– Да! Вот так вот! А вы, собственно, кто такие будете? Я вас что-то не видела раньше. Хотя! Постойте, постойте! По городу пронёсся слух, что по Московской дороге к нам пыталась въехать серебристая машина, но так и не смогла. Оно и понятно – там ведь сугроб огромный! Там только весной можно проехать, когда совсем сухо... Так это вы и есть – те, что на серебристой машине приехали?
– Да, да, да! – живо ответила Распекаева, удивляясь, откуда толстуха могла узнать об их с Люсей приезде.
– Ну надо же! А мы все думали, что вас случайно к нам занесло! Где ж вы целый час плутали?
– Вокруг города круги наматывали! Ага, ага, ага, – посетовала Люся и изо всех сил закивала головой. – А вообще я есть хочу, и там фильм мой скоро начнётся! Вот, – заключила она и уставилась на портье.
– Так вы у нас хотите остановиться?! В «чертогах»?! – воскликнула толстуха в бандане.
– А что, у вас ещё гостиница есть? – полюбопытствовала Анфиса.
– Нет, нет, нет! Я подумала, может, вы к кому-нибудь приехали! А вы к нам! А вы к нам! – запела она и, достав из ящика стола пухлый, обгрызенный по углам крысами журнал, в котором красовалось две записи – одна была сделана в ноябре 1992 года, о прибытии некоего Ивана Ивановича Дыркина, вторая – о его отъезде в декабре того же 1992 года. Записей о проживании Ведрищенко не велось, поскольку он был частным гостем отеля и за постой не платил ни копейки. – Сейчас я вас зарегистрирую, – толстуха с удовольствием облизала указательный палец и, сглотнув слюну, с наслаждением принялась выписывать сегодняшнюю дату. – Как вас звать-величать?
– А паспорт вам не нужен? – спросила наша героиня.
– А на какой шут?! У нас, в городе N, люди друг другу доверяют и паспорта не проверяют! Что ж я слепая, что ли, не вижу, что вы – люди приличные, порядочные, интеллигентные. Сейчас всё зафиксируем и ужином займёмся. Только вот телевизора у нас нет – сломался лет десять назад, а починить некому.
– Вот! Вот, Анфис Григорьна! А вы отговаривали меня! Хорошо, я не послушала, с собой телевизор прихватила! Хоть малюсенький, но Кончиту с Хуаном рассмотрю! – восторженно прокричала Люся и опрометью поскакала на улицу, вытаскивать вещи из машины.
– Меня зовут Кларой Тихоновной Зюзиной, а вас как?
– Анфиса Григорьевна Распекаева.
– Оч-чень приятно, так и запишем, – и Клара Тихоновна, дыхнув на шариковую ручку, с аккуратностью первоклассницы, которая начинает писать в новой тетради, вывела имя нашей героини. – А с какой, позвольте узнать, целью вы пожаловали к нам в город? И откуда?
– Из Москвы. Знаете ли, м-м, – Анфиса замялась, но тут же собралась с мыслями и определила цель своего приезда в город N. – Видите ли, Клара Тихоновна, определённых мотивов для временного проживания в вашем чудесном, волшебном городе у нас с сестрой нет, – проникновенно глядя Зюзиной в глаза, затянула Распекаева. – Понимаете, в жизни каждого человека, который является обитателем такого огромного мегаполиса, как Москва, если, конечно, человек этот имеет тонкую душевную организацию, то он в конце концов начинает тяготиться просто ненормальным каким-то столичным ритмом существования. Вот и я затяготилась. Так тошно мне вдруг стало, настолько заела суета первопрестольной, и до такой степени захотелось покоя и тишины, что я всё бросила и, прихватив сводную сестрицу свою – Людмилу Матвеевну Подлипкину, рванула куда глаза глядят – прочь от сутолоки, машин и бетонных стен. Так плутали мы по февральским заснеженным дорогам и совершенно случайно, можно сказать, наткнулись на ваш чудо-город. Тут по обоюдному желанию мы и решили провести месяц-другой, чтобы вдоволь насладиться величественным и строгим молчанием природы, – заключила она и, заметив на себе озадаченный взгляд Клары Тихоновны, поняла, что несколько переборщила насчёт «строгого молчания природы». – Может, купим где-нибудь тут скромный домик, – добавила Анфиса, чтобы развеять сомнения толстухи.
– А! Домик – это дело хорошее! – оживилась та. – Так и запишем: цель приезда – покупка дома, – и чиркнув что-то в журнале, она возбуждённо воскликнула. – Пойдёмте, пойдёмте! А может, вы хотели в разных номерах поселиться? У нас весь этаж пустой!
