Митенька явно старался сбить напряжение. Злобные мурашки неприятно пробежали еще раз по Мишиной спине. Мальчик-снегурочка внимательно и оценивающе разглядывал его.
— Дени, охолонись! Вот прыщ! — ласково прикрикнул Митенька. — Ты уже переходишь всякие границы! Снова тебе неймется, дурашка? Или накурился лишнего? Но я хорошо понимаю, Мишель, почему он сразу в тебя влип. Ему нравятся люди в очках! Ведь человек в очках — совсем не то же самое, что человек без очков!
Денисик охотно, но как-то безразлично, делано засмеялся. Ему хотелось играть первую скрипку, но не получалось. Дронов постоянно перехватывал инициативу.
— Во-первых, у очкариков двойное, ну или полуторное зрение, а поэтому, во-вторых, не больно правильное. Зато своеобразное. Все неправильное оригинально. И оригинальное неправильно. И вообще эти стекла быстро становятся частью их существа, сильно меняя и искажая взгляд на мир. Очкастые интереснее, глубже и мрачнее. И имеют куда больше очков. Одни очки им придают другие.
— К тебе твои рассуждения относятся слабо, — возразил вдруг Денисик. — Если только об искажении… Но очки — не кривое зеркало. У него линзы, — объяснил он недоумевающему Мише — Зато не надо очки туда-сюда гонять. И не разобьются. Поставь себе тоже. Это удобно… Или подбери другую оправу. Такая давно не в моде. А главное — очки очень портят мужскую внешность!
— Кто бы мог подумать… — пробурчал накалившийся Миша.
— Мы так играем… — вновь вступил в разговор фарфоровый ангелочек, стремясь погасить вновь загорающийся огонь. — А ты, сдается, все принял всерьез? Вот дурашка! Але, не забывай, куда ты попал! Это же школа, где учатся дети артистов. И в основном, на минуточку, великих, известных. Так что будь готов! Не сердись на нас. Мы такие игруны… «Я странен, а не странен кто ж?..»
И он снова ласково посмотрел на Денисика.
Окончательно замороченный, подавленный происходящим Миша не знал, что отвечать и как себя вести. Выручило неожиданное появление фигуристой учительницы с распущенными, мягко спадающими на спину длинными волосами, в ярком платье, выгодно подчеркивающем ее красивую фигуру.
Ошеломленный Миша вновь замер в удивлении. В Калязине все учительницы ходили одетыми более чем скромно, в чем-то сереньком, жалком и невыразительном. И все гладко, строго причесаны на один манер, и фигур у них словно не было никаких вообще. Правда, появилась среди училок как-то одна молоденькая завитая и кокетливая Светлана Павловна, английский преподавала. Все старшеклассники мигом в нее влюбились, зато учителя тотчас дружно возненавидели. И, промучившись в школе всего год — больше она не выдержала, — Светлана Павловна срочно вышла замуж за капитана большого теплохода и уплыла с ним куда-то далеко, говорили, что прямиком в Питер.
— Софья Алексанна, а знаете, почему мне так трудно живется? — моментально поделился неожиданным сообщением с учительницей лукавый очаровашка Денисик, состроив печальную мордочку. — Потому что я чересчур самобытен и красив… И все люди, как говорит Дронов, мне завидуют изо всех сил. А я страдаю!
Юноша действительно был окончательно и безнадежно избалован.
Учительница, спрятав внезапную улыбку, приветливо повернулась к Мише:
— А ты у нас Михаил Каховский, так? Очень рады тебя видеть! Все будет хорошо, Миша…
— Конечно, — охотно поддержал ее Митенька, который даже не пошевелился и не встал при появлении учительницы, чем вновь неприятно поразил Мишу. Ну и москвичи… — Просто он у нас пока на новенького… Но это скоро пройдет…
ГЛАВА 4
Алиса надменно и плавно порхала в тесном проходе между кресел, неторопливо перелетая от одного к другому.
— Ты правильно выбрала себе профессию! — насмешливо заметил командир экипажа Виктор, когда она заглянула в кабину. — Шибко напоминаешь самолет: такая же длинная, узкая и обтекаемая. А погода опять плохая… Снова дожди. Серость сплошняком… — Он хмуро посмотрел в небо. — Летать невозможно. Надо написать жалобу Ельцину, пусть наладит нам, наконец, метеоусловия! Ведь он у нас отвечает за все.
