— Вы слишком медлительны, куманек.
— Клянусь богоматерью! — воскликнул Горанфло. — Я несусь как ветер, нынче утром мы скакали галопом пять часов кряду.
— И все же этого недостаточно.
— Тогда поехали, быстрей поедешь, скорей прибудешь. Ведь я предполагаю, что мы в конце концов куда-нибудь да прибудем?
— Моя лошадь не может идти, и ваш осел отказывается от службы.
— Тогда что же делать?
— Оставим их здесь и заберем на обратном пути.
— Ну а мы сами? Вы что, хотите тащиться пешедралом?
— Мы поедем на мулах.
— А где их взять?
— Мы их купим.
— Ну вот, — вздохнул Горанфло, — опять расходы.
— Итак?
— Итак, поехали на мулах.
— Браво, куманек, вы начинаете образовываться. Поручите Баярда и Панурга заботам хозяина, а я пойду за мулами.
Горанфло старательно выполнил данное ему поручение: за четыре дня, проведенные им с Панургом, он оценил если не достоинства осла, то, во всяком случае, его недостатки. Монах заметил, что тремя главными недостатками, присущими Панургу, были три порока, к которым он и сам имел наклонность, а именно: леность, чревоугодие и сластолюбие. Это наблюдение тронуло сердце монаха, и он не без сожаления расставался со своим ослом. Однако брат Горанфло был не только лентяй, обжора и бабник, прежде всего он был эгоистом и потому предпочитал скорее расстаться с Панургом, чем распрощаться с Шико, ибо в кармане последнего, как мы уже говорили, лежал кошелек.
Шико вернулся с двумя мулами, на которых они в этот день покрыли расстояние в двадцать лье; вечером он с радостью увидел трех мулов, стоявших у дверей кузницы.
— Ах! — впервые вырвался у него вздох облегчения.
— Ах! — вслед за ним вздохнул Горанфло.
Но наметанный глаз Шико подметил, что на мулах нет сбруи, а возле них — господина и его двух лакеев. Мулы стояли в своем природном наряде, то есть с них было снято все, что можно было снять, а что касается до господина и лакеев, то они исчезли.
Более того, вокруг мулов толпились неизвестные люди, которые их осматривали и, по-видимому, оценивали. Здесь были: лошадиный барышник, кузнец и два монаха-францисканца; они вертели бедных животных из стороны в сторону, смотрели им в зубы, заглядывали в уши, щупали ноги; одним словом — всесторонне изучали.
Дрожь пробежала по телу Шико.
— Шагай туда, — сказал он Горанфло, — подойди к францисканцам, отведи их в сторону и хорошенько расспроси. Я надеюсь, что у монахов не может быть секретов от монаха. Незаметно выведай у них, откуда взялись эти мулы, какую цену за них просят и куда девались их хозяева, потом вернешься и все мне расскажешь.
Горанфло, обеспокоенный тревожным состоянием своего друга, крупной рысью погнал своего мула к кузнице и спустя несколько минут вернулся.
— Вот и всего делов, — сказал он. — Во-первых, знаете ли вы, где мы находимся?
— А, смерть Христова! Мы едем по дороге в Лион, — сказал Шико, — и это единственное, что мне нужно знать.
— Пусть так, но вам еще нужно знать, по крайней мере вы так говорили, куда подевались хозяева этих мулов.
— Ну да, выкладывай.
— Тот, что смахивает на дворянина…
— Ну, ну!
— Тот, что смахивает на дворянина, поехал отсюда в Авиньон по короткой дороге через Шато-Шинон и Прива.
— Один?
— Как один?
— Я спрашиваю, он один свернул на Авиньон?
— Нет, с лакеем.
— А другой лакей?
— А другой лакей поехал дальше, по старой дороге.
— В Лион?
— В Лион.
— Чудесно. А почему дворянин поехал в Авиньон? Я полагал, что он едет в Рим. Однако, — задумчиво сказал Шико, словно разговаривая сам с собой, — я у тебя спрашиваю то, чего ты не можешь знать.
— А вот и нет… Я знаю, — ответил Горанфло. — Ну и удивлю же я вас!
— А что ты знаешь?
— Он едет в Авиньон, потому что его святейшество папа послал в Авиньон легата, которому доверил все полномочия.
— Добро, — сказал Шико, — все ясно… А мулы?
— Мулы устали; они их продали кузнецу, а тот хочет перепродать францисканцам.
— За сколько?
— По пятнадцати пистолей за голову.
— На чем же они поехали?
— Купили лошадей.
— У кого?
— У капитана рейтаров, он занимается здесь ремонтом.
— Клянусь святым чревом, куманек! — воскликнул Шико. — Ты драгоценный человек, только сегодня я тебя оценил по-настоящему!
Горанфло самодовольно осклабился.
— Теперь, — продолжал Шико, — заверши то, что ты так прекрасно начал.
— Что я должен сделать?
Шико спешился и вложил узду своего мула в руку Горанфло.
— Возьми наших мулов и предложи их обоих францисканцам за двадцать пистолей. Они должны отдать тебе предпочтение.
— И они мне его отдадут, — заверил Горанфло, — иначе я донесу на них ихнему аббату.
— Браво, куманек, ты уже образовался.
— Ну а мы, — спросил Горанфло, — мы-то на чем поедем?
— На конях, смерть Христова, на конях!
— Вот дьявол! — выругался монах, почесывая ухо.
— Полно, — сказал Шико, — ты такой наездник!
— Как когда, — вздохнул Горанфло. — Но где я вас найду?
— На городской площади.
— Ждите меня там.
И монах решительным шагом направился к францисканцам, в то время как Шико боковой улочкой вышел на главную площадь маленького городка.
Там на постоялом дворе под вывеской «Отважный петух» он нашел капитана рейтаров, распивавшего прелестное легкое оксерское вино, которое доморощенные знатоки путают с бургундским. Капитан сообщил гасконцу дополнительные сведения, по всем пунктам подтверждавшие донесение Горанфло.
Шико незамедлительно договорился с ремонтером о двух лошадях, и бравый капитан тут же внес их в список павших в пути. Благодаря такому непредвиденному падежу Шико смог заполучить двух коней за тридцать пять пистолей.
Теперь оставалось только сторговать седла и уздечки, но тут Шико увидел, как из боковой улицы на площадь вышел Горанфло с двумя седлами на голове и двумя уздечками в руках.
К тому же, по счастливой случайности, в поле зрения Шико находилось лицо хозяина гостиницы, разговаривающего с Николя Давидом.
Начала разговора Шико, как мы знаем, не слышал, однако из тех слов, которые ему удалось уловить, явствовало, что Давид всячески выказывает перед хозяином свою преданность королю и даже намекает на некую важную миссию, якобы возложенную на него господином де Морвилье.
Пока он так говорил, хозяин гостиницы слушал с видом несомненно почтительным, но в то же время довольно безучастным и едва удостаивал адвоката ответом. Шико даже показалось, что он улавливает то ли во взгляде хозяина, то ли в интонациях его голоса иронию, заметную особенно отчетливо всякий раз, когда адвокат произносил имя короля.
— Эге! — сказал Шико. — Наш хозяин, часом, не лигист ли он? Смерть Христова! Я это выясню.
И поскольку в комнате Николя Давида не говорилось ничего интересного, Шико решил подождать, пока хозяин гостиницы не соблаговолит нанести ему визит.
Наконец дверь открылась.
Хозяин вошел, почтительно держа свой колпак в руке, но на лице его еще сохранялось то подмеченное Шико насмешливое выражение, с которым он беседовал с мэтром Николя Давидом.