— Нет!
«Стефан, я не знаю, что со мной будет, если меня снова «перебросит» в тебя. Я просто умру на месте. После того, как «вернусь». ЕСЛИ вернусь…»
— Я могу приехать к тебе, — не унимался он.
— Стефан, пожалуйста… Мне просто нельзя с тобой видеться!
— Кто сказал? — спросил он, и по голосу я поняла, что он вызывающе улыбается.
— Я сказала. Это моё решение.
— Почему? Если у меня раздвоение личности, и вторая моя часть — маньяк-насильник, то я хочу об этом знать, — шутливо начал он.
— Дело не в тебе, — перебила я. — Просто мне нужно время.
«Ну или психушка. Тоже вполне подойдёт».
— Лика, я не совсем понимаю, на что тебе нужно время, если ничего не случилось, — он искренне недоумевал. — Позвони мне, когда… когда захочешь. У Хельги есть мой номер. Через две недели я возвращаюсь в Дрезден, я хотел бы увидеть тебя до того, как…
— Хорошо, — перебила его я, зная совершенно точно, что не позвоню.
«Прости, Стефан… Я не хочу никаких парней. Никаких встреч. Никаких разговоров. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Потому что мне очень — ОЧЕНЬ! — страшно».
***
Зеркало не врало: я давно не выглядела так хреново. Блёклые, торчащие во все стороны волосы, бледная сухая кожа, кажущаяся еще более бледной на фоне волос, фиолетовые круги под глазами. И серые, нездорово тусклые глаза. «Мои свинцовые пули», — любил говорить о них папа, когда я приходила к нему, рассерженная или огорчённая чем-то. Теперь максимум, на что эти глаза могли рассчитывать: две старые оловянные пуговицы.
Ох, папа... Мысли об отце тут же придали мне сил. Нет, я не могу позволить себе сломаться. Я не должна сломаться. «Всему есть объяснение», — сказал бы он. Так и есть. Если это кошмар, мне нужно проснуться. Если это помешательство, мне нужен врач и банка разноцветных колёс. Если я монстр, мне нужно научиться жить с этим.
— Анна, знаешь… Боюсь, мне снова нужна будет помощь врача.
Мы сидели с ней на кухне, друг напротив друга, две грустные, больные, измотанные тетки, одной семнадцать, другой сорок семь. Я с кружкой ройбуша, Анна — с чашкой остывающего кофе, в который она, надеясь, что я ничего не замечу, подлила коньяка.
— Хорошо, я позвоню ему. Боль в горле всё не проходит? Снова температура?
— Я не про терапевта. Мне нужен психотерапевт.
«А может быть самый натуральный психиатр. Со смирительной рубашкой и двумя глыбоподобными санитарами наготове…»
Анна залпом выпила кофе. Она пыталась не выказывать волнения, но актрисы из нее не вышло бы.
— Зачем он? Снова вернулись плохие сны? Или… зачем?
— Сны, — соврала я.
— Хорошо. Позвоню ему.
Я изобразила на лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку, и, глядя на круговорот чаинок в замкнутом пространстве чашки, спросила:
— Анна, ты веришь в то, что душа может существовать отдельно от тела?
Анна поднесла ко рту чашку и, обнаружив, что в ней не осталось ни капли, медленно поставила на стол.
— Вообще-то, в это верят девяносто процентов жителей этой планеты.
— Я не про религиозность и жизнь после смерти...
— Про что же?
Я вцепилась в кружку так, словно ее кто-то собирался отнять.
— Что скажешь насчет временного... э-э-э... выхода из своего тела... при жизни? Иногда мне кажется, что со мной что-то не так. И это как-то связано с тем, что моя душа...
Я замолкла, пытаясь решить для себя, поступила ли я правильно, начав весь этот затейливый разговор, или в очередной раз сглупила.
Секунду Анна пытливо смотрела на меня, сдвинув брови, но очень быстро ее лоб разгладился, а руки покровительственно сжали мою ладонь.
— Лика, это просто сны, — сказала она решительно. — И я отказываюсь верить, что мы с тобой — такие серьезные, взрослые и реальные — не сможем управиться с такими... мелочами.
«Мелочи» были упомянуты с ноткой какого-то особенного презрения. Так, что я сразу почувствовала в Анне некую союзницу, готовую, если понадобится, вытащить из загашника какой-нибудь видавший виды кольт и начать отстреливаться от моих реальных — и не очень — врагов.