Шереметьево действительно почти целый месяц назад охватила беспросветная грусть: нахохлившиеся самолеты словно опустили вниз унылые носы и понуро стояли, отчаявшись подняться в синее небо. Всем приходилось кое-как мириться с грязно-черным.
Насчет своей обтекаемости Алиса сильно сомневалась. Остальное оспаривать было невозможно: при росте сто семьдесят восемь сантиметров она весила пятьдесят четыре килограмма. Как правило, все вещи оказывались ей либо велики, либо малы, когда она в отчаянии пыталась перейти на детские размеры. Угадать Алиса никак не могла.
«Мисс Вселенная, по данным прессы, весила пятьдесят один килограмм при росте сто семьдесят пять. Я вешу больше и немного повыше. Но меня все зовут скелетиной и худобой, а она — мисс Вселенная… Обидно и несправедливо…» — думала Алиса.
Если разобраться, то манекенщица вне подиума — существо неприятное, даже уродливое, вызывающее всеобщую иронию. Ну действительно — длиннющая глиста с полным отсутствием округлостей! Хороша, как юная смерть. Алиса выросла точно такой же.
Отец частенько недоверчиво и сумрачно глядел на младшую дочку. И она раздражалась от этих постоянных взглядов и торопилась исчезнуть, сгинуть с его глаз долой. Глава семьи давно, почти с самого рождения Алисы, подозревал ее мать в измене. Потому что слишком непохожей на всю свою родню уродилась эта младшенькая… Ну в кого она такая, в кого?! Жердеобразная, костлявая, гонористая… Прямо королева в ожидании короны… Отец с трудом дотягивал дочке до плеча.
И вновь начинал вкрадчиво выпытывать у любимой жены, что она там поделывала, чем занималась в то лето, когда понесла младшую дочь.
— Считала твои копейки, нищара! — кричала замученная ревностью мужа Антонина Семеновна. — И мечтала, чтобы родилась вторая девка! Тогда она бы донашивала все шмотки за Любкой и можно было бы сэкономить на тряпках!
— А парней зато надо кормить на убой, — логично возражал отец. — Они мясо любят. Не напасешься…
Мечты матери поначалу сбылись — Алиса носила все вещи за сестрой, но очень скоро обогнала старшую в росте. Люба была ширококостная, плотненькая, маленькая, проворно бегающая на толстых ножках, темноглазая — вся в отца.
— И волос не мой, и рост… — монотонно твердил отец, разглядывая младшую нехорошими глазами. — Что-то здесь не так… Не моя Алька-то… Так выходит…
Жена ни в чем признаваться не желала. Упрямая… И скрытная.
Когда Алиса выросла, то прочитала в одной газете, что закон наследственного сходства у людей, оказывается, имеет свои странные капризы. А потому иногда ребенок рождается похожим не на отца с матерью, не даже на дедов и прадедов, а на какого-нибудь отдаленнейшего предка, отстоящего от малыша на множество поколений и никому не известного. И тогда в семье начинаются раздоры, как у Кильдибековых.
Нищета мучила и преследовала Алису с самого детства, словно хронический насморк. Отец работал водителем автобуса и возил дочерей по утрам в школу, гордо распахивая двери возле школьного здания. И все пассажиры любовались, как две девочки, взявшись за руки, выходили из автобуса, махали ладошками отцу и дружно шагали на уроки. Одна — маленькая и черненькая, вторая — высокая и светлая. От разных жен, поди, думали пассажиры. Отец смотрел вслед дочерям и грустил. Он не верил жене.
Родная Казань вздымала высоко вверх главы церквей и мечетей. Злобно дымили трубы. Вдалеке вздыхали поезда и вызванивали музыкально одаренные рельсы.
— Ты лучше пошел бы в таксопарк, — вечно приставала к мужу Антонина Семеновна. — Там хоть прилично заработать можно. Такси — это тебе не твой надутый автобус!
— Какой такси?! Зачем такси?! — возмущался отец. — Что ты такой настырный? Деньги — это страшный зло! И тут мы смотрим на Америк! Всё американцы проклятый! Но, в конце концов, все получат по заслугам.
