Граф поклонился с печальным видом.
– Граф, – взволнованно сказал Вернейль, – с трепетом осмелился я опять прийти в дом, где пребывание мое некогда ознаменовалось такими ужасными несчастьями... Позволено ли мне надеяться, что мое участие в этих печальных происшествиях отныне не будет возбуждать против меня ни ненависти, ни гнева?
– Вам нечего беспокоиться об этом, полковник Вернейль, – ответил граф. – Причиной несчастий, о которых вы говорите, были ошибки неблагоразумного старика, его упрямство. Итак, оплачем наши проступки, прольем слезы о тех, кого уж нет, но не станем обвинять никого.
– Граф, смертельный враг не мог бы сделать мне таких горьких упреков, какие делает мне моя совесть при виде этой долины! – признался Арман, бросив вокруг себя горестный взгляд.
Эти слова окончательно растопили настороженность графа. Он протянул руку Вернейлю и произнес, устремив на него проницательный взгляд:
– Так вы еще думаете о той, которую погубили?
– Она всегда в моем сердце, – ответил Арман, опустив голову, чтобы скрыть непрошеные слезы.
Старик с минуту хранил молчание, как бы оставляя ему время прийти в себя, и продолжал учтиво:
– Ну, довольно предаваться этим грустным воспоминаниям, вы совершили длинное путешествие и нуждаетесь в отдыхе. Возможно, в моем скромном доме будет не так весело, как в то время, когда его украшали двое добрых и милых детей, но вы будете приняты все так же радушно и мною, и остальными моими детьми. Пойдемте!
Он взял Вернейля под руку, и все медленно направились к дому.
Казалось, присутствующие при встрече графа с Арманом страшились их первого свидания. Эстелла и Неморин – виконт и виконтесса де Рансей – обнаруживали некоторое беспокойство, как будто опасались какого-нибудь разногласия между собеседниками. Гильйом тоже с беспокойством прислушивался к их разговору. Но теперь все вздохнули облегченно. Молодые супруги подошли к графу, и разговор сделался общим.
Солнце село, местность погрузилась в сумерки. Между тем было еще достаточно светло, и Арман узнавал знакомые места. Он видел статуи, фонтаны, массивные деревья. Один раз, когда сквозь завесу ив мелькнул берег того прекрасного и рокового озера, в которое бросилась Галатея, сердце Армана сильно забилось, а голос вдруг дрогнул. Но семейство графа, заметив его волнение, постаралось отвлечь внимание Вернейля. Эстелла, сохранившая свой прежний пылкий своевольный нрав, засыпала его вопросами о Париже и дворе, а Неморин говорил о веселых рыбалках и охоте, которые он намеревался для него устроить. Один старик впал в мрачное молчание, бывшее, казалось, обыкновенным состоянием его духа.
Наконец дошли до дома, и Армана ввели в тот самый зал, где некогда собиралось семейство Филемона. Ужин, ничем не напоминавший умеренный патриархальный стол, уже ожидал их. Но несмотря на учтивые просьбы своих хозяев, Арман так и не притронулся к еде. Напротив него стоял свободный стул, и он представил на этом месте Галатею... Глаза Вернейля наполнились слезами, и он с трудом заставил себя отвечать на вопросы своих хозяев.
Виконт и виконтесса, видя тщетность своих усилий, скоро оставили попытки развлечь его. К тому же, несмотря на все старания, они, казалось, испытывали стеснение, вредившее откровенности беседы. Часто во время разговора они поглядывали на отца, чтобы увериться в его одобрении. Правда, Вернейль был слишком поглощен своими мыслями, чтоб заметить эти подробности. Но следствием этого была какая-то общая неловкость.
Вскоре Арман осведомился, прибыл ли из Розенталя камердинер с его вещами, и, получив утвердительный ответ, попросил позволения удалиться. Граф встал.
– Я велел приготовить вам ту комнату, которую вы занимали раньше, – сказал он с напускной веселостью, взяв свечу из руки слуги. – Но помня не совсем дружеское расставание наше, я сам провожу вас туда... Это будет, если хотите, вам вознаграждением...
Арман поклонился и, простившись с виконтом и виконтессою, молча последовал за стариком.
