— Герцог Анжуйский! Кто это вам сказал?
— Он сам в личной беседе со мной, как говорят или, вернее, пишут законники; как писал, например, милейший и добрейший господин Николя Давид, светоч парижского форума. Этот светоч теперь угас, и до сих пор неизвестно, кто же его задул. Так вот, вы прекрасно понимаете, что если герцог Анжуйский принадлежит к Лиге, вам этого тоже не избежать, ведь вы его правая рука, черт побери! Лига понимает толк в деле и не согласится иметь своим главой однорукого.
— И что же дальше, господин Шико? — сказал Бюсси, на этот раз значительно более вежливым тоном.
— Дальше? — переспросил Шико. — Дальше, если вы принадлежите к Лиге или подумают, что вы к ней принадлежите, а так обязательно подумают, с вами случится то же, что случилось с его королевским высочеством.
— Что же случилось с его королевским высочеством? — воскликнул Бюсси.
— Сударь, — сказал Шико, поднимаясь и принимая ту позу, которую незадолго до этого принимал Бюсси, — сударь, я не люблю вопросов и — если вы разрешите мне продолжить — не люблю людей, задающих вопросы, поэтому у меня большое желание предоставить сделать с вами то, что сделали ночью с вашим господином.
— Господин Шико, — сказал Бюсси с улыбкой, которая заключала в себе все извинения, какие может принести дворянин, — говорите же, умоляю вас, где герцог?
— В тюрьме.
— В какой?
— В своей опочивальне. И четверо моих добрых друзей не спускают с него глаз: господин де Шомберг, которого вчера вечером выкрасили в синий цвет, как это вам известно, потому что вы были свидетелем этой операции; господин д’Эпернон, желтый с перепугу; господин де Келюс, красный от гнева, и господин де Можирон, белый от скуки. Прелестное зрелище, особенно если учесть, что герцог начинает зеленеть от страха. Вскоре мы сможем наслаждаться полной радугой, мы — избранное общество Лувра.
— Значит, сударь, — сказал Бюсси, — вы думаете, что моей свободе угрожает опасность?
— Опасность… дайте подумать, сударь. Я полагаю, что в эту минуту вас готовы… вас должны… вас должны были бы арестовать.
Бюсси содрогнулся.
— Как вы смотрите на Бастилию, господин де Бюсси? Это прекрасное место для размышлений, и господин Лоран Тестю, ее комендант, весьма недурно кормит своих пташек.
— Меня отправят в Бастилию?! — воскликнул Бюсси.
— По чести, так! У меня тут где-то в кармане даже вроде бы приказ есть препроводить вас туда, господин де Бюсси; хотите поглядеть?
И Шико действительно извлек из своей штанины, в которую могли бы поместиться три таких ляжки, как у него, составленный по всей форме королевский приказ, предписывающий взять под стражу господина Луи де Клермона, сеньора де Бюсси д’Амбуаз, в любом месте, где он будет обнаружен.
— Редакция господина де Келюса, — сказал Шико, — прекрасно написано.
— Так, значит, сударь, — воскликнул Бюсси, тронутый поступком Шико, — вы мне в самом деле оказываете услугу?
— Мне кажется, да, — сказал гасконец, — и вы того же мнения, сударь?
— Сударь, — сказал Бюсси, — заклинаю вас, ответьте мне, как человек благородный: вы спасаете меня сегодня, чтобы погубить когда-нибудь в другой раз? Ведь вы любите короля, а король меня не любит.
— Господин граф, — сказал Шико, приподнимаясь на своем стуле и кланяясь, — я спасаю вас, чтобы вас спасти. А теперь можете думать о моем поступке все, что вам будет угодно.
— Но, бога ради, чему обязан я подобной милостью?
— Разве вы забыли, что я просил вас о вознаграждении?
— Это верно.
— Так что же?
— Ах, сударь, с радостью!
— Значит, вы, в свою очередь, сделаете то, о чем однажды я попрошу вас?
— Слово Бюсси! Если только это будет в моих силах.
— Прекрасно, этого с меня достаточно, — сказал Шико, вставая. — Теперь садитесь на коня и исчезайте, а я передам приказ о вашем аресте тому, кто имеет право исполнить его.
— Так вы не должны были сами арестовать меня?
— Да что вы! За кого вы меня принимаете? Я — дворянин, сударь.
— Но я покидаю моего господина.
— Не упрекайте себя, он первый вас покинул.
— Вы славный дворянин, господин Шико, — сказал Бюсси гасконцу.
— Черт возьми, я и сам так думаю, — ответил тот.
Бюсси позвал Одуэна.
Одуэн, который, надо отдать ему справедливость, подслушивал у дверей, тотчас же возник на пороге.
— Реми! — воскликнул де Бюсси. — Реми, наших коней!
— Они оседланы, монсеньор, — спокойно ответил Реми.
— Сударь, — сказал Шико, — вот на редкость сообразительный молодой человек.
— Черт возьми, я и сам так думаю, — заметил Реми.
И они отвесили друг другу низкие поклоны, как это сделали бы лет пятьдесят спустя Гийом Горен и Готье Гаргий.[117]
Бюсси набрал несколько пригоршней экю и рассовал их по своим карманам и по карманам Одуэна.