– Да нет, не стоит! – поспешила отказаться Распекаева – ей не очень-то хотелось платить за два номера.
– Почему не стоит? Вас двое. Неудобно в одной-то комнате! Особенно ночью – знаете, кто, бывает – храпит, а кто и иные какие непотребные звуки издаёт. Днём-то люди себя контролировают, – ввернула она, – а ночью-то весь организм человеческий расслабляется и творит чёрт знает что! Давайте я вам второй номер за половину стоимости сдам!
– Ну что вы, Кларочка Тихоновна, – и Распекаева сердечно прижала толстуху к своей груди – она несколько растерялась, чувствуя, что Зюзиной во что бы то ни стало приспичило сдать им ещё одну комнату и наварить хоть сколько-нибудь денег, потому что истосковались они тут, в городе N, по приезжим. И их можно понять – ни одного постояльца (Ведрищенко не в счёт) с декабря 1992 года – шутка ли! С одной стороны, Анфисе очень хотелось оказать услугу женщине с мужским носовым платком на голове, но с другой – Анфиса не хотела попусту тратить деньги, она это, пожалуй, больше всего на свете не любила. – Какой же вы замечательный человек! Страшно даже становится, не появись мы тут, проскочи мимо города N – никогда бы в жизни не познакомились с вами! – и глаза Распекаевой увлажнились от умиления и тихой радости.
– Ай! Была не была! За четверть стоимости! – махнула рукой Зюзина и надолго заключила в объятия томимую суетой и бетонными стенами москвичку – так, что та едва не задохнулась. Ничего другого ей не оставалось, как выкрикнуть:
– По рукам! Сестрица! Будем в отдельных комнатах проживать! – Люся удивлённо посмотрела на свою хозяйку, открыла было рот – видно, хотела сказать – вы, мол, Анфис Григорьна, обознались, никакая я вам не сестра, но Распекаева так сильно, а главное неожиданно ущипнула свою компаньонку за мягкое место, что у той искры из глаз посыпались, а телевизор чуть было на полу не оказался.
– Ага, ага, ага, ясно! – понимающе закивала Людмила и, нагнувшись, зашептала ей на ухо. – Это чтоб никто не смекнул! Это для пользы дела! Ага, ага, ага, всё ясно! Я только, Анфис Григорьна, жрать хочу до невозможности! – последнюю фразу Подлипкина произнесла громко, чтобы Клара Тихоновна услышала.
– Кларочка Тихоновна, а у вас в гостинице ресторан есть?
– Как же не быть! Конечно, есть! Именно! Ресторан! На первом этаже. Залу минуете и прямо в ресторане окажетесь – там и вывеска есть, только кроме тараканов в нем больше ничего нет. Народу-то нету-тить, а Ведрищенко в городе столуется. Сейчас вам номера покажу, потом сбегаю за Игнатихой, она ужин вам по-быстренькому сварганит...
– А кто такая Игнатиха?
– Это повариха наша. Вкусно готовит – пальчики оближете!
– Зачем бежать – у вас что, телефона нет? Позвонили бы.
– Мы от телефона семь лет как отказались. Только лишние деньги платить! Нам это ни к чему, – объясняла Клара Тихоновна, тяжело переставляя ноги с одной ступеньки на другую.
– Скажите, а ваш директор не будет против, когда узнает, что вы один номер за четверть цены сдали? – Анфиса решила таким образом узнать, кто хозяин гостиницы – что если «Энские чертоги» – так, прикрытие для местного миллионера. Вдруг это то, что надо?! Тогда и искать не придется больше никого – знай себе очаровывай и дело с концом.
– А я и есть – хозяйка! – (планы насчёт миллионера сию же секунду рухнули), – И никто мне не указ, кроме мэра нашего, конечно, но он у нас человек занятой, ему не до гостиницы! Один раз только вмешался – велел переименовать нас в «отель» да стенки снаружи покрасил. Доброго ему здоровья! Вы какие номера предпочитаете – рядом с туалетом или рядом с Ведрищенко? – спросила большая хозяйка маленькой гостиницы, и приезжие выбрали номера, что расположены в непосредственной близости с отхожим местом, на безопасном расстоянии от гражданина Ведрищенко, – Анфис Григорьна, а почему тебя сестра «Анфис Григорьной» называет, да ещё и на «вы»? – полюбопытствовала Зюзина, когда Люся удалилась в свой номер, чтобы побыстрее установить телевизор на обшарпанную тумбочку.
– Исключительной культуры девица! Никак не может себе позволить даже родной сестре тыкать!