***
— Анна, вам стоит хорошо подумать над моим предложением. Впрочем, это даже не предложение, а — с учетом аналогичных инцидентов в прошлом и возраста пациентки — настоятельная рекомендация.
Я прикрыла за собой дверь, сбросила рюкзак и только-только приготовилась сразиться со шнурками на ботинках, как вдруг поняла, что эта заумная реплика, которую только что изрек голос Караванского где-то, если уши не подвели, на кухне, — имеет ко мне самое что ни на есть прямое отношение.
— Вы уверены? — робко ответила Анна.
Оставив в покое шнурки, я бесшумно подошла к стене, разделяющую гостиную и кухню, намереваясь не пропустить ни слова.
— Давайте еще раз, — сказал Караванский, хрустнув пальцами. — Какие-либо серьезные психические отклонения я, в принципе, не зафиксировал…
Я выдохнула.
— Но та непоколебимая уверенность, с которой Лика рассказывает о своих… скажем так, видениях, меня настораживает. Без тщательного обследования нельзя исключать эндогенное психическое заболевание, связанное с нарушением обмена веществ головного мозга, и некоторые другие отклонения. Поэтому я вам очень рекомендую подумать о полном обследовании в стационаре.
Я перестала дышать.
Значит, психоневрологический диспансер. Не совсем то, на что я рассчитывала, изливая душу Караванскому. Верней, совсем не то. Серьезных психических отклонений не зафиксировано, но меня всё равно настойчиво приглашают в психушку.
Я очень сомневалась, что разговоры с психотерапевтом смогут хоть как-нибудь пошатнуть мою уверенность в тех «перемещениях», что со мной случались. Всё, в чем я нуждалась, — профессиональное, непредвзятое, обоснованное подтверждение моей «нормальности», и я наивно полагала, что нескольких «разговоров по душам» с врачом будет для этого достаточно. К стационару я была совершенно — категорически! — не готова.
«Да ну хватит, ну зачем так убиваться-то, — я попыталась привести себя в чувство, потирая виски и лоб вспотевшими ладонями. — Вылечиться-то хочешь небось? Хочешь. Ну так значит давай прекращай истерить, ей-богу… Там же не монстры в больнице, а врачи. Причем, в небывалом количестве на метр квадратный. Уж кто-нибудь умный обязательно найдется, кто тебе голову подлечит-подправит, покушаешь галоперидольчика, пожуешь феназепамчика…»
Я чуть не рассмеялась в голос от собственных нравоучений.
— А что за видения у моей девочки? — голос Анны был едва различим (тиканье часов или рисунок на обоях — казалось, и те были куда более осязаемы чем этот бесцветный голос...)
— Хорошо, — секундное колебание. — Ей кажется, то есть она уверена, что ее душа на несколько минут может… как бы это сказать… перескакивать в тела других людей. Что уже само по себе плохо коррелирует с психическим здоровьем…
Я медленно опустилась на корточки, очень надеясь, что колени не будут оглушительно хрустеть, и прижалась затылком к стене.
«Плохо кор-ре-лиии-ру-ет с психическим здоровьем, — передразнила я Караванского. — А не пошли бы вы, уважаемый доктор...»
***
Я не сразу заметила Анну, которая наверняка что-то услышала и теперь стояла передо мной с полыхающим от возмущения лицом. Я онемела. Быть пойманной на подслушивании! К такому позору я точно была не готова.
Волнение здорово подпортило мне качество «изображения»: я видела бледное пятно Анниного лица, а вокруг него расходилась кругами глубокая бархатная темнота. Анна, не понятно почему, всё еще не начала свою гневную проповедь, вместо этого она испуганным севшим голосом спросила:
— С вами всё в порядке? Вам больно?
Я, немного ошарашенная этим ее «вы», кивнула головой.
— Что-то голова немного… — начала я и… замолкла.
Мой голос звучал точь-в-точь как голос доктора Караванского.
Темнота, до этой секунды сжимавшая все углы обзора, начала рассеиваться. В горле на полпути застрял вопль: я сидела, закинув ногу на ногу, на кухонном диване. Передо мной стояла Анна. На моем носу поблескивал предмет, с которым моя переносица до сих пор была не знакома, — очки в золотой оправе. Я находилась в теле доктора Караванского.
***
«Отец Небесный! Иисус! Мария... Дух святой... Кто там еще...»
