— Не богохульствуй, жалкий грешник, не богохульствуй, — сказал король.
— Ах так! — воскликнул Шико. — Пусть лучше меня посадят в клетку со львами или с обезьянами, лишь бы не оставаться здесь, взаперти с королем-маньяком. Прощай, Генрих! Я ухожу.
Король схватил ключ от двери.
— Генрих, у тебя страшный вид, и предупреждаю, если ты меня не выпустишь отсюда, я кликну людей, я буду кричать, я сломаю дверь, я разобью окно. Я!.. Я!..
— Шико, — печально сказал король, — Шико, друг мой, ты пользуешься моим угнетенным состоянием.
— А-а, я понимаю, — ответил Шико, — тебе страшно остаться совсем одному, все вы, тираны, такие. Прикажи построить тебе двенадцать комнат, как Дионисий, или двенадцать дворцов, как Тиберий.[22] А пока что возьми мою шпагу и позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?
При слове «страшно» в глазах короля сверкнула молния, затем он поднялся, охваченный какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.
Во всем теле Генриха чувствовалось такое возбуждение, а лицо его так побледнело, что Шико подумал — уж не заболел ли король на самом деле. С испуганным видом он следил за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и наконец сказал ему:
— Послушай, сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими страхами со мной, с твоим дружком Шико.
Король остановился перед шутом, глядя ему прямо в глаза.
— Да, — сказал он, — ты — мой друг, мой единственный друг.
— Кстати, в аббатстве Балансе пустует место приора, — заметил Шико.
— Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?
— Недостает приора и в аббатстве Питивьер, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.
— Несмотря на твои шутовские выходки, — продолжал король, — ты человек отважный.
— Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.
— И даже можешь дать разумный совет.
— В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне придется во всем поддакивать королю.
— Замолчите, Шико, замолчите, час приближается, ужасный час.
— Что на тебя опять накатило? — спросил Шико.
— Вы увидите, вы услышите.
— Что я увижу? Кого услышу?
— Подождите немного, и вы узнаете все, все, что хотите знать. Подождите.
— Нет, нет, ни за что на свете я не стану ждать. И какая бешеная блоха укусила твоего батюшку и твою матушку в ту злосчастную ночь, когда им вздумалось тебя зачать?
— Шико, ты храбрый человек?
— Да, и горжусь этим. Но я не стану подвергать мою храбрость такому испытанию. Сгинь, нечистая сила! Если король Франции и Польши вопит ночью, да так громко, что во всем Лувре поднимается переполох, то с меня-то что взять? Я человек маленький и могу даже опозорить твою опочивальню. Прощай, Генрих, позови своих капитанов, швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне позволь выбраться на свободу. К дьяволу невидимую погибель! К дьяволу неведомую опасность!
— Я вам приказываю остаться, — властно произнес король.
— Клянусь честью! Вот забавный монарх, он хочет отдавать приказания страху. Я боюсь, боюсь, говорю тебе. Ко мне! На помощь!
И Шико вскочил на стол, несомненно, для того, чтобы заранее занять выгодную позицию на тот случай, если объявится какая-то опасность.
— Ну ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу.
Глава IX
О том, как глас божий обманулся и говорил с Шико, думая, что говорит с королем
Минут десять король и Шико лежали молча, почти не шевелясь. Но вдруг Генрих дернулся, словно ужаленный, резко приподнялся на руках и сел на постели.
Эти движения короля и вызванный ими шум вырвали Шико из состояния сладкой дремоты, предшествующей сну, и он также принял сидячее положение.
Король и шут посмотрели друг на друга горящими глазами.
— Что случилось? — тихо спросил Шико.
— Дуновение, — еще тише ответил король, — вот оно, дуновение.
В этот миг одна из свечей в руке у золотого сатира потухла, за ней вторая, третья и наконец четвертая и последняя.
— Ого! — сказал Шико. — Ничего себе дуновение.
Не успел он произнести последнее слово, как светильник, в свою очередь, погас, и теперь комнату освещали только последние отблески пламени, догоравшего в камине.
— Горячо, — проворчал Шико, вылезая из кресла.
— Сейчас он заговорит, — простонал король, забиваясь под одеяла. — Сейчас он заговорит.
— Послушаем, — сказал Шико.
И в самом деле, в спальне раздался хриплый и временами свистящий голос, который, казалось, выходил откуда-то из прохода между стеной и постелью короля.
— Закоренелый грешник, ты здесь?
— Да, да, господи, — отозвался Генрих, лязгая зубами.
— Ого! — сказал Шико. — Вот сильно простуженный голос. Неужели и на небесах можно схватить насморк? Но все равно это страшно.
— Ты внемлешь мне? — спросил голос.
— Да, господи, — с трудом выдавил из себя Генрих, — я внемлю, согнувшись под тяжестью твоего гнева.
— Ты думаешь, что выполнил все, что от тебя требовалось, — продолжал голос, — проделав все глупости, которыми ты занимался сегодня? Это показное — глубины твоего сердца остались незатронутыми.
— Отлично сказано, — одобрил Шико. — Все правильно.
Молитвенно сложенные ладони короля тряслись и хлопали одна о другую. Шико вплотную подошел к его ложу.
— Ну что, — прошептал Генрих, — ну что, теперь ты веришь, несчастный?
— Постойте, — сказал Шико.
— Что ты затеваешь?
— Тише! Вылезай из постели, только тихо-тихо, а меня пусти на свое место.
— Зачем это?
— Затем, чтобы гнев господень обрушился сначала на меня.
— Ты думаешь, тогда он пощадит меня?
— Ручаться не могу, но попробуем.
И с ласковой настойчивостью Шико вытолкнул короля из постели, а сам улегся на его место.
— Теперь, Генрих, — сказал он, — садись в мое кресло и не мешай мне.
Генрих повиновался, он начинал понимать.
— Ты не отвечаешь, — снова раздался голос, — это подтверждает твою закоснелость в грехах.
— О! Помилуй, помилуй меня, господи! — взмолился Шико, гнусавя, как король.
Затем, склонившись в сторону Генриха, прошептал:
— Забавно, черт побери! Понимаешь, сын мой, господь бог не узнал Шико.
— Ну и что? — удивился Генрих. — Что ты хочешь этим сказать?
— Погоди, погоди, ты еще не то услышишь.
— Нечестивец! — загремел голос.
— Да, господи, да, — зачастил Шико, — да, я закоренелый грешник, заядлый греховодник.
— Тогда признайся в своих преступлениях и покайся.
— Признаюсь, — сказал Шико, — что веду себя как настоящий предатель по отношению к моему кузену Конде, чью жену я обольстил, и я раскаиваюсь.
— Что, что ты там мелешь? — зашептал король. — Замолчи, пожалуйста! Эта история давно уже никого не интересует.
— Ах, верно, — сказал Шико, — пойдем дальше.
— Говори, — приказал голос.
— Признаюсь, — продолжал мнимый Генрих, — что нагло обокрал поляков: они выбрали меня королем, а я в одну прекрасную ночь удрал, прихватив с собой все коронные драгоценности, и я раскаиваюсь.
— Ты, бездельник, — прошипел Генрих, — что ты там вспоминаешь? Все это забыто.
— Мне обязательно нужно и дальше его обманывать, — возразил Шико. — Положитесь на меня.
— Признаюсь, — загнусавил шут, — что похитил французский престол у своего брата, герцога Алансонского, которому он принадлежал по праву, после того как я, по всей форме отказавшись от французской короны, согласился занять польский трон, и я раскаиваюсь.