Снимаю шапку и куртку, вешаю их.
— На самом деле, отлично.
Рассказываю ей новости о его работе в Лондоне.
— Боже мой, — причитает она, хлопая в ладоши и издавая небольшой возглас радости, который я нахожу чертовски восхитительным. — Это так классно! Он, должно быть, очень счастлив! Какой он, когда счастлив?
Я усмехаюсь и направляюсь на кухню, чтобы поставить чайник.
— Ну, он немного сомневается. Не знаю, почему именно. Говорит, что не поклонник Лондона, что странно, потому что он любил ездить туда.
— Может быть, он просто боится перемен, — говорит она, прислонившись к дверному проему и наблюдая за мной. Смотрю на нее, пока наполняю чайник. Ее брови задумчиво сведены вместе. — Знаешь, в некотором смысле мне было очень тяжело приехать сюда. Не только в плане смены страны, но... покинуть Сан-Франциско это словно покинуть ее, — она с трудом сглатывает, и я практически вижу, как горе накатывает на нее. — У меня было чувство, что город был моим последним связующим звеном с мамой. Но... время пришло. Мне пришлось двигаться дальше. Я не могла оставаться там, — она смотрит на меня со слезами на глазах. — Не могла вынести ни минуты без тебя.
Господи. Вот она, мой прекрасный мир, разбивающий мое сердце на кусочки.
Ставлю чайник и тянусь к ней, заключая в объятия. В последнее время она безумно хрупкая, как прекрасный хрусталь.
— Эй, — крепко обнимая, шепчу ей в волосы. — Я тебя понял.
Тяжело дыша, она всхлипывает рядом.
— Просто хочу, чтобы это уже закончилось. Я чувствую себя так, словно меня разрывает изнутри. Постоянно. Каждую минуту. Я очень сильно люблю тебя, Лаклан, на самом деле. И это делает меня такой чертовски счастливой. Но потом вспоминаю, что я потеряла, насколько сильно скучаю по маме, и тогда я просто не знаю, как себя чувствовать. У моего сердца шизофрения.
— Думаю, это нормально, — мягко говорю ей. — И хотел бы я, чтобы для тебя сразу все стало легче, но на это требуется время. Ты почувствуешь себя лучше, и все образуется. Но, несмотря ни на что, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя виноватой за свое счастье. Твоя мама всегда хотела для тебя именно этого. Тебе нужно признать это.
Она вздыхает.
— Я знаю. Знаю.
— Вот что я тебе скажу, — говорю я, откидываясь назад и приподнимая ее подбородок. Даже со слезами, текущими по лицу, она невыносимо красива. — Сегодня вечером я отведу тебя на рождественскую ярмарку на Принсес-стрит. Мы съедим кучу ерунды и будем кататься на всём, чем только можно, пока нам не станет плохо. Звучит отлично, а?
Наконец, я вижу ее улыбку.
— Звучит одновременно и удивительно, и ужасно. Я в деле.
— Хорошо, — говорю я, проводя большими пальцами по ее щекам и стирая слезы. Нежно целую ее в губы, пока она не расслабляется.
И теперь я знаю, я снова заставил ее почувствовать себя в безопасности, пусть даже ненадолго.
***
Эдинбургский рождественский базар - один из самых красивых рождественских базаров в мире. Мы с Кайлой несколько раз бывали здесь днём, но обычно проходили мимо. Вечером же здесь все совершенно по-другому.
Представьте себе: длинная прямая линия Принцесс-стрит полностью светится белым, золотым, зеленым и красным. Лавки с их мерцающими и тщательно отобранными рождественскими товарами находятся с одной стороны, в то время как сад Принсес-стрит - с другой, заполненный рыночными киосками, сверкающими аттракционами, такими как: каток, «Двухэтажная карусель», «Звездный пилот» и колесо обозрения, и даже «Поезд Санта-Клауса». Люди повсюду, они идут в комплекте с этим местом, смеются, дети бегают, и все это пахнет карамельной кукурузой, глинтвейном и хвоей. Рождественские песни, распеваемые со всех сторон, создают объемный звук.
Это чистое рождественское блаженство, если вы занимаетесь такими вещами, и я думаю, именно это и необходимо Кайле, чтобы проникнуться духом праздника и вернуть улыбку на лицо.
