Знакомый голос сказал над ухом:
- Совсем сдурела! Ну-ка, поднимайся!
Я попыталась открыть глаза. Тонны снега лежали на веках. Все не получалось разлепить их. Наконец попытка удалась. С трудом и не сразу. Лицо мужчины, который что-то беззвучно, как рыба в аквариуме, говорил мне, расплывалось.
Роман? Откуда он здесь? Здесь должны быть одни черные деревья и снег. Это их царство. Не надо... Не надо меня трогать. Или это не Роман? Все равно... Мне здесь так хорошо...
- Не надо... Не могу... - прохрипела я. Глаза сами закрылись. Штормило. Зачем ветер так сильно дует? Вдруг сметет, унесет далеко-далеко?.. Кто-то держал меня подмышки. Для чего держать? Все равно ноги разъезжаются. И, вообще, оставьте вы все меня в покое... Разве не видите? Я умереть хочу... Меня стошнило. Чья-то холодная рука легла на мой лоб. Ох, как хорошо-то. Потом меня подняли, перекинули через плечо и понесли непонятно куда. А деревья-то... Они же остались? Почему мы их с собой не берем? Не надо меня нести... Не надо! Сейчас опять вырвет...
Сон был необыкновенным. Или это бред? Наверное, бред. Сны у меня в последние годы кошмарные. А тут... Мне чудилось, будто я лежу дома. На своей кушетке. Под одеялом. И плыву на кушетке куда-то. Прямо по воздуху. А немного в стороне и снизу стоит Рыжий. Я плохо вижу его. Он расплывается. Но я точно знаю, что это он. Держит Ванечку на руках. Ванечка обнимает его ручонками и звонко спрашивает:
- Папа! Ты совсем к нам плиехал? Или еще не совсем?
- Совсем! - смеется Мишка и крепко обнимает сына. А я плыву, плыву над ними по воздуху. Хочу крикнуть Ванечке: "Не верь ему. Это неправда. Он врет. Он от нас отказался. Он врет". И не могу. Нет голоса. А Ванечка счастливо заливается. Возле кушетки вдруг появляется тетя Нина. Она растет, растет... Становится огромной, как готовый взлететь аэростат. Я пугаюсь. Мне некуда будет плыть по воздуху на своей кушетке, если она не прекратит расти. Но она пухнет все больше и, наконец, голосом Олега говорит... Говорит так громко, что у меня звенит в ушах:
- Да сделай же что-нибудь, черт возьми. Ведь она же умрет!
Кто-то умирает? - пугаюсь я. Где тетя Нина? Я ее больше не вижу. Она умрет оттого, что стала огромной, как дом? Рыжий, которого я тоже почему-то больше не вижу, отвечает тоскливо:
- Я сделал все, что мог. Теперь только ждать.
- Чего ждать? Она умирает, разве не видишь?
- Да пошел ты! - свирепо огрызается Рыжий. - Сказал: надо ждать.
Чего ждать? Чего? Я так давно жду... Все жду, когда же моей кушетке разрешат плыть дальше. А они не разрешают. Рыжий не разрешает. Держит зачем-то кушетку. Ведь я могу не успеть... Туда... В тот замечательный светлый коридор, откуда просто веет великой любовью и покоем... Могу не успеть. Надвигается ночь. Вот... Вот она - эта непереносимая чернота... Вокруг меня... Она страшная. Она на меня давит. Я ничего не вижу!
- Дайте мне уйти отсюда! - кричу я в испуге.
- Куда, Аленький? - тревожно спрашивает меня Рыжий.
Где он? Тут темно. Холодно. Я его не вижу. Шарю вокруг руками.
- Миша! Миша!
- Я здесь... здесь... - шепчет он нежно и берет меня за руку.
Ничего не вижу. Где же он?
- Миша! Не уходи! Пожалуйста! Ну, не уходи! - я плачу.
- Вот глупая, - невесело смеется он. - Куда я от тебя уйду? А, любимая?
Почему я не вижу, как он смеется? Не вижу его замечательных чертиков в глазах? Кругом темно. Куда же он делся?
- Миша-а-а-а-а ... - снова кричу я.
Что-то мокрое и холодное касается моего лба.
* * *
Солнце било прямо в лицо. Я зажмурилась. Трудно привыкать к свету. Настолько от него отвыкла. Вещи приобрели какие-то слишком резкие очертания. А у меня совсем еще недавно все плыло перед глазами, то исчезая, то появляясь вновь. Теперь уже ничто никуда не исчезает. Все на своих местах, все неподвижно. И этот свет... Глазам больно!
- Мама... - послышалось рядом.