Он был татарином и нередко путался, особенно когда волновался, в родах и падежах слишком могучего для него русского языка. И особенно не любил и даже презирал уменьшительно-ласкательные суффиксы. Головка, волосики, тарелочка… В других языках таких нет. Отец просто не переносил этого сюсюканья, хотя до конца не понимал, что язык с уменьшительно-ласкательными суффиксами формирует определенный тип личности, как и европейские языки — иной тип. Еще он терпеть не мог отчеств. Нет в других языках отчеств, только имена. А в русском есть. Зачем они ему, для чего?..
— Две девки растут! — часто голосила Антонина Семеновна, противореча самой себе. — Их одевать-обувать надо! Одно разорение! Нет чтобы парня хоть одного заделать! Как-нибудь бы прокормили. А этим то туфли, то юбки!
— Слишком растут, — в который раз вспоминал отец Алису.
— О пенсии нужно думать! Таксистом ты бы столько заработал!
— О пенсий надо, конечно, заботиться, — нехотя соглашался Ренат Каримович. — Но рано еще пока. Чего так суетиться? А когда мы с тобой будем уходить на пенсий, что-то в этом вопросе изменится, не вечны же смутный времена.
Он считал себя молодым и всегда верил в лучшее. Алиса про себя посмеивалась над ним.
— Почему-то я на такие изменения не особо надеюсь! — заявила мать.
— Хм… Значит, ты не веришь в светлый будущий? Так выходит…
— В светлое будущее я верю. Но вот в светлое будущее нашей пенсионной системы — не особо.
Интересная логика, подумала Алиса. Но правильная.
— Твердят все газеты да «ящик» про упадок да про прогресс… Кто кого переборет… А я вот гляжу, упадок-то оказался куда как проворнее прогресса, падаем прямо семимильными шагами. Зато этот прогресс чересчур строго органичен. И не успеешь оглянуться — как его предел вот тут, совсем рядом…
— Это нравственность и совесть имеют свой границ! — возражал отец. — А распущенность распускается вовсю, без всякого предела!
Отец весь день был на колесах и очень любил свою работу. Приходя домой поздними вечерами, он обычно усаживался в свое большое любимое кресло смотреть какой-нибудь сериал. На следующий день опять в путь-дорогу. И практически ничего больше у него в жизни не было. Просто удивительно…
— Что там по телевизору? — кричала мать из кухни.
— Сейчас врут о погоде на завтра, а потом будут врать про счастливый жизнь, — деловито и невозмутимо отвечал отец, сдерживая готовое прорваться возмущение. — Сколько же нам всего всегда обещают!.. Одни сплошные обещалки… То жару летом, то морозы зимой, а потом все оказывается наоборот, не в свой сезон. Обещали нам светлое завтра, коммунизм и безбедную старость. Сулили мир, деньги по ваучерам и радости без конца. Вот, помню, песня такая была, без конца ее пели: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Как насчет молодых, не знаю, — отец искоса поглядывал на дочерей, — что там слышно про ихний дороги, а вот со стариками все ясно: никому они не нужны! Тут соседка старушка жаловалась: пошла в поликлиник обследований делать, сосуды у нее плохой. Вошла в кабинет, думала, там никого нет. А там пациентка была, тоже какая-то в белом халате, из своих. Так врач обозлилась и говорит нашей бабке: у нас оборудований дорогостоящий, а мы вам бесплатно обследований делаем! Хотя должны делать молодым, а не вам. Так вы еще и без очереди в кабинет лезете! Вот вам и почет, который везде… А вообще американцы проклятый во всем виноваты! Они теперь всюду!
Дочери давали ему разные книжки, но он честно признавался:
— Я книг вообще не читаю. Так, картинок только посмотрю…
Тогда они перестали подсовывать ему книги, а стали рассказывать о событиях в мире. Тут выяснилось много удивительных вещей. Ренат Каримович с большим интересом слушал про перестройку, президента Ельцина, про землетрясения, магнитные бури, свободу слова и постоянные смены правительств. Все это было для него совершенно ново и неизвестно. Так ребенок узнает о том, что Земля, оказывается, круглая, а на Луну летали.
— Но ведь ты смотришь телевизор! — удивилась Алиса. — Как же ты ничего этого не знаешь? Там ведь обо всем чуть ли не каждый вечер рассказывают. И очень даже подробно.
Отец опять честно признавался:
— А новости я давно уже не слушаю. Перестал. Балабонят там чего-то, и так быстро, что ни слова не разберешь… Я больше по своей специальности…
Вот так и живет человек, подумала Алиса. Ничего вокруг себя не знает, ничего не читает, ничем, кроме своего автобуса, не интересуется, и у него даже не возникает мысли что-то изменить.
