Когда я доставала из кармана ключи от квартиры, меня затошнило. Да так сильно. Боялась, вырвет прямо у порога. Распахнула дверь, влетела в ванную и склонилась над раковиной. Ничего! Тогда засунула два пальца поглубже в рот. Старое, испытанное еще в студенческие времена средство. И опять ничего. Правда, тошнота немного отступила. Может, это у меня аллергия на Ивана так проявляется? Умылась холодной водой и, не заглядывая в зеркало, прошла в комнату.
Димка все еще смотрел телевизор. И та же поза. И та же тарелка на животе. Только печенья почти не осталось. Вот ведь сластена.
— Вернулась? — деланно равнодушно спросил сын.
Мне вдруг стало любопытно, а чего это он заинтересовался моими делами? К Лидусе чуть ли не погнал. Ох, не спроста…
Не дождавшись ответа, Димка на минуту оторвал свой ясный взор от телевизора. Почти сразу же тарелка с печеньем полетела на пол. Я хотела отругать его. И не смогла. Димка смотрел так испуганно.
— Мам! Что с тобой?
Со мной были головокружение, звон в ушах, тошнота. Но это же на лбу не написано?
— Мам! Ты вся красная! Вся-вся! Как бурак!
— Это я сейчас в ванной постояла. Головой вниз. Вот кровь к щекам и прилила.
— Да ты сама посмотри! — волновался Димка. — У тебя, что щеки, что руки — одного цвета!
Я подняла руки к лицу. Посмотреть. Звон в ушах усилился и все вокруг поползло куда-то в темноту.
…Сон не хотел меня отпускать, давил мягкой лапой. Поэтому просыпалась я долго, медленно вспоминая происшедшие накануне события. Была у Лидуси. Там тихо повздорила с Иваном. Пришла домой и потеряла сознание. Окончательно пришла в себя, когда Лидуся встречала врачей «скорой», а Димка тихо плакал в углу между окном и диваном. Там, где раньше стоял торшер. Сидел на полу и плакал, как маленький. Хорошо, что Ивана не было. Я и так стеснялась. Меня осматривали два молодых фельдшера. Диагноз поставили преглупейший: гипертонический криз. Вкатили пару уколов. Посидели полчаса, напугали больницей. Велели утром непременно вызвать врача и уехали с чистой совестью. Лидуся изобретала на кухне какую-то еду. Димка в своей комнате готовился ко сну. Я лежала, подремывая, и размышляла. Гипертония. Это у меня? Хм, шуточки, однако. Да я за всю свою жизнь ничем не болела. Если не считать того случая, когда папочка меня первый раз выпорол, то один раз была ангина и один раз грипп. Давно. Еще в детстве. На мне пахать можно. Какая тут гипертония?! От чего? На нервной почве, что ли? Как заснула, не помню. Но чай мы с Лидусей не пили. Это точно. Почему же на столе чайные чашки стоят?
Солнечный луч скользнул по лицу. Я повернула голову, чтобы свет не бил в глаза, взглядом наткнулась на часы. Старинные бабушкины настенные часы. С маятником и курантным боем. Стрелки показывали половину одиннадцатого. Мамочка моя! На работу проспала! На оба урока! Никогда со мной такого не было. Что теперь делать? Вот Котов-то порадуется. Такой козырь ему в руки дала.
Я резко села и сразу почувствовала, как кружится голова. Краем глаза заметила возле дивана табуретку. На ней — тарелка, накрытая чистой льняной салфеткой, и бумажка. Потянулась сначала за бумажкой. Так и есть. Записка от Димки. «Мама! Не вставай пожалуйста. Тетя Лида вызовет тебе врача. А я предупрежу завуча. Завтрак на табуретке. Ни о чем не волнуйся. Дима.» В носу предательски защипало. Неужели сын достаточно вырос, чтобы оставлять подобные записки? Мне казалось, он еще настоящий цыпленок. Или просто родителям свойственно видеть своих детей маленькими до самой их старости?