Я осторожно приподняла ресницы. В полосе яркого солнечного света стоял Ванечка. Руки по-взрослому держал в карманах шортиков. Его рыжеватые кудряшки сверкали на солнце разноцветными брызгами. Где-то я такое уже видела. Но где? Когда? Вот досада, нее могу вспомнить.
- Ваня, - позвала его. И сама себя с трудом услыхала.
- Мамочка, молчи, не то кашлять будешь, - командирским шепотом сказал Ванечка, смешно вытаращив глазенки. - С тобой нельзя говолить. Папа лугается!
- Кто?
- Папа, - торжественно пояснил Ванечка и добавил, засияв радостной улыбкой. - К нам папа плиехал!
Фу-у... Это все еще бред. Конечно, я брежу... Вот и голова кружится. И дышать тяжело. Интересно, какой такой папа мог приехать к Ванечке? Бред, да и только...
- Какой еще папа, Ванечка? Что ты, милый?
- Обыкновенный папа, золотко. Как у всех. И хватит сюсюкать с парнем! Ванечка! Растишь мне из мужика бабу!
Я с трудом повернула голову на этот голос. На стуле у стены сидел Мишка. Уставший. Лохматый и небритый. Расслабленный, как отдыхающая кошка.
Ну вот! Небритый Мишка! Разве это не бред?
- С Ванечкой сколько не сюсюкай, все равно бандитом растет, - пояснила я недовольно. Пусть Мишка не заблуждается на счет сына. Потом опять взглянула на Рыжего и иронично спросила:
- Кстати... Это ты что ли папа?
- А кто еще, хотелось бы мне знать?! - воинственно спросил он. В глазах его плясали омерзительные чертики.
- Ванечка, - тихо попросила я, - посиди немного на кухне, милый. Мне с Ры ... с твоим папой поговорить нужно.
Ванечка с места не сдвинулся. Стоял, теребил кармашек на шортиках. Вопросительно глядел на отца.
- Иди, Ванька, иди, - снисходительно разрешил тот.
Ванечка развернулся и колобком укатил на кухню. Ну вот, он меня уже и не слушает. Я для него больше не авторитет. Черт знает, что такое! И этот Рыжий... Я закрыла глаза. Устала. Но память вдруг сыграла со мной злую шутку. Вспомнилось, как мы стояли в прихожей у Олега, а потом - на лестнице. Вспомнились Мишкины слова: "Чей сын?.. Когда это мы с тобой успели?.." А теперь ему, значит, сын понадобился? Признал отпрыска? Обида заполыхала в душе... Бабу ему, видите ли, из мужика растят!.. Обида и гордость...
- С чего ты взял, что это твой сын? - спросила, стараясь придать голосу безразличие.
- Мне его мать три дня назад сама об этом сказала.
- Его мать была не в своем уме. Она тебе наврала.
Мне страшно было смотреть на Рыжего. Страшно увидеть, как его взгляд становится ледяным. Что я несу? Ведь ему, наверное, все давно доложили... Потому я не открывала глаза. Слышала, как он поднялся со стула. Подошел совсем близко и присел ко мне на кушетку. Тяжелый какой. Кушетка под ним, как человек, вздохнула. Взял меня рукой за подбородок.
- Ну-ка! Открывай глаза, симулянтка. Хватит притворяться умирающей.
Я подчинилась. По старой привычке? Может быть. А, скорее всего, из желания еще раз посмотреть на него. Ведь хорош же, мерзавец! Даже такой помятый.
Он смотрел на меня с нежной жалостью, затаив где-то в глубине глаз улыбку. И опять у меня возникло ощущение, что где-то я это уже видела ...
- Ты же не умеешь мне врать, - ласково усмехнулся он. - Ты никогда мне не врала.
Это, конечно, так. Почему-то именно ему, ему одному я никогда не врала - всегда говорила правду.
- Я устала.
- Угу, - кивнул он. - Сейчас отдохнешь.
Встал и ушел на кухню. Его и не было всего несколько минут, а я запаниковала. Вдруг он совсем ушел? Больше не вернется?
Он вернулся. Держал в руках странный пластмассовый шприц. Таких мне видеть еще не приходилось.
- Ой, только не в вену!
Он хохотнул.
- Как была трусихой, так и осталась.
Много он понимает! Я рожала вон как и то - ничего не боялась. Я вообще ничего не боюсь.
- Куда руку спрятала? - насмешливо спросил он и бесцеремонно залез своей лапищей ко мне под одеяло. Пришлось подчиниться. Вытащить левую руку из-под спины.
- Да не трясись ты так, - откровенно смеялся Мишка, ловко попадая иглой в вену. Как у него это просто получилось! Ничего не поделаешь, профессионал.