Комната была точь-в-точь такой же, какой он оставил ее: та же мебель, та же простота.
– Дорогой полковник, – сказал граф, садясь рядом с Арманом, который в изнеможении бросился в кресло, – я понимаю, что сейчас вы нуждаетесь в уединении... Однако прежде чем покинуть вас, должен сказать, что знаю цель вашего путешествия и согласен исполнить ваше желание.
Вернейль вздрогнул.
– Как! – воскликнул он. – Вы знаете? – И продолжал, заставив себя улыбнуться. – Я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что составляющее секрет в Париже известно в Потерянной Долине... Однако признаюсь, граф, что, зная вашу любовь к уединению и отвращение к свету, такая снисходительность с вашей стороны удивляет меня. Вы даже не подозреваете, какую жертву я имел намерение требовать от моего опекуна... Но теперь я не хочу больше и думать о личных интересах, приведших меня сюда.
– Так я подумаю о них за вас, и если в самом деле знаменитое имя, которое я ношу, может освятить ваш союз, я провожу вас в Париж, покажусь при дворе с сыном и невесткой. Наследница старинного рода де Санси – превосходная партия, я знал ее семейство и горжусь за вас подобным союзом. Притом девушка, говорят, очаровательна, может быть, вы уже и любите ее?
Арман потряс головой.
– Я никогда не видел ее, – произнес он.
– Но по крайней мере вы знаете, что она богата и что наградой за вашу покорность будет милость императора. Неблагоразумно сожалеть о юношеских привязанностях, и женщина, наделенная такими преимуществами, как мадемуазель де Санси, легко должна вознаградить...
– Ах, граф, – прервал старика Арман, – как вы можете говорить о моем союзе с другой женщиною, в доме, где все полно воспоминаниями о Галатее?
И он закрыл лицо руками.
– Вы правы, – вздохнул граф, вставая. – Итак, прощайте, полковник Вернейль. Завтра, когда вы успокоитесь, поговорим об этом.
Он обнял Армана и удалился.
Прошедший день был так насыщен впечатлениями, что Вернейль еще долго не мог привести свои мысли в порядок. Ему никак не верилось, что он снова вернулся в Потерянную Долину, что Филемон – его родственник и покровитель граф де Рансей, что виконт и его жена, беспрестанно говорящая о модах и удовольствиях, – те самые Неморин и Эстелла, пастушок и пастушка. Самый вид этой комнаты возвращал Армана к воспоминаниям о своей любви к очаровательной воспитаннице Филемона. По временам глаза его загорались, губы растягивались в улыбке, но потом лицо омрачалось и вздохи снова вырывались из груди.
Так провел Арман не один час, сидя у окна, обрамленного виноградом, где некогда дожидался часа, назначенного для свидания с Галатеей в саду. Он даже нашел шпалерник, служивший ему лестницей. Сад был все тот же: те же цветники, те же дерновые площадки, обсаженные померанцами и олеандрами в зеленых кадках. Луна, взошедшая в эту минуту, освещала бледным светом двор, погруженный в глубокую тишину.
Мало-помалу Арманом овладели воспоминания о тех сладостных ночах, когда, скрывшись за занавеской и задув свечу, он, дрожа от нетерпения, поджидал Галатею. То же безмолвие в природе, та же прозрачность в воздухе. Воображение перенесло его к событиям шестилетней давности. Арману казалось, что он не покидал Потерянной Долины, что Галатея жива. Уступив просьбам своего милого, трепещущая, она крадется, замирая при малейшем шорохе, к большому померанцевому дереву. Устремив на него глаза, Вернейль, весь во власти сладких грез, старался разглядеть легкий стан девушки, подстерегал движение ночного ветерка в густой листве.
Вдруг он побледнел и склонился над окном, рот его открылся в немом крике. Задыхаясь, Арман судорожно сжимал виноградную ветвь, увивавшую раму окна.
Нет, это было не видение. Легкая грациозная фигура действительно появилась под померанцевым деревом. Ветви тихо качались в такт ее движениям, лунные лучи играли в шелке платья.
Арман зажмурился и спустя минуту снова посмотрел в сторону дерева. Призрак не исчез.
Лоб Вернейля покрылся холодным потом, руки дрожали, однако он не утратил хладнокровия.