Ладненько. Раз в школу можно не ходить, я решила до прихода врача поработать над конспектами для уроков. Все равно наша участковая раньше трех часов дня не явится. Бабушка перед смертью часто болела, и мне довелось близко познакомиться с причудами районной поликлиники и участкового врача.
Я уселась на диване поудобней. Обложилась со всех сторон необходимыми материалами. И задумалась. Но если бы о конспектах…
ТОГДА
Мы с Лидусей собирались в школу. На танцы. Вообще это называлось вечером отдыха старшеклассников. Директор такое название придумал. А на самом деле были обыкновенные танцы. Конечно, комитет комсомола вначале представлял какой-нибудь капустник или монтаж. Например, посвященный 9-му мая, как на сей раз. С монтажами приходилось мириться всем, иначе танцулек не видать. А нам, восьмиклассникам, и монтаж не был в тягость, лишь бы пропустили на вечер.
Собирались мы у меня дома. Мои родители возвращались с работы позже, чем Лидусины. И, естественно, не могли видеть, как мы неумело пачкаем тушью ресницы. Если бы наши предки узнали! Мой отец разорялся бы целый год. А тетя Маша отходила бы обеих мокрой, грязной тряпкой. Тем более, что сегодня Лидуся прихватила с собой мамину губную помаду и тени для век.
— Знаешь, чего скажу? — щебетала она перед зеркалом, слюнявя кудряшки на висках.
— Чего? — откликнулась я, спешно зашивая дырку в тонких колготках. Здоровущая дыра. Хорошо еще, что на пятке, в туфлях не видно будет.
— Ко мне вчера Широков подходил. Ну, Генка Широков из второго подъезда, — пояснила Лидуся, заметив мой непонимающий взгляд.
— И что? — равнодушно спросила я, опять склоняясь над колготками.
— И ничего, — обиделась Лидуся. Не понимала, почему я не разделяю ее энтузиазма. Впрочем, моментально остыла, сменила гнев на милость:
— Про тебя спрашивал.
— А…
Знаю я, что в таких случаях спрашивают парни. Ко мне вон сколько уже подходили. Интересовались Лидусей. Она становилась настоящей красавицей: серо-синие глаза в обрамлении густых черных ресниц, нежный румянец и вьющиеся кольцами темные волосы. И, как настоящая красавица, она была немножко взбалмошной. А во мне ничего такого нет. Особого интереса не представляю. Поэтому предпочитала не обсуждать подобные темы. Меньше комплексовать приходилось. Но разве Лидусю остановишь, если ей чего-то хочется? Это же танк. Правда, очаровательный, с цветами и оборочками. Кроме того, Лидуся с осени вздыхала по одному десятикласснику, звавшемуся Андреем Песковым. И темы, касающиеся весенних эмоций, грели ей душу.
— Знаешь, он так про тебя расспрашивал, так расспрашивал…
Я молча зашивала дырку и соображала, какую юбку надеть. Или брюки? Джинсов у меня нет. А брюки… Почти все девчонки будут в брюках. Сейчас модно. С клешем от колена или от бедра. Значит, лучше — юбку. А к ней зеленый батник, что подарил Никита на 8-ое марта.
— По-моему, он в тебя влюбился, — авторитетно заявила Лидуся, закончив наконец укладывать свои кудряшки.
— Все у тебя повлюблялись, — проворчала я, отбирая у нее тушь, поплевала на брусочек и стала елозить по нему зубной щеткой. — Как втрескалась в своего Пескова, так одну любовь кругом и видишь. Тебе не кажется, что нам еще рано влюбляться?
Лидуся обиженно заморгала накрашенными ресницами.
— Скажи лучше, где мы умываться после танцев будем?
— Как где? В школе, — она потянулась за флакончиком с духами. — В туалете.
— Ну, да, — хмыкнула я. — А если тебя твой Песков провожать пойдет?
Лидуся захохотала. Ей немного нужно было для веселья. Иной раз пальчик покажи, и смеяться будет дня три кряду. Сейчас она представила себе Андрюшу Пескова, разглядывающего ее вымытую до блеска физиономию. Конечно, ни о каком провожании она не мечтала. На танцах десятиклассники нас едва замечали. Но зато пэтэушники не давали проходу.