Он поднял голову от моего локтя. Заглянул в глаза. Сказал серьезно:
- Теперь спи, любимая. Постарайся больше не умирать.
- Послушай ...
- После поговорим.
Спорить с ним было бесполезно. Это я еще помнила. Вздохнула. Закрыла глаза. Если "после поговорим", значит, еще увидимся. Сон накрыл меня мягкими лапами.
* * *
Ванечкина кровать была отодвинута подальше от моей кушетки. Кто ее отодвинул? Зачем? Ванечка спал, подсунув одну руку под пухлую щеку. Большой палец другой руки засунул себе в рот. Одеяло сбилось. Сквозь прутья решетки выглядывала розовая пятка. Вот всегда он так спит. Обязательно ноги из-под одеяла выбрасывает. Жарко ему, что ли?
Я вздохнула. Голова еще кружилась. Но дышать стало легче. Опять в комнате темно. До вечера проспала? Вот молодец-то. Миша, наверное, уже ушел ...
Ох, нет. Вон сидит. Не ушел!
За столом, освещенные оранжевым светом странного светильника, тетя Нина и Мишка пили чай. Перед Мишкой стоял его любимый бокал.
Откуда у нас такой светильник? Никогда не было. Мишка приволок? Зачем? А, вообще, здорово... Уютно. В углу, возле телевизора, куча самых разнообразных картонных коробок - одна на другой. Коробки явно иностранного происхождения, изрисованные непонятными надписями на английском языке. Тоже Мишка приволок? Хм... после разберемся.
Я опять взглянула на Рыжего. Как хорошо, что он здесь. И тетя Нина как рада. Вон, улыбается ему... Мне захотелось посидеть за столом вместе с ними, в этом мирном круге оранжевого света... Но так непривычно видеть Мишку здесь. Комната кажется совсем маленькой. Может быть, он и усох, а все равно огромный. И незнакомая мне красивая серая рубашка совсем не скрадывает этой его огромности.
Я пошевелилась. Они прервали тихий, не слышный мне разговор и разом повернулись.
- Как ты? - спросил Мишка.
- Ничего, - шепнула я. Сказать громче от чего-то боялась.
- Чаю хочешь? С малиной?
- С малиной не хочу. Просто чаю ...
Тетя Нина и Мишка переглянулись. Тетка понимающе улыбнулась. Взяла со стола чайник и вышла на кухню. Зная ее, можно не сомневаться - свой чай я получу очень нескоро.
Мишка пересел ко мне на кушетку. Пощупал мой лоб. Скула у него от уха и до подбородка была испачкана чем-то темным. Я еще утром заметила, да спросить постеснялась.
- Что у тебя на щеке?
- Где? - удивился он, но, поймав мой взгляд, ухмыльнулся:
- Ах, это ...
Дотронулся до грязи пальцами.
- Гематомка, - весело пояснил он. - Очень симпатичная. Как ни прискорбно, но уже проходит.
Гематомка. Синяк, что ли? Вот ведь человек! Ни слова попросту ... Скоро совсем на латынь медицинскую перейдет. Как я его тогда понимать буду? Латынь мне учить придется? Кстати, ничего себе синячок. Обширненький.
- Где ты приложился?
- Это мне Олег объяснял, что я подлец. Когда я позволил тебе уйти. Встретил меня на лестнице и все популярно объяснил. Очень доходчиво получилось.
- Зачем? - мне стало холодно. Я попыталась натянуть одеяло до носа. А еще лучше - до бровей. Не сам вернулся. Его заставили.
- Мы же с тобой все решили. Я сама тогда ушла.
- Ну да, - он поправил мне подушку. Легко, привычно. Немного приподнял меня, подоткнул одеяло. Смотрел серьезно. Дотронулся пальцами до седой прядки на моем левом виске.
- Я притворялся, а ты, глупая, поверила. Я не знал, что и подумать, когда тебя увидел. А ты еще меня и домой позвала. Своим ушам не верил, тебе тоже... И почему ты к остановке не пошла? Мы потом с Олегом полтора часа колесили по окрестностям. Сюда сначала приехали. Потом назад вернулись. Все закоулки обшарили.
Значит, это все-таки он меня на скамейке нашел. Так хотелось в это верить... так хотелось... Но боялась, просто померещилось... Значит, все-таки он!
- Слушай, Миш, а с чем я свалилась?
Он посмотрел на меня. Внимательно посмотрел. Лицо его стало скучным. Пожал плечами. Мне стало смешно. Это он врать приготовился. Всегда так. Я укоризненно покачала головой. Он смутился.