Вернулась я через час, открыла дверь своим ключом, но в комнату заходить не стала – и так ясно, чем там хозяин занимается, - а сразу пошла на кухню.
Так, что у меня есть? Лоток яиц, молоко, триста грамм ветчины, горчичный батон, килограмм лука, подсолнечное масло, соль, сахар и два кило картошки. Масло сливочное. Кило гречки. Один апельсин. Если не неделю, то дней пять точно протяну. Надеюсь, Сокольский не будет против, если я займу часть его холодильника? Все равно ведь в холостую холод гоняет. И хлебницу.
При мысли о горячей яичнице-глазунье – сытной, с луком и кусочками ветчины – тут же засосало под ложечкой. М-м-м, как же кушать-то хочется! Я же, считай, два дня без нормальной кормежки! Но под душ хотелось не меньше, и пришлось топать на поклон к Соколу.
Вот сейчас возьму, расставлю все точки над «і» и как заживу!
- Можно взять твою сковородку? Я есть хочу.
- Бери.
- Тарелку?
- Если найдешь.
- Чайник?
Пришла его очередь равнодушно пожать плечами.
- Угу.
- А…
Сокольский, не отворачивая мордахи от телевизора, грозно наставил в мою сторону палец.
- Почку я тебе не отдам, не мечтай!
- Пфф! Очень надо!
- А что надо?
Ну вот, соизволил-таки взглянуть.
- Ты обещал, что смогу пользоваться твоей ванной комнатой. Не думай, что надоедаю, это я пытаюсь сообщить, что пришла сюда жить и все серьезно.
- Вижу, не слепой.
- Так можно?
Судя по выражению лица – нет. Еще как нет! Но упрямо молчит, а мне большего и не надо. Развернувшись, довольная вернулась в кухню, выудила из шкафа кастрюльки-сковородки, и зашуршала, колдуя, над ужином. Вот приготовлю, половину сейчас съем, а половину на утро оставлю. Что-то аппетит разыгрался просто жуть, наверное, потому что яичница вышла - объедение! Еще картошечка сварится, маслицем с молочком заправлю и, м-м-м, можно будет подумать, где спать.
Приготовила. Заправила. Осталось птицей метнуться за полотенцем в комнату к сумке, кое-чего прихватить, и в душ! А уж пото-о-ом…
Ва-ау! Вот это ванная комната, я понимаю! Как в журналах о модных интерьерах - черно-белый кафель-мозаика, узкие зеркала. Мы с бабой Мотей такой роскоши и не видали! А как тут, интересно, все работает? И как, еще интереснее, я с этим чудом под названием кран справилась в полной темноте, не наткнувшись лбом на дверцу душевой кабины?..
Ух, сколько тут у Сокольского всего интересного-то! Нос ткнулся в гели для душа, пальцы выхватили шампунь, судя по надписи на английском, для настоящих мужчин – но как же пахнет замечательно! Что-то я таких гелей в наших магазинах не видела, где он их берет? Может, в интернете спецзаказом покупает? Ладно, не стану соблазняться, у Чижика, в конце концов, свое мыло имеется. Губы сами собой разъехались в улыбке – детское. Зато с облепихой! И детский розовый шампунь, с веселыми пупсами на этикетке, – для моих длинных волос самое то!
«Интересно, я когда-нибудь в этом отношении повзрослею? – подумала, вспенивая из густых волос башню на голове и подставляя спину горячим струям. - Матильда Иванна вон тоже все для юных и непорочных предпочитает. Даже питание. Хотя, судя по тому, как сильно мы обе любим персиковое пюре для карапузов и печеные яблоки - вряд ли».
Мылась я долго и с удовольствием, даже про еду забыла. Да, для девушки два дня без душа – хуже испытания уроком физкультуры. Окончательно вытершись, простирнула белье и развесила все аккуратно на полотенцесушитель, как можно приличнее. Ну а что, я же здесь теперь живу! Куда мне постирушку свою девать?
Надела спортивные штаны, футболку, любимые махровые носки, намотала на голове из полотенца крендебобель и пошла с улыбкой на лице ужинать. Еще раз порадовавшись, что все у меня определенно складывается со знаком плюс!
Ой, я что, забыла на кухне свет выключить? И что это за звуки раздаются такие странные, как будто Фредди Крюгер вдоль батареи когтями ведет?
Оказалось, что не Крюгер и не забыла. В кухне стоял Сокольский, обхватив кастрюльку, с ложкой в руке, и, старательно двигая челюстью, скреб этой самой ложкой о… о… о дно?! Я перевела взгляд на пустую сковороду. Рот сам собой открылся, да так и отвис, пока глаза наблюдали, как парень ест. А точнее, самым наглым образом доедает ужин. Мой ужин. Мой!