– Да! Это в наше время большая редкость! – преисполнившись уважением к постоялицам, проговорила Клара Тихоновна и вдруг как заорёт: – Не включай телевизор! Ты что, с мороза-то! Хоть час погоди! Вон Игнатиха новый купила себе прошлой зимой, приволокла на брюхе и врубила сразу...
– И что? – напряжённо спросила Подлипкина, выглянув из номера.
– Что?! Теперь у неё окно вместо телевизора – вот что! – с особой гордостью воскликнула Зюзина и отправилась за Игнатихой.
Плотно поужинав на сон грядущий, Анфиса ещё побеседовала с хозяйкой гостиницы, расспрашивая ее с неподдельным интересом, от которого Клару Тихоновну так и распирало вместить в свою эмоциональную речь, сопровождаемую энергичными жестами рук и выразительной мимикой лица, о городе всё, а главное о гражданах, его населяющих. Но кроме того, что с противоположным полом в N дело обстоит туго, впрочем, как и везде, Распекаева не узнала для себя ничего нового из эмоциональной речи Зюзиной. Подтверждением чему стало появление Николая Васильевича Ведрищенко – вторая ступенька лестницы жалостливее обычного простонала, послышались нечленораздельные возгласы скабрезного содержания, дверь медленно открылась, толкаемая твёрдым лбом блюстителя порядка энских дорог, затем на четвереньках вполз он сам, похожий на огромного, раскормленного борова в форме, с лицом, отдалённо напоминающим человеческое, только слишком уж красное, пурпурное даже, с выражением, полностью лишённым какого бы то ни было смысла. Он прополз мимо стойки портье, призадумался, на минуту остановившись у Анфисиной ноги, обтянутой чёрным чулком со швом сзади, хрюкнул и двинулся дальше по лестнице в свой номер.
«Хороши тут женихи! Нечего сказать! А может, тётка сознательно приписку в завещании сделала, зная, что я в её родном городе мужа вовек не найду! Вот ракалия[1] !» – подумала наша героиня и решила для верности уточнить:
– И много у вас таких, как Ведрищенко?
– Да весь город! И вообще, хочу тебе, Анфисочка, сказать, что наш Николай Васильевич ещё не самый худший экземпляр! Он-то, по крайней мере, хоть иногда бывает в своём уме – так сказать, в сознательном состоянии. Правда, когда он трезвый, жуть какой злой – нормально ни с кем не может разговаривать: всё больше рычит да рявкает, всё равно что зверь дикий! Жена его, Любушка, сама мне жаловалась – мол, не знаю, что и лучше – пьяный хоть не орёт, у вас проживает – мне, говорит, спокойнее. Ну, пойду я, поздно уж, до завтра, душечка! – и Зюзина, нацепив телогрейку и пуховый платок поверх банданы, вышла на крыльцо – Анфиса услышала, как застонала ступенька, как Клара Тихоновна крепко выругалась, обозвав Ведрищенко так, как обычно называют мужчин, ни к чему не пригодных. На втором этаже хлопнула дверь, на пол первого полетела штукатурка, загрохотал таз, будто скача по каменной лестнице. Когда же, наконец, в отеле воцарилась полная тишина, Распекаева на цыпочках пробралась в свой номер и поспешила лечь в постель.
Накрывшись с головой одеялом, Анфиса ожидала, что на неё немедленно навалится сон, но сон, как назло, не наваливался, вероятно, от дикой усталости, что принёс ей сегодняшний день. Мысли закружились в её голове сначала беспорядочно, подобно снежинкам в февральскую метель – так, что казалось, непонятно какой ветер дует – северный или южный, кружа их в воздухе взад и вперёд, вверх и вниз. Зюзина, Игнатиха, Люся, Уткина, кирпичная стена с выбоинами, каменный столб, удивительно похожий на береговой маяк – всё это перемешалось в Анфисиной голове. Потом метель разом прекратилась, оставив после себя одну-единственную жирную снежинку – не снежинку, а скорее снежный ком в образе Юрика Эразмова.