«Что удивительного в том, – подумал он, – если кто-то прогуливается в саду в такую великолепную ночь? Тут нет ничего сверхъестественного».
Тем временем призрак, как будто угадав его мысли, медленно вышел из густой тени, отбрасываемой деревом, и подошел к дому.
То была женщина, мало того, это была Галатея! Галатея в своей маленькой соломенной шляпке, с голубым шарфом, на плечах и с коралловыми браслетами на прекрасных обнаженных руках. Луна освещала ее лицо, и Арман узнал любимые черты. Она была бледнее и тоньше, но лицо казалось еще прекраснее, чем прежде.
Галатея с горестным видом в безмолвном призыве подняла руки. Арман испустил глухой крик и поставил ногу на подоконник, готовый выпрыгнуть, но что-то удержало его. Он бросился на кровать и, накрывшись одеялом, произнес прерывающимся голосом:
– Боже мой! Больше нет сомнений, я обезумел!
Однако через несколько минут, придя в себя от смущения и повторяя, что был обманут воображением, Вернейль заставил себя снова подойти к окну.
Призрак исчез. Больше часа Арман простоял у окна, но ничто не нарушало молчания и неподвижности ночи.
ГЛАВА XV
МАЛЕНЬКИЙ ШАРЛЬ
С первыми лучами солнца Арман поспешил выйти во двор, чтобы избавиться от ужасных видений, которые преследовали его всю ночь. В такой ранний час хозяева дома еще спали, и окна были затворены. Между тем в большой аллее конюх выгуливал двух великолепных лошадей, покрытых красными попонами, садовники принимались за работу; вдали слышалось мычание скота, гонимого на пастбище пастухами, очень отличными от Лизандра и Неморина. Прежняя Аркадия, сделавшись похожей на мызу, потеряла свою таинственность, но вовсе не прелесть и поэзию.
Вернейлю хотелось побродить по местам, где все дышало воспоминаниями, однако страшился любопытных взоров. Потому, убедившись, что никто не заметил, как он вышел из дома, Арман поспешил по липовой аллее в самую уединенную часть Потерянной Долины.
Солнце всходило, роса блестящими каплями висела на траве и на кустах. Яблони и персиковые деревья осыпали на землю нежные бело-розовые лепестки. Соловей выводил свои последние трели, между тем как иволги в золотых корсажах, дрозды в черных бархатных ливреях с хором коноплянок, зябликов и ольшанок приветствовали начинавшийся день.
Чем дальше от дома уходил Вернейль, тем сильнее сжималось его сердце, тем печальнее становились размышления. Множество подробностей, не замеченных накануне, теперь останавливали его внимание и наполняли душу грустью.
Природа в Потерянной Долине была такой же роскошной, но то, что было делом человека, носило следы заброшенности. Тропинки заросли крапивой и лебедой. Белые статуи, производившие такое чудное впечатление посреди темных рощ, были покрыты мхом, мостики и беседки разрушились. Очевидно, тот, кто когда-то заботился об украшении этих прелестных садов и рощ, предал их забвению.
Вернейль посетил прогалину, где он встретил двух пастушек и подслушал их нежные признания, беседку, служившую местом веселых ужинов, грот, где работал Лизандр. Эти места пробудили в нем много скорбных чувств, много горьких мыслей, но Арман не смел еще приблизиться к лугу Анемонов, где он объяснился Галатее и где позднее видел девушку в последний раз.
Неодолимая сила влекла его туда. Арману казалось, что священный долг обязывает его увидеть трагически памятный камень, откуда несчастная пастушка бросилась в озеро, хотя у него сердце разрывалось при одной мысли от этого.
Наконец, пересилив себя, Вернейль, покружив по роще, вышел на луг Анемонов и застыл у дерева, объятый необъяснимым ужасом. Только через несколько минут он заставил себя взять в руки и осмотреться.
Луг порос прекрасными цветами, давшими ему свое имя, синими колокольчиками и душистыми гиацинтами. Ива, у которой Вернейль признался Галатее в своей любви, лениво покачивала ветвями с бледными листьями, когда с озера долетал легкий ветерок.