- М-м, как вкусно, Чижик. А ты шустрая. Вот это я проголодался, сам не ожидал!
Н-не ожидал?
Я притопала ближе и с другой стороны заглянула в посудину, где еще недавно была моя самая вкусная на свете толчёнка, а теперь голой лысиной блестело дно.
- Ты… Сокольский, ты что, все сожрал, что ли? Все-все?! – лицо поднялось, и полные изумления глаза нашли глаза Сокола – темные и бессовестно-наглые.
Парень натужно сглотнул и напрягся. Медленно отставил пустую кастрюлю на плиту.
- А что тут есть-то? – насупился. - Тут вообще было на один зуб.
- На один?! Это же был мой ужин и завтрак! Я два дня нормально не ела. Ты что, совсем обалдел? Жадина!
- Это ты! Я тебе свою ванную уступил, а тебе яиц жалко? Я не виноват, что ты тут пришла и на весь дом распахлась!
- Я?!
- Ну хорошо, твоя еда!
- Вот именно, что моя! А теперь что я, по-твоему, есть должна? Кожуру от картошки?
Парень пожал плечами, пряча руки в карманы спортивных брюк. Бросил сквозь зубы, раздувая ноздри.
- Приготовь чего-нибудь. Откуда я знаю! Это же ты пакет из магазина притащила!
М-да, очень по-мужски, ничего не скажешь!
Я почувствовала, как у меня задрожал подбородок и выступили слезы.
- Сокольский, ты, наверно, думаешь, что я горы деньжищ зарабатываю? Да я сегодня на такси недельную зарплату спустила, на продукты – еще одну, а мне на дорогу в универ надо и вообще как-то жить. Но дело даже не в этом. Дело в том, хотя ты этого, скорее всего, не поймешь, что я просто хотела есть! И ты мог бы мне хоть половину оставить! Единоличник!
Кажется, щеки Сокольского покраснели.
- Да ладно тебе, Чиж, оно само съелось. Не реви. Возьми вон мою вермишель. Хм, если хочешь.
- Не хочу. Сам ешь свою гадость.
- Почему это гадость? – Сокол искренне удивился. - Там даже со вкусом ветчины есть.
Вот теперь в жуткой обиде вздрогнули губы.
- Издеваешься?!
Я прошла к пакету с продуктами и достала пять картофелин. Вымыв сковороду, принялась их чистить над мойкой с намерением поджарить. Ничего, пусть вредно, но все равно наемся до отвала!
Парень не уходил, и слова вырвались сами.
- Только попробуй слопать! Пристукну!
Я хотела показать лишь кулак, честно, но случайно в руке оказался зажат ножичек для картошки, и получилось так угрожающе, что сама испугалась. Ой!
- Дура! Свалилась же на мою голову! – рявкнул Сокольский и утопал, громко хлопнув дверью ванной комнаты, а я вздохнула. Она самая и есть. Это ж надо было так вляпаться!
Картошка жарилась, душ за стеной шумел, и я почти успокоилась, присев на стул у стола. Подперев щеку кулаком, задумалась о бабе Моте и своей комнатушке в ее квартире, о том, как нам с ней было уютно и хорошо, когда на хозяина вдруг снизошло озарение. Я его даже обозвать про себя как следует всеми прозвищами не успела.
- Это что еще такое?! – раздалось рычание. - Что за пупсы, нафиг?.. Черт! Она и труселя свои здесь развесила?!
Я замерла. Труселя были синие в белый горох и такие, знаете, ну, после десяти стирок. Зато модель бикини, с красивой кружевной оторочкой. Вообще-то очень даже симпатичные, так что с брезгливостью в голосе Сокол явно переборщил. Но не успела я испугаться за свое потрепанное добро, как оно уже прилетело мне в голову и повисло на макушке. Точнее, на крендебобеле.
- Чтобы я ЭТО в своей ванной комнате больше не видел, ясно?!
- А где же мне сушить белье? Мне, между прочим, не только ЭТО стирать надо, а кое-что еще!
Я так и обомлела, когда дверь снова отворилась и Сокол, весь в мыльной пене, высунулся из-за нее, сверкая широким плечом и крепким голым бедром. Еще чуть-чуть и можно будет сказать, что я видела не только его упругий зад, но и перед. Вот не хотела, а женское начало тут же одобрительно ахнуло и затрепетало. Офигеть, ну и красавчик! Тьфу! – трезво возразило сознание. – Ну и индюк!
