
С тех самых пор, как Лера себя помнила, мать всегда благоговела перед ней. Это, наверное, даже смешно выглядело, когда Лере было лет пять. В самом деле, странную картину они являли собою: мама спрашивает у маленькой девочки с пышным бантом, надо ли купить треску, или лучше – минтай. Даже продавщицы в «Рыбе» на Петровке улыбались.
А Лера никогда и не удивлялась этому. Мама всегда казалась ей слабой, робкой – да так оно, наверное, и было. А потом началась эта ужасная энцефалопатия, Надежду Сергеевну то и дело увозили в Боткинскую. Лет до тринадцати Лера перебиралась на это время к тете Кире и бегала в больницу с передачами, каждый день со страхом думая: что же будет, если мама умрет?
А потом она выросла, стала оставаться дома одна, но в Боткинскую бегала по-прежнему, и мысли были прежние…
На фоне этих мыслей совсем не казалось трудным брать на себя то, что Надежда Сергеевна считала «тяготами быта», а Лера – повседневными мелочами, на которые и внимания обращать не стоит. В самом деле, ну что им было нужно такого особенного, из-за чего жизнь могла бы показаться трудной?
Отца она совершенно не помнила: он ушел из дому, когда ей было два года, и с тех пор не появился ни разу. Пока Лере не исполнилось восемнадцать, приходили раз в месяц деньги, а потом не осталось и этих свидетельств того, что он еще живет где-то на свете. Лера настолько привыкла к этому, что даже не огорчалась и зла на него не держала. Его просто не было, и все.
Она никогда не спрашивала, что думает об этом мама, и Надежда Сергеевна тоже не заговаривала о муже. Кажется, она и не думала о нем, и не вспоминала. Дочка Лерочка – умница, красавица, заботливая и энергичная – была ее единственной радостью. И в университет она поступила сразу, и замуж вышла за такого хорошего мальчика, и в аспирантуре учится, чего же боле, как говорится!
И если Лерочка считает, что это нормально – ездить в эти ужасные челночные поездки, – значит, так оно и есть. Вот только трудно это, вон какой усталой вернулась – и Надежда Сергеевна осторожно интересовалась, не следует ли отказаться от них…
– Я больше не поеду, мама, – ответила Лера. – Придумаю что-нибудь другое, проживем как-нибудь.
Она не кривила душой, говоря, что больше не поедет. Нет, не из-за усталости – она вообще не знала, что такое усталость, и сейчас ей оказалось достаточно один раз выспаться, чтобы отдохнуть. И не из-за таможенных трудностей, и не из-за тараканов в гостинице.
Дело было в другом. То непонятное чувство, которое только смутно тревожило Леру накануне отъезда, теперь стало совершенно отчетливым. Она отшатнулась перед тем, что про себя назвала «другая жизнь». Но это была не та другая жизнь, о которой писал ее любимый Трифонов, – не высшая жизнь освобожденного духа, а совсем наоборот.
«Другая жизнь», с которой так неожиданно для себя столкнулась Лера, исключала само существование какого-то духа. Она шла по жестоким законам выживания, и то, что с детства считалось недозволенным, невозможным, – в этой «другой жизни» как раз и было возможно, и даже необходимо.
Лере показалось, что она заглянула в какую-то пропасть в глубине собственной души, – и она в ужасе отшатнулась, дав себе зарок больше не заглядывать туда.
А тараканы, таможня, сотни лифчиков – это что же, это ерунда…
Но мешки громоздились в прихожей, на кухне и в комнатах, и, как бы там ни было, следовало продать их содержимое.
– Лучше всего – в Луже, – сказала Зоська. – Там оптовиков много, не обязательно все в розницу продавать. И из провинции много приезжает, берут что зря.
– В Луже так в Луже, – согласилась Лера: ей было все равно, лишь бы скорее.
Как назло, первые дни нового года выдались такие морозные, что даже дыхание схватывало, как только выходишь на улицу.
– Как в сорок первом году, – сердилась Зоська.
Часов в девять утра они с Лерой вышли из подъезда и, перехватывая из руки в руку свои битком набитые стамбульские сумки, направились к метро.
– По-моему, не мы одни о сорок первом думаем, – заметила Лера. – Того и гляди, общая паника начнется.
Состояние, в котором находились люди в эти первые дни нового года, можно было назвать не паникой, а шоком. Женщины ахали в магазинах, разглядывая ценники, а старушки – те и вовсе столбенели, благодаря бога, что успели запасти спички и соль.
– Вот всегда так, – сказала Зоська, когда уже ехали в метро по Юго-Западной ветке. – Бедному жениться – ночь коротка. Как теперь распродадимся, не представляю. Люди-то деньги придержат теперь, не до тряпья будет…
Может быть, люди и собирались придержать деньги, но торговцев это, похоже, ничуть не смущало. Лере показалось, что густая толпа гудит на всей огромной площадке перед Лужниками, и она не могла понять: что делают здесь все эти люди – покупают, продают?
– На трибуны не пойдем, – сказала Зоська. – Там, конечно, разрешено, но платить надо, куда нам? А тут нельзя, зато бесплатно.
Подойдя поближе, Лера разглядела, что толпа вовсе не так беспорядочна, как ей показалось на первый взгляд. От решетки стадиона до самого памятника Ленину тянулись длинные человеческие дорожки, образованные рядами торговцев. По этим дорожкам переливалась другая толпа – покупателей.
Здесь уже шла особая, вполне устоявшаяся жизнь – с собственными законами и заботами.
«Снова – другая жизнь, – подумала Лера. – Господи, сколько же их?»
Но размышлять на отвлеченные темы было некогда. Лера издалека высмотрела просвет между плотно стоящими торговцами, и они с Зоськой тут же устремились туда – к самой ноге Ильича.
Втиснувшись между двумя женщинами, Зоська расставила ноги и поставила между ними сумку. Лера последовала ее примеру. Она уже успела заметить, что эти ряды в основном и состоят из таких же женщин, как они с Зоськой, как их соседки, стоящие с сумками между расставленных ног.
«Профессиональная поза, – усмехнулась про себя Лера. – Вечная женская поза…»
Хорошо было иронизировать, но Лера тут же порадовалась, что натянула под теплые брюки все штаны, которые нашлись в доме, и повязала мамин пуховый платок. Ветер был не сильный, но пронизывающий, он мгновенно выдувал все мысли из стынущей головы.
– Сегодня долго не простоим, – решила Зоська. – Посмотрим, как пойдет, и хватит для первого раза.
В первый день Лера с Зоськой вынесли на продажу лифчики и «недельки», и дела пошли неплохо – особенно по сравнению с другими женщинами, примостившимися рядом.