— Боже мой, — говорит Кайла, когда мы поворачиваем за угол, и целый сверкающий мир загорается перед нами. Ее глаза раскрыты широко-широко, как у маленького ребёнка, и я не могу не усмехнуться, крепко прижимая ее к себе. — Здесь потрясающе!
— Подумал, это может приободрить тебя, — говорю ей. — Здесь невозможно быть в плохом настроении.
— Да, — говорит она, оглядываясь на толпу людей, блуждающих туда-сюда. — Хотя я не очень-то люблю людей, по крайней мере, здесь все выглядят счастливыми.
Я не большой любитель толпы или вообще людей - возможно, одна из многих причин, почему нам вдвоём так хорошо вместе - но здесь они добавляют всему происходящему необходимого духа. Удивительно, что вы готовы простить в это время года.
Кайла хочет пойти на колесо обозрения, так что мы направляемся к нему.
— А я-то думал, ты боишься высоты, — говорю я, вытягивая шею назад, чтобы посмотреть на гигантское колесо обозрения с закрытыми кабинками. Внутри видны тени людей, и, должно быть, оттуда открывается поразительный вид.
— Так и есть, — признает она. — Но думаю, твоё принятие собственных страхов сказывается на мне.
Но когда мы приближаемся к очереди, то узнаем, что ждать не менее часа. Так что вместо этого, мы отправляемся к рыночным киоскам. Оба берём по чашке горячего глинтвейна. Я беру безалкогольный, как и Кайла. Уже несколько раз я говорил ей, что только то, что я больше не пью, не означает, что она тоже должна воздерживаться, но она всегда отказывается. Ее поддержка в таких самых тонких вопросах иногда выбивает меня из колеи.
— Эй, помоги мне выбрать что-нибудь для твоей семьи, — беря меня за руку, говорит она и тянет к продавцам.
Я осматриваюсь, постукивая пальцами по губам. Большинство вещей ориентировано на Рождество.
— С Джессикой и Дональдом одновременно и трудно, и легко, — говорю ей. — Знаю, это не очень помогает, но это правда. У них есть все, что они могут захотеть, но что им всегда нравится, так это когда дарят нечто личное. Что-то, что заставило тебя подумать о них, что ты могла представить у них дома.
— Это поможет, — говорит она, глядя на меня с надеждой. — Хочешь посмотреть подарок со мной?
Я улыбаюсь ей.
— Конечно, я пойду. Но выбираешь ты.
Она театрально надувает губы, прежде чем переключить внимание на ряды товаров.
— Хорошо. Но если ты решишь, что они возненавидят то, что я выберу, ты должен сказать мне.
— Идёт.
Забавно наблюдать за Кайлой, когда она пытается найти правильный подарок. Она переходит от палатки к палатке, задает вопросы продавцам, изучая каждый предмет, словно оценщик на аукционе. Наконец, она останавливается на пластиковой коробке изысканных стеклянных ёлочных игрушек, которые выглядят так, словно им около ста лет.
— Они винтажные, — говорит она, читая этикетку. — У Джессики очень хороший вкус в вопросах дизайна, особенно, если дело касается антиквариата. По крайней мере, если судить по их дому, — и вручает коробку мне. — Посмотри поближе. Внутри стекла миниатюрные памятники Эдинбурга, сделанные будто из инея.
Я смотрю на них и замечаю Эдинбургский замок в одном и собор в другом, органично расположившиеся внутри стеклянных шаров, как миниатюрный, заснеженный мир. Они очень красивые, и, я полагаю, Джессика подумает, что они совершенно потрясающие. Дональд будет просто рад чему угодно, если это делает его жену счастливой.
— Годится, — говорю, вынимая пару банкнот и передавая продавцу, который с радостью принимает их.
— Теперь Бригс, — говорит она, прижимая пакет к груди.
— С ним просто, — говорю ей. — Хайбол для виски. Он их коллекционирует.
Кайла поднимает бровь.
— Уж слишком легко. Дай-ка угадаю, ты уже много лет даришь ему такие.
Пожимаю плечами.
— Мы оба способны выдержать в отделе подарков крайне мало времени. И это намек от меня тебе. В смысле, не покупай мне ничего.
— О, не буду, — говорит она, хотя знаю, она это сделает. И это напоминает мне: я должен купить ей подарок. Всю неделю раздумываю над этим, и ничего не могу придумать. Во всем мире нет ничего такого, что могло бы выразить то, как много она значит для меня.