- Что-о-о?! – рыкнул, отплевываясь о пены. – Ты хочешь сказать, Чиж, что я еще и лифчики твои отвратные созерцать должен?! Обойдешься!
Сказал и хлопнул дверью - я только успела глазами моргнуть.
- Почему это отвратные? - возмутилась в тишине. Встав со стула, протопала к двери и заявила погромче: - И ничего не отвратные! Не хуже, чем у твоих подружек!
Душ не включался, парень молчал, и я проговорила обиженно, зная, что он услышит.
- Знаешь, Сокольский, уйду я от тебя, наверно. Не протянем мы три недели. Не смогу я заниматься на полу, питаться вермишелью и исчезать по твоему желанию вместе с вещами в никуда, как человек-невидимка. У меня тоже нужды и гордость есть. Можешь не верить, но это так.
Подбородок снова задрожал. Ведь плюну и уйду, а где ночевать буду?
Эх, Фанька-Фанька. Придется тебе таки топать на вокзал.
Задвижка на двери щелкнула, и показалось угрюмое лицо Сокола.
- А если я тебе почку отдам, еще раз такую же яичницу приготовишь?
- Сдалась мне твоя почка.
- А как насчет полки? Под вещи в шкафу?
Это предложение было уже куда интереснее, и я, утерев нос мокрыми труселями, всхлипнула:
- Годится.
Ой, кажется, картошка горит!
Подушки у Сокольского оказались просто огромные. Мягкие, пуховые, как у бабушки в деревне. Вообще-то спать на такой - одно удовольствие, недаром я утром в университет проспала. Покрутив по очереди обе в руке, парень одну нехотя протянул мне, - ага, видно после яичницы совесть замучила. Но когда я притащила ее на диванчик в кухню, то поняла, что спать-то мне, собственно, и негде. Убрала подушку – место появилось улечься на бочок. Положила – исчезло. Я обняла подушку и прижала к себе – спать хотелось ужасно, время пришло позднее, но расстаться с удобством не было никакой возможности. Хоть бери и, правда, на пол ложись. Ну что за невезуха!
Сзади послышались шаги.
- Не дури, Чиж. Я тебя предупреждал, что спать в кухне паршиво. Мне-то все равно, а тебе мучение. Три недели точно не выдержись. Ляжешь в комнате на матрас – хоть выспишься нормально, там ковер теплый. Друзья ночевали – не жаловались.
- Нет уж, - брякнула упрямо, - я лучше здесь.
- Ну, как хочешь, - дернул плечом Сокол и ушел. Вернулся с пледом в руке – бросил на диванчик. Снова ушел. А я выключила свет и улеглась. Укрылась. Притихла.
Через пять минут сполз плед. Еще через десять – поползла вниз подушка. Нет, ну кто придумал кухонные диванчики кожей обивать? Я старательно все подтянула к себе, сгребла руками и перевернулась. Теперь съехала попа. Вновь подушка. Ааа! Зачем делать плед таким большим! Вывод: надо чем-то жертвовать. Но вот не сном же?!
Ай, к черту и плед, и подушку! Чихать я хотела на удобства! Люди в старину вообще в пещерах спали и ничего! Главное, спали же!
Стало прохладно. И рука под головой затекла. А больше всего раздражает бухтение телевизора. Жаль, что у Сокольского не две комнаты. Э-эх, как бы я сейчас хотела попасть к бабе Моте…
А Сусанночка-то с дочкой так и не пришла.
Тьфу! Вспомнится же на ночь глядя нечистая!
Проснулась я сидя в обнимку с подушкой и упершись лбом в кухонный стол. Зубы от холода отстукивали громкую чечетку – все же декабрь на дворе, а я в тонкой футболке. Да и уснула с мокрой головой. Три часа ночи, вокруг тишина, а у меня сна ни в одном глазу – прекрасно! 1:0 в пользу дивана! Ни за что больше на эту пыточную дыбу не влезу! Делать нечего, вспомнив о словах Сокольского, укуталась с головой в плед, схватила подушку и в полной темноте на цыпочках стала красться в комнату. Искать предложенный парнем надувной матрас, ага.
Шаг, еще шаг. Рукой по стеночке – мац-мац. Кажется, Сокол достал матрас с антресоли и оставил у кресла на полу, там я его и нашла. А вот насос к нему – нет! Зубы тут же заскрипели от досады. Ну и дурындище ты, Фанька. Теперь полночи самостоятельно легкими дуть!
Делать нечего. Не снимая плед, расселась на полу по-турецки, отстучала чечетку от холода и приступила… Очень уж хотелось хоть пару часов нормально поспать!