Почтительно поцеловав суковатый ствол дерева, Арман направился на другой конец луга и скоро очутился на берегу, где у кромки воды возвышался тот проклятый камень. Здесь была выложена небольшая каменная пирамида с позолоченным крестом. Неподалеку стояла простая скамья.
– Она тут! – прошептал Арман. – Ее похоронили на том же месте, где она погибла... О моя Галатея! Значит, здесь твоя могила?
Он хотел было преклонить колено перед крестом, когда заметил неподалеку маленького Шарля, от которого накануне получил такой ласковый прием. Мальчик стоял на коленях и, сложив руки, произносил молитву, некоторые слова которой поразили Вернейля.
– Боже, – шептал Шарль, – смилуйся над бедной женщиной, которая на этом самом месте осмелилась покуситься на жизнь, тобою ей данную. Прости ей, как она сама простила всем, которые были невольной причиной ее порыва, даруй им и ей свою бесконечную милость. Молитва детей тебе приятна, потому что детство чисто и невинно. Услышь меня, пролей свое благословение на тех, кого я люблю, и даруй им земное счастье в ожидании благ небесных...
Вернейль стоял в оцепенении. Но не эта неожиданная встреча с мальчиком была причиной его волнения, а удивительное сходство маленького Шарля с Галатеей. Та же чистота линий, та же задумчивость во взгляде. Все, даже звук голоса, напоминал несчастную девушку.
Когда Шарль, перекрестившись, встал, чтобы удалиться, Арман бросился к нему. Мальчик поначалу испугался внезапного появления полковника и его бурных ласк, но скоро успокоился и улыбнулся ему.
– Как, полковник, – сказал он, – и вы пришли сюда помолиться вместе со мной? Это вы хорошо сделали, мне говорили, что это место такое же святое, как церковь, и что Бог услышит меня здесь лучше, нежели где-нибудь.
– Так и ты знаешь, милый, – спросил Вернейль изменившимся голосом, – какая несчастная женщина погребена в этой могиле?
– В могиле? – повторил Шарль с ужасом. – Это совсем не могила, полковник, это только маленький монумент, как называет его граф де Рансей, в воспоминание очень печального случая.
– И ты часто ходишь сюда?
– Каждое утро. Так хочет мама.
– Эта молитва, которую ты читал сейчас... Кто тебя научил ей?
– Мама. Она плакала, когда учила меня.
– Добрая и милая Эстелла! Она старалась увековечить свою привязанность к несчастной сестре, передавая ее своему сыну!
Шарль пристально посмотрел на Армана большими ясными глазками.
– Что вы говорите, полковник? Мою маму зовут не Эстеллой.
Арман, подумав, что догадался, откуда происходит заблуждение ребенка, ответил ему задумчивой улыбкой и, положив руку на русую головку, погрузился в размышления.
Прошло несколько минут, на протяжении которых Шарль не смел шелохнуться. Наконец он спросил боязливо:
– Если вы вернетесь домой, мсье де Вернейль, вы позволите мне проводить вас?
Не получив ответа, он поднял голову. На щеку ему упала слеза.
– Вы плачете, полковник? Я маленький мальчик, и я часто плачу, но вы, воин, какое должно быть у вас горе!.. Ах, не печальтесь, я вас прошу, лучше обнимите меня скорее и пойдем домой.
Сам чуть не плача, он смотрел на Армана с состраданием.
«Да, – подумал Вернейль, – это ангел, которого она послала мне, чтобы смягчить мое горе, и дала ему свой голос и черты своего лица».
И он прижал Шарля к своей груди и осыпал его поцелуями.
Слабый крик раздался на некотором расстоянии от них. Арман вздрогнул. Ему показалось, что он доносится с озера и узнал голос Галатеи.
Арман огляделся. Из зарослей кустов показалась девушка, которой поручено было смотреть за Шарлем. Он подбежал к ней и быстро спросил:
– Это ты сейчас...
Девушка приложила палец к губам, и Вернейль узнал немую служанку.
– Я сошел с ума, – произнес он уныло, – и принял странные крики этого бедного создания за... Ох!
Он ударил себя в лоб, вскочил и быстро удалился. Шарль побежал за ним.
Арман спешил к липовой аллее, стараясь не смотреть на своего маленького спутника, как будто боялся, снова увидеть поразительное сходство Шарля с той, которая занимала его мысли.