Затем, поклонившись Шико и еще раз поблагодарив его, шагнул к двери.
— Простите, сударь, — сказал Шико, — разрешите мне присутствовать при вашем отъезде.
И гасконец последовал за Бюсси и Одуэном в маленький конюшенный двор, где паж и в самом деле держал под уздцы оседланных лошадей.
— Куда мы едем? — спросил Реми, небрежно беря поводья своего коня.
— Куда?.. — переспросил Бюсси в нерешительности или прикидываясь, что он в нерешительности.
— Что вы скажете о Нормандии, сударь? — сказал Шико, который наблюдал за сборами и с видом знатока разглядывал коней.
— Нет, — ответил Бюсси, — это слишком близко.
— А что вы думаете о Фландрии? — продолжал Шико.
— Это слишком далеко.
— Я полагаю, — сказал Реми, — что вы остановитесь на Анжу, оно находится на подходящем расстоянии, не правда ли, господин граф?
— Да, поехали в Анжу, — ответил Бюсси, покраснев.
— Сударь, — сказал Шико, — теперь, когда вы сделали ваш выбор и собираетесь выехать…
— Немедленно.
— Я имею честь приветствовать вас. Поминайте меня в своих молитвах.
Мы с вами последуем за Орильи, ибо он ведет нас туда, где должны разыграться главные события этого дня.
Лютнист прошел по набережным, на которых толпились с видом победителей буржуа, и очутился возле Лувра. Посреди бурного парижского ликования дворец сохранял спокойный и беззаботный вид.
Орильи хорошо знал жизнь, а придворную — в особенности. Прежде всего он поболтал с дежурным офицером, лицом, весьма важным для всякого, кто хочет узнать новости и разнюхать, не случилось ли каких скандальных происшествий.
Дежурный офицер был сама любезность: король встал утром в наилучшем настроении.
От дежурного офицера Орильи проследовал к привратнику.
Привратник делал смотр стражникам, одетым в новую форму, и вручал им алебарды нового образца.
Он улыбнулся лютнисту и ответил на его замечания по поводу дождя и хорошей погоды, что создало у Орильи самое благоприятное впечатление о политической атмосфере.
Поэтому Орильи отправился дальше и стал подниматься по главной лестнице к покоям герцога, старательно раскланиваясь с придворными, уже заполнившими лестничные площадки и передние.
У двери, ведущей в покои его высочества, он увидел Шико, который сидел на складном стуле.
Шико играл сам с собой в шахматы и казался полностью погруженным в решение трудной задачи.
Орильи намеревался пройти мимо, но длинные ноги Шико занимали всю лестничную площадку.
Музыкант был вынужден хлопнуть гасконца по плечу.
— А, это вы, — сказал Шико, — прошу прощения, господин Орильи.
— Что вы тут делаете, господин Шико?
— Как видите, играю в шахматы.
— Сами с собой?
— Да… я изучаю одну комбинацию. А вы, сударь, умеете играть в шахматы?
— Очень неважно.
— Ну конечно, вы музыкант, а музыка — искусство трудное, и те избранные, кто посвящает себя музыке, вынуждены отдавать ей все свое время и все свои способности.
— Комбинация, кажется, сложная? — спросил, засмеявшись, Орильи.
— Да. Меня беспокоит мой король. Вы знаете, господин Орильи, в шахматах король — фигура очень глупая, никчемная: у нее нет своей воли, она может делать только один шаг — направо, налево, вперед или назад. А враги у нее очень проворные: кони, они одним прыжком перемахивают через две клетки, и целая толпа пешек, они окружают короля, теснят и всячески беспокоят. Так что, если у него нет хороших советников, тогда, черт возьми, его дело гиблое, он недолго продержится. Правда, у него есть свой шут, который приходит и уходит, перелетает с одного конца доски на другой, имеет право становиться перед королем, позади него, рядом с ним; но правда и то, что чем более предан шут своему королю, тем большему риску подвергается он сам, господин Орильи, и я должен вам признаться, что как раз в эту минуту мой король и его шут находятся в наиопаснейшем положении.
— Но, — спросил Орильи, — какие обстоятельства заставили вас, господин Шико, изучать все эти комбинации у дверей его королевского высочества?
— Дело в том, что я жду господина де Келюса, он там.
— Где там? — спросил Орильи.
— У его высочества, разумеется.
— Господин де Келюс у его высочества? — удивился Орильи.
Во время разговора Шико очистил путь лютнисту, но при этом переместил все свое имущество в коридор и, таким образом, гонец господина де Гиза оказался теперь между гасконцем и дверью в переднюю.
Однако Орильи не решался открыть эту дверь.
— Но что делает, — спросил он, — господин де Келюс у герцога Анжуйского? Я не знал, что они такие друзья.
— Тсс! — произнес Шико с таинственным видом.
Затем, не выпуская из рук шахматной доски, он изогнул свое длинное тело в дугу, и в результате, хотя ноги его не сдвинулись с места, губы оказались возле уха Орильи.
— Он просит прощения у его королевского высочества за небольшую размолвку, которая у них случилась вчера.
— В самом деле? — сказал Орильи.
— Ему велел это сделать король; вы же знаете, в каких сейчас прекрасных отношениях братья. Король не пожелал снести одной дерзости Келюса и приказал ему просить прощения.