Клац-клац! – зубами. Глубокий вдох и глухой выдох в матрас: а-фууу! Снова клац-клац-клац! И выдох: А-фууу-у-у… Подумаешь ночь! Да люди ночью и не такими странными делами занимаются!
- Кто здесь?! – за спиной спросонья как-то уж слишком обеспокоенно выдохнул Сокольский. И так он это выдохнул - растерянно и с придыханием, ну чисто тебе наивный детсад, что тут же захотелось побезобразничать. Благо опыт соседства с младшим братом имелся богатый. Ну я и сказала со всем раздражением не выспавшейся вредины. В полной темноте, низким скрипучим голосом замогильного Бугимена:
- Это я! Злой голодный Барабашка-а-а! Пришел забрать твою жи-и-изнь! – И посмеялась деревянно, как Буратино из глиняного кувшина: - А-ха-ха-ха! Открой тайну золотого ключика-а-а-а!
И зубами клац-клац!
Повисла пауза. Клянусь, длинной в минуту. Я даже сама испугалась – а вдруг я своей шуткой взяла и поспособствовала у Сокола остановке сердца? Вдруг за горой мышц оно у него хрупкое и трепетное, как у воробышка. Господи, меня же тогда точно отправят на Колыму! И вообще, кто из нас двоих по слухам неуравновешенный псих?
Парень завис. Потом осторожно вскинул голову. А потом… кубарем скатился с кровати и нашел мою шею.
- Анфиска, твою мать, убью!
Кхе-кхе-кхе-е-е!
- А что я-то? Я тут сижу никого не трогаю, матрас надуваю - сам предложил! А ты меня пугаешь из-за спины! Кто здесь, кто здесь! Как кукушка-дрыстушка!
- Я пугаю?!
- Ты! – в таких случаях, главное, держать лицо, даже если дышать нечем. – И так же понятно, что я! Или ты и вправду подумал Барабашка?
- Чиж-ж…
И не успела я возмутиться, что этот боров навалился на меня (точно ведь без штанов!), как он уже хвать матрас в руки и давай дуть!
- А…
- Рот закрой!
- А…
- Кляп вставлю!
А! Ыыы! Пф-ф!
- Ну и пожалуйста!
Спать легли молча. Посопели в унисон драконами в нос и отвернулись каждый к своей стене, только одеяла хлопнули.
Прелесть! Раздолье! А плед-то вовсе и не большой! Подушечка-а-а… Интересно, когда мы с Сокольским разъедемся, получится ли у меня выменять ее на какой-нибудь важный орган тела? Например, аппендикс? А может, и правда, забрать у Сокольского почку, а потом так бац: вот вам наше великодушное за подушечку! – и вернуть!
Ум-м-м…
Утром, проснувшись, прошмыгнула в туалет, в ванную, затем на кухню. Задержалась там немного – с утра все показалось неожиданно уютным и знакомым, даже диван. Как странно! Немного посуетилась у плиты и ахнула, когда заметила, что стрелка настенных часов перевалила на восьмой час. Надо спешить! Еще предстояло причесаться, одеться и добраться в университет!
У двери в спальню неожиданно остановилась. Утро в декабре позднее, но наступает неумолимо, и за последний час в комнате заметно посветлело. Я решила вспомнить о вежливости (точнее о том, что Сокольский спит голышом) и постучать. Громко. Да и, елы-палы, вставать уже пора! Сколько можно дрыхнуть!
- А?! Что?!
- Это я. Мне бы вещи взять. Можно войти?
Ну, он и тугодум. Или утро на всех соколов так действует?..
Раз ковбой, два ковбой, три ковбой… Может, взять ружье и по уткам пострелять?
- А что тебе мешает? – наконец сонно отозвался парень. – Ночью ведь вошла.
- Так ночью темно было.
- И что?
- А сейчас уже утро. Вдруг я войду, а у тебя там из-под одеяла торчит что-то неприличное? Еще вопить начну. Впадешь в коматоз – не откачают!
Вообще-то я имела ввиду совсем не то, о чем вы подумали. Нет, честно. Мне и первого раза хватило! Хотя вот когда сказала, то сама подумала о том же самом и прикрыла глаза ладонью. Ну и дурындище! Вот ляпнула, так ляпнула! Хорошо, что Сокол, кажется, еще не проснулся.
Нет. Проснулся. Пробухтел сердито.
- Ничего у меня не торчит. Точнее, когда надо - так очень даже… Блин, Чиж, ты что несешь с утра пораньше? Не выспалась?