Но отец строго придерживался иного мнения.
— Нас прямо стараются одурманить газетами, кино и политикой! И телевизором тоже, — упорствовал он. — Бесконечный болтовня обманщиков и трусов! Река сбивающих с толку слов! Сбитые с толку мозги! Слабоумие! А разве мы теперь смеемся когда-нибудь по-настоящему? Этот юмор по телевизору… То грубости, то сальности… Но никогда не смешно…
В последнее время отец действительно говорил в основном только о своей работе.
— Вы только посмотрите, как многие водители скверно водят! — возмущался он часто вечерами. — Прямо словно и прав у них нет. Или они их купили? Так выходит… А пешеходы?! Сегодня одна женщин, немолодой, встала, разинув рот, посреди улицы и застыла себе столбом спокойно! Засмотрелась, видно, на кого-то… А я что, должен ее объезжать, нарываясь на аварию, или на автобусе проскакивать у нее между ног?!
В автобусном парке Кильдибекова очень ценили. У него было настоящее призвание и любовь ко всему, что бегало на колесах.
— Ренат, как это у тебя с таким талантом механика до сих пор нет собственной машины? — порой посмеивались водители.
— Потому что одному Бог дает талант, а другому — машину, — философски отвечал Кильдибеков. — А мне хватит и моего автобуса. — И он любовно поглаживал грязноватый бок своего старого железного друга.
Любили Рената и за неизменный оптимизм, за веселость и своеобразный юмор.
— Здравия желаю, гражданин начальник! — всегда приветствовал он пришедшего его сменить напарника. — Извольте, ваше высочество! — и передавал ему журнал, где расписывались за принятую смену. — Я вас жду как посланца небес! — объявлял он запоздавшему сменщику.
— Ты, Ренат, прикольный мужик! — хохотали шоферы. — Все бы у нас такие были, как Кильдибеков! Жили бы без скандалов и крика.
— Теперь все постоянно ворчат и твердят, что сейчас мрачный времен и разгул криминала, — говорил отец. — А ведь не бывает мрачных времен, мрачными бывают сами люди. Ну, правда, они друг друга грабят… И друг друга режут. Но так было всегда, во все времен!
— И всегда будет, — иронически добавляла мать.
Кроме Америки, отец обожал критиковать и телевизионные передачи, которые смотрел.
— Вот, скажем, американский комический шоу… Вчера передавали. Почему там на пленку записан смех? Наверное, американцы настолько тупые, что это им специально подсказка: чтобы знать, когда смеяться, а когда нет, а то сами не могут понять, что смешно. Так выходит… Америк — это страна штампа, деловых людей и бездарности. И вот ведь еще одно дурной влияний Америк — бейсбольные биты! Ну ладно, били бы друг друга городошными битами — это хоть по-нашему было бы, по-русски! Так нет — бейсбольными!..
Давно устав от его непонятной нелюбви к стране за океаном, дочери на его заявления не реагировали.
— Новогодний передач тоже часто тупой, — неожиданно бросал отец. — А в прошлом году была рекорд по тупости. Такой глупость никто не переплюнет, так выходит… Весь новогодний вечер в телевизоре топали сапожками парни и девицы, вполне серьезный и сосредоточенный, разодетый в шелка, и орали: «Раз-два, казачок! Раз-два, казачок!» Ну и что? Да ничего! Топ да топ — тупой лоб!
Узнав о женихе своей младшенькой, отец сразу возмутился. Опять шкандаль, подумала Алиса. Никак я ему не могу угодить… Скорее бы уехать из родного дома, где стены помогают…
— Чем он зарабатывает? — начал дотошно и подозрительно допытываться отец.
Он не доверял выбору дочери.
— Нефть… — меланхолично пожала плечами Алиса. — Он миллионер… В полном смысле этого слова.
— Твой будущий муж вор! — тотчас закричал, не сдержавшись, отец. — Что такой этот миллионер?! Он обманул и обокрал родной страна! Так выходит!
Ну, сразу — если нефть, значит, мошенник…
— А «родной страна» тоже хороша! — не осталась в долгу Алиса. — И нечего тебе так разоряться! И вообще, если кто-то позволяет себя запросто облапошить, значит, ему правится ходить в дырявой рубахе и латать ее всю жизнь! Так выходит! А в принципе во всем американцы проклятые виноваты!