Он как живой стоял перед глазами нашей героини – высокий, атлетически сложённый, с тёмной вихрастой головой, смуглый, с выразительными почти чёрными глазами, какие обычно называют вишнями, и будто всем своим видом говорил:
– Какая ж ты, Фиска, стерва! С самого начала я знал, чувствовал – двуличный ты человек! Куда ж сбежала?! Воровка, скупердяйка, аферистка! Всё о тебе знаю! Смотри! Не поделишься тёткиным наследством – я тебя со свету сживу! Замуж она, видите ли, собралась! Я т-те дам замуж! Я что, зря за тобой четыре года ухаживал? Зря душу рвал? А? Говори, змея подколодная! – и Анфиса, подпрыгнув, перевернулась на другой бок, чтобы избавиться от неприятного видения, но это не помогло – Юрик вместе с ней перепрыгнул и продолжал: – Эх Фиска, Фиска, неблагодарная ты свинья! Я тебе чуть было лошадь не купил! Щенка борзого подарил! Какой щенок был! – чудо, а не пёс! Усы какие, а бородавки на щеках! Отдала Шнырика – выкинула! И меня, как щенка из своей жизни выкинула! Стерва же ты, Фиска! А кто тебя в Сочи ужинать возил? Вот кроме меня тебя ещё хоть кто-нибудь в Сочи ужинать возил? – и Эразмов пытливым взглядом уставился на бывшую зазнобу свою. – Э-эх! – отчаянно проговорил он и, обречённо так махнув рукой, произнёс уже совсем другим тоном: – Фиска, будь человеком, дай сто долларов!
– Тьфу! – Анфиса плюнула в темноту и снова, подпрыгнув, перевернулась на другой бок.
Так прыгала она, лёжа без сна на пружинистой кровати, словно в гамаке, и плевалась до раннего утра, и с каждой минутой образ некогда любимого человека становился всё ближе и явственнее. К великому удивлению нашей героини пламенный поклонник ни в какую не желал оставаться за бортом её новой жизни – жизни обеспеченной дамы с богатым прошлым. Наотрез он отказывался захлёбываться, барахтаться и махать руками посреди океана бытия, где повсюду так и шныряют акулы, норовящие оттяпать то ногу, то руку, а то и всего вместе с ногами и руками проглотить. Брошенный Юрик, в свою очередь, норовил забраться в Анфисину канонерскую лодку с орудиями для боевых действий. Да что там забраться! У штурвала встать! На меньшее он не соглашался!
– Я с тобой попрощалась! Всё! Пока! Между нами не может быть ничего общего! Так что ж ты лезешь мне в голову, подлец! Пшёл! Пшёл! – шептала Распекаева в отчаянии – уж никак не ожидала она, что будет думать об Эразмове. Подобные сантименты совершенно не свойственны её натуре – был возлюбленный да весь вышел – вот девиз её жизни, а тут непонятное что-то происходит, невероятное просто-напросто! Будто тоска взяла её в свои клешни, будто скучает она по неудачнику – азартному до болезненности игроку. До того дошло, что в её голове промелькнула мысль совершенно идиотская и недопустимая: «А что если плюнуть на завещание, вернуться в Москву, в свой магазинчик и выйти за Эразмова замуж?!» Распекаева сию же секунду выкинула эту бредовую идею, зарывшись с головой под подушку, но и это не помогло – из бочки памяти, кишмя кишащей самыми разнообразными воспоминаниями, всплыло, как нарочно, то, которое непосредственно касалось Юрика.
Года два назад (зимой это было), посреди ночи (Анфиса с Люсей уж спали и видели сто пятый сон) в дверь вдруг позвонили – несколько раз, нервно и отрывисто.
– Кто? – спросонья спросила Распекаева, зевая и протирая глаза.
– Открой, королева! Я это, я! – возбуждённо кричал за дверью Юрик. – Ну, быстрее, быстрее! Холодно ведь!
Анфиса щёлкнула замком, звякнула цепочкой, распахнула дверь и увидела своего воздыхателя в одних плавках. На улице стоял в то время скрипучий мороз, а Юрик в трусах перепрыгивал с ноги на ногу на кафельном полу лестничной клетки.
– Что это... Что это с тобой?!
– Всё, королева моя, всё продул! До порток! Всё! Часы швейцарские, башмаки по тысяче долларов за каждую туфлю, заметь! Шапку ондатровую, дублёнку! Перстень золотой, печатку с брулликом! Да что там! – махнул он рукой. – Крест проиграл! Ты помнишь, какой у меня крест был?! Здоровенный! Как у попа! С сапфиром! Одним словом, всё! Всё!
– А машину?
– Нет. Вот машина осталась! А как бы я, по-твоему, приехал? На чём? Мне что, голым, что ли, на дороге, в сорокаградусный мороз голосовать?! Нет, машина – это неприкасаемо! – И вдруг настроение у Юрика резко улучшилось, будто он не проиграл, а, напротив, выиграл крупную сумму. – Машина – святое! Всё остальное – дело наживное! – и он разразился громким хохотом. – И тебя, Анфиска-аферистка, не проиграл! Ха! Ха! Ха!