— Бригс преподает киноведение, да? — спрашивает она, когда мы берем горячие жареные каштаны. — В смысле, хоть он и преподаёт его, он, очевидно, любит кино.
Я киваю.
— Ага, — говорю я, прежде чем вдохнуть аромат каштанов. Они всегда делают для меня Рождество более реальным. Даже когда я был молодым парнем, и у меня не было настоящего Рождества, каждый декабрь моя биологическая мать всегда покупала для меня парочку. Одно из немногих хороших воспоминаний, оставшихся у меня из детства. В некотором смысле, подобная редкость оставила след в моей памяти на все последующие годы.
— Итак, — говорит она, когда мы доходим до ларька, где карикатурный художник делает набросок извивающейся маленькой девочки, — мы могли бы купить рисунок у этого парня, — она кивает на то, что висит на стенах палатки, некоторые простые люди, другие знаменитости, от Одри Хепберн до Канье-Уэста. — Или, — продолжает она, — у тебя ведь есть в телефоне его фотография? Мы могли бы нарисовать карикатуру на него в образе любого киношного субъекта, который ему нравится.
— Киношный субъект? — повторяю я, прикусывая губу, чтобы не рассмеяться.
Она закатывает глаза, шлепая меня по руке.
— Ты понимаешь, о чем я.
Я вздыхаю, скрещивая руки на груди, и смотрю на ряды рисунков. Было бы совершенно нелепо вручить что-то подобное Бригсу, но в то же время, думаю, он способен оценить такой подарок за его комичность. Может быть, Кайла права. Обычные вещи через какое-то время надоедают, а эта будет подольше оставаться на счету.
— Ну, он всегда был большим поклонником Бастера Китона, — говорю я, — посмотрим, получится ли у тебя, — вынимаю свой телефон, листая к нашей с Бригсом фотографии. Мы оба улыбаемся, и у него ослепительно белые прямые зубы. Художнику будет очень весело высмеять их.
Кайла выхватывает телефон у меня из рук, пристально смотрит на фото, а затем ждет, пока художник не закончит рисовать девочку, а потом объясняет, чего мы хотим.
Мужчина пожимает плечами, словно каждый день рисует Бригса в роли Бастера Китона, и мы соглашаемся на цену, прежде чем он начинает работать.
— Знаешь, что мне кажется, нужно Бригсу? — говорит Кайла, пока мужчина рисует, работая намного быстрее, чем я думал. — Собака. Ты должен убедить его взять одну из твоего приюта.
Криво улыбаюсь ей, засовывая руки в карманы.
— Поверь мне, я пытался. После того, как он потерял Миранду и Хэймиша, я подумал, собака может помочь ему преодолеть горе. Но он не был заинтересован. Он был слишком погружен в свой собственный мир, что я вполне понимаю. И да, он тоже любит собак - он всегда спрашивает о Лионеле и рассуждает, как однажды усыновит кого-нибудь. Но я не настаиваю. Думаю, собаки приходят к тебе тогда, когда ты в них нуждаешься так же, как и они нуждаются в тебе.
— Типа, как ты и Эмили, — говорит она.
— Как ты и Эмили, — поправляю я ее. — Не то чтобы я сравнивал тебя с собакой.
Она поднимает бровь.
— Порой я веду себя как сучка.
Прохладно смотрю на неё.
— Вы обе появились в моей жизни, когда я больше всего нуждался в вас. Просто потребовалось время, чтобы понять это.
Она ухмыляется.
— Что ж, прошла лишь неделя, как ты все понял.
— Теперь, когда я знаю, что терял, время длинной больше, чем секунда, кажется вечностью.
Проходит немного времени, пока мужчина прекращает рисовать, протягивая бумагу и любуясь ею с резким кивком головы, как тот, кто только что нарисовал шедевр.
Он показывает ее нам, и мне приходится сдерживать смех. В некотором смысле, это шедевр. У парня есть талант... и этот талант поспособствовал тому, что Бригс выглядит настолько смешно, насколько это возможно. На нем шляпа Бастера Китона и обязательные мешки под глазами, но он улыбается - редкость и для Китона, и для Бригса - и его зубы занимают половину лица.
Но Кайла есть Кайла, она, конечно же, не сдерживается. Она смеётся – громко - и указывает на рисунок пальцем.