Я вросла позвоночником в спинку дивана, сжала зубы и не прекращала молиться. Кожа покрылась липким потом, чёрные волоски на больших темных руках встали дыбом, золотые очки съехали набок.
Анна бросилась к окну, распахнула его настежь, даже не заметив, как смахнула с подоконника вазу с цветами. Подлетела ко мне, ослабила галстук и расстегнула верхние пуговицы на рубашке.
— Иван Васильевич, вы только не волнуйтесь. Это возраст дает о себе знать. Уж мне это знакомо. Я вам сейчас чай с мятой и мелиссой. Куда же она подевалась, эта мята, чёрт бы её... — тихо выругалась Анна, громыхая дверцами шкафов. — Это вы наверно тоже за Лику волнуетесь. Вот вас и…
Я почувствовала наползающие на глаза слезы.
«О господи, я больше не хочу! Я так устала от всего этого!»
Я моргнула, и слёзы, чудом цеплявшиеся за нижние ресницы, тут же в два ручья хлынули вниз. Анна, заметив эти ручьи, тут же подбежала и испуганно затрясла меня за плечи:
— Иван Васильевич! Иван Васильевич! Ну рано так расстраиваться-то. Ведь пока у Лики ничего серьёзного н-не диагностировали?
— Пока ничего, — выдавила я, шумно всхлипывая. — Пока ничего… Но… ма-а-а-ма, мне так страшно!
Я прижала к лицу ладони и громко разревелась глухим старческим голосом. Мне вдруг стало совершенно ясно, что если я не поделюсь всем этим с кем-то, то свихнусь. И очень желательно, чтобы этим кем-то был не человек в белом халате, сортирующий все мои слова по полочкам, по колбочкам и наклеивающий на них ярлыки диагнозов. Мне захотелось рассказать обо всем этом кому-то, кто будет в состоянии просто сидеть со мной рядом и держать меня за руку, пока вокруг сгущается тьма.
— Анна… Я… действительно могу перемещаться в тела других людей, — прошептала я. Более тяжелых слов я в своей жизни еще не говорила.
— Я — Лика. И веришь ты или нет, но я сейчас — здесь, — я постучала пальцем по морщинистому лбу и снова зарыдала.
***
Я понимала, что у меня есть минуты две-три, прежде чем Анна, перепуганная моими словами до смерти, подскочит и побежит к телефону вызывать скорую для сумасшедшего психотерапевта. А возможно, у меня еще меньше времени, потому что я не знала, когда моё сознание соизволит вернуться обратно. Мне нужно было спешить.
Если Анна убедится в том же, в чем была убеждена я, то вероятность того, что все это мой собственный бред, очень резко снизится до нуля. Если я найду нужные слова и если успею их сказать, то я спасена!
Я схватила Анну за руку, заставив ее непроизвольно дёрнуться от ужаса, и быстро заговорила:
— Анна, пожалуйста, выслушай меня, я знаю, что в это будет невероятно трудно поверить, но, пожалуйста, попытайся ради меня. Я только что пришла из школы и даже не успела расшнуровать ботинки, как услышала ваш с Караванским разговор. Я начала подслушивать, прости, и сама не заметила, как меня перебросило в это тело. Если ты сейчас побежишь за телефоном — я знаю, у тебя так и чешутся руки, — то в гостиной споткнёшься о мои ноги. Моё настоящее тело лежит там посреди… Анна, пожалуйста! — я изо всех сил сжала ее руку, видя, что она готова вскочить и бежать ко мне — к моему телу — на помощь.
— Анна, я прошу тебя, у меня не так много времени… Я — Лика — ЗДЕСЬ. Не там! Послушай… — я зажмурилась, пытаясь вспомнить что-нибудь, о чем могли знать только она и я. — Ты наливаешь себе коньяк в кофе, когда думаешь, что никто не видит. Ты любишь цветы и считаешь их самыми удивительными созданиями во всей Вселенной. Ну после моего папы, разумеется... А! Ты ездила в Ялту учиться опылять орхидеи! Хотя я считаю, что цветы должны уметь опыляться сами, а раз не умеют – то и чёрт бы с ними... В моём рюкзаке лежат два билета на «Вишнёвый сад», которые я купила по дороге домой. Я подумала, что название тебе понравится, хотя там пьеса и не про сад вовсе, предупреждаю сразу, а про упадок дворянской России... Восьмой ряд, семнадцатое и восемнадцатое места! Пожалуйста, иди проверь, и если всё окажется именно так, как я рассказала, то ты поверишь мне? Ты поверишь, что я, Лика, сейчас сижу здесь, в теле другого человека, и говорю с тобой?! Хотя подожди… Спроси у меня что-нибудь! Что-то, о чем могла знать только я, только Лика. СПРОСИ!