— Боже мой! — восклицает она, прижимая руку ко рту. — Посмотри на Бригса! Он выглядит, как чертов сумасшедший. Он наполовину Бастер Китон, наполовину мистер Эд, — улыбаясь, она смотрит на меня с хитрым блеском в глазах. — Он возненавидит этот рисунок. Здорово.
Художник хмурится, и я быстро плачу ему за работу, говоря, что он отлично поработал. Это не мешает ему пристально смотреть на Кайлу, когда он медленно сворачивает портрет и надевает на него резинку, громко хлопая ей.
Кроме рождественского шоппинга, здесь на самом деле особо нечего делать. Группа парней проходит мимо, сжимая пиво руками в перчатках, и что-то внутри меня напрягается. Темнеет. Не совсем похоже на зарождающееся пламя, но будто тихий черный огонь, распространяющийся внутри меня.
Я и не понимаю, что сжимаю руку Кайлы - и свою челюсть - пока она не спрашивает:
— Что-то не так?
Мое горло ощущается слишком болезненным, чтобы говорить. Тело горит огнем и нуждается в этой ужасной, неумолимой, нежелательной потребности. Лишь от простого вида нескольких сортов пива. Если бы я не был настолько занят, будучи раздираемым одновременным отвращением к себе и страхом, я бы упивался изумлением. Как я могу за одну минуту перейти от нормального и сдержанного состояния, к такому, где моя душа практически кричит. Никогда не пойму этого и никогда не избавлюсь от подобного состояния.
Наличие зависимости во многом похоже на горе. Оно пронизывает каждую частичку тебя.
Качаю головой.
— Я в порядке, — удаётся выдавить мне, голос грубый. — Давай просто пойдём домой.
Нахмурившись, она кивает.
— Ладно.
Но когда мы направляемся к улице, она тянет меня, останавливаясь около одного из последних киосков. Прежде чем у меня появляется возможность спросить ее, что она делает, Кайла хватает горсть мишуры серебристого, красного и зеленого цветов, гирлянду, а также несколько дешевых украшений и остроконечную золотую звезду.
Должен признаться, я благодарен за отвлечение, хотя это и приводит меня в замешательство.
— Но у нас нет дерева, — говорю ей, поскольку она быстро платит за все это. Я беру пакет у продавца, и мы направляемся по дороге, срезая по Ганновер-стрит.
— Об этом не переживай, — возражает она.
Как только мы оказываемся внутри, собаки, виляя хвостами и высунув языки, бегут к нам, радуясь, что мы дома. Сама квартира, кажется, выдыхает с облегчением от нашего присутствия, или, может быть, это только я так делаю.
— Я лучше выведу их, — говорю Кайле, беря поводки.
— Пока не ушёл, можешь разжечь огонь? — спрашивает она. — Хочу, чтобы все было уютно, когда ты вернешься. И вообще, возьми их на долгую прогулку.
Я делаю паузу.
— Что происходит?
— Ничего, — говорит она, хотя ее тон предполагает иное.
Мгновение я наблюдаю за ней, наслаждаясь тем, как уголки ее губ немного приподнимаются, когда она замышляет что-то особенное. И зная ее, особенное обычно означает нечто сексуальное. Да я и не жалуюсь.
Хоть никогда раньше я и не использовал мраморный камин в гостиной, с тех пор, как она переехала, мы разжигали огонь в холодные дни. Там остался небольшой кусочек дерева, который я когда-то держал в основном по декоративным соображениям, поэтому я бросаю туда остаток с какими-то щепками и поджигаю.
Когда я доволен тем, как разгорелся огонь, беру скулящих собак и возвращаюсь на улицу, через плечо, бросая взгляд на Кайлу. Она почти дрожит от энергии, щеки покраснели. Она определенно что-то задумала.
Я не тороплюсь, прогуливаясь с собаками по парку, а затем вниз к водному пути Лейта. Звезды над ним проглядывают сквозь быстро движущиеся белые облака, пылающие от городских огней, и даже, несмотря на то, что на Принсес-стрит весело и громко, здесь очень тихо, окрестности словно задержали дыхание. Ряды каменных домов молча стоят, освещенные рождественскими огнями. В крошечных двориках у некоторых квартир стоят какие-то символы праздника, может быть, статуя Санта-Клауса или пластиковый снеговик. На других - висят лишь венки или желтые фонарики. Когда ночь приближается, становится холодней, и то, что осталось от снега, хрустит под моими ботинками.