Мой монолог с каждым словом катился все быстрее и стремительно превращался из хлипкого снежка в лавину. А потом эта лавина безжалостно рухнула Анне на плечи. Анна вскочила, пристально рассматривая меня. Словно ее глаза обладали рентгеновским излучением и могли просветить меня насквозь –- до самой души.
— Если ты — Лика, то должна знать, где лежит… мята! — нервно выкрикнула Анна.
Я стянула с переносицы раздражающе тяжелые очки и уставилась на нее. Разыгравшаяся на кухне cцена всё больше отдавала комедийным душком.
— В крайнем верхнем шкафу, в старой банке из-под кофе, — без колебаний сказала я. И еле-еле управляя этим непривычно тяжелым телом, я подскочила к шкафу, уверенным жестом фокусника-иллюзиониста выхватила с верхней полки банку с мятой, сахар, а вот чашка, чашка Анны… Как будто суетливое движение этих чужих тёмных рук могло спасти меня.
— Лика? — наконец прошептала Анна, осторожно укладывая легкую ладонь на мне на плечо. Я резко обернулась и сжала ее в объятиях, ощущая гладко выбритой щекой Караванского слезы на ее лице.
***
— Я что, задремал? — недовольно пробурчал Караванский.
— Я, Иван Васильевич, сначала подумала, что вам… плохо стало. Даже галстук вам развязала, — осторожно сказала Анна. — А вы и в самом деле… просто задремали. Ну, думаю, пускай поспит доктор, это потому что работа у него… тяжелая.
Я снова сидела на полу в коридоре и слышала каждое слово. Кажется, я говорила, что из Анны не вышло бы актрисы? Беру свои слова обратно.
— В общем вы, Анна Аркадьевна, подумайте над моими рекомендациями касательно Лики.
— Хорошо, Иван Васильевич.
— Это крайне серьезно. Когда ребёнок начинает так фантазировать, это всегда должно насторожить.
— Конечно, Иван Васильевич.
Я медленно встала, вернулась в гостиную, плюхнулась на диван и начала расшнуровывать ботинки.
— О, а вот и Лика, — лучезарно улыбаясь, прощебетала Анна, провожая к двери Караванского.
— Здрасьте, — мрачно пробубнила я. — А я вот… со школы пришла.
Караванский смерил меня пытливым взглядом, тепло поздоровался, справился о моей учёбе и скрылся за дверью.
Анна подошла ко мне и обняла за плечи.
— Билеты, — уныло сказала я, протягивая ей две бумажки, украшенные по контуру незатейливым узором. — «Вишневый сад», как и говорила…
— Обязательно сходим. Обязательно, моя родная…
И мы, шатаясь, поплелись на кухню, где Анна — впервые со времен нашего знакомства — предложила мне напиток гораздо более крепкий, чем чай.
***
— Не вижу смысла в помощи психиатра. Если лечить тебя, то, пожалуй, и меня с Караванским заодно. Это при том, заметь, что я никогда не страдала какими-либо... психическими расстройствами. Ну депрессия не в счёт.
Мы с Анной наконец немного оправились после «кухонного происшествия» и теперь могли спокойно об этом поговорить.
— А кто, думаешь, может помочь? — спросила без особой надежды.
— Я пока не знаю. Но уверена в двух вещах. Первая: этот «кто-то» обязательно найдётся. И вторая: нам не слишком нужно распространятся по этому поводу. Может обнаружиться слишком много людей, заинтересованных в твоём… даре.
— По-твоему, это дар? — я сдвинула брови.
— По-моему, да.
Мне очень хотелось возразить ей, но во рту было слишком много горечи, чтобы открывать его.
«Не знаю, дар ли, но подарочек точно…»
Психотерапия потерпела крах. Да какой. Мой «прыжок» в Караванского был таким невероятным спектаклем, что если бы я не была так испугана, то непременно хохотала бы до икоты. Представить только, моё я, словно в насмешку, вселяется в тело врача, который в это время разглагольствует о моей ненормальности! Один — ноль. Что дальше? Прыгаю в каждого, кто усомнится в моей нормальности, и даю ему в челюсть его собственным кулаком? А почему бы и нет...