Сегодня мы с Лидусей оказались переборчивы с партнерами, поэтому почти все медленные танцы простояли в самом дальнем и темном углу. Лидуся наблюдала, как недоступный Песков увивается вокруг Заварихиной.
— У, Заварка! — бухтела Лидуся. — Припомню я тебе!
Грозила кулачком в ее сторону.
Мне весь вечер из солидарности пришлось простоять рядом с Лидусей, выслушивая ее комментарии и жалобы. Но на счет Заварихиной наши мнения совпадали. Ольга кокетничала с Песковым, не отцепляясь от руки Ивана. Бедная Шурочка Горячева готова была предать свою лучшую подружку страшной и мучительной смерти. Я и сама склонялась к аналогичной мысли. Но тут Лидусю осенила блестящая идея, которой она не преминула сразу же поделиться.
— Слушай, — закричала она мне прямо в ухо. Еще бы! Сквозь грохот музыки сейчас и качественный вопль не расслышишь.
— Давай покажем этой Заварке, чьи в лесу шишки?
Я развела руками. С удовольствием бы показала. Но как?
— Когда «белый» танец объявят, ты Ивана пригласи, а я — Пескова.
— Да Иван не пойдет. Откажет.
— Тебе? — удивилась Лидуся. — Никогда. А если заартачится, скажи ему, что мне помогаешь. И вот увидишь, побежит, как миленький. Только надо с ними совсем рядом встать, чтобы успеть перехватить.
Потанцевать с Иваном, помогая тем самым Лидусе, — совсем другой коленкор. Даже для себя самой прекрасное оправдание. Тем более для Ивана. И я поддалась на уговоры. Мысленно начала прорабатывать свои действия, забыв обо всем остальном.
Зазвучал медленный танец. Лидуся потянула меня за собой. Мы выбрались из своего нагретого угла и стали протискиваться поближе к намеченной цели. Тут-то меня и словил Широков.
— Можно? — спросил мягко. Только ответа ждать не стал, сразу взял за руку. Лидуся и здесь вовремя подсуетилась. За меня ответила ему согласием. Но предупредила, что отпускает любимую подругу лишь на один танец. А потом у нас важное дело. И сразу толкнула меня в спину. Я прямо-таки свалилась на Широкова. Оглянулась на Лидусю, свирепо сверкнув глазами. Исподтишка показала ей кулак. Широков не обратил внимания. Благодарно улыбнулся Лидусе и потащил меня за собой.
Я плелась за его спиной и сочиняла гневную речь, направленную против дорогой подруженьки. С какой стати она будет решать за меня, с кем мне танцевать?
Пока я злилась, Широков пробивал дорогу в центр актового зала.
— Все, Широков. Дальше не пойду.
Мне не хотелось, чтобы Иван увидел, как я танцую с другим.
— Меня, между прочим, Геной зовут, — огрызнулся вдруг Широков. Но остановился. Обхватил меня ручищами, как клешнями, затоптался на месте. Я старалась подстраиваться под его неловкие движения. Заодно попыталась исправить свою оплошность.
— Извини, Ген. Просто мы раньше не общались. Ты же меня на два года старше?
— На два, — подтвердил он, придвигаясь ближе.
Эта манера танцевать мне никогда не нравилась. Парень с девчонкой обнимались и, тесно прижавшись друг к другу, покачивались в такт музыке. Тем более, не хотелось обниматься с Широковым. Поэтому я незаметно отстранилась от своего партнера. Чтобы не способствовать возникающему интиму, снова бойко заговорила:
— Надо же! Живем столько лет в соседних подъездах, а я о тебе ничего не знаю. Ты чем сейчас занимаешься?
И до конца танца Широков подробно рассказывал о своем ПТУ, где учился на автослесаря. Еле-еле дотерпела до минуты, когда песня закончится. От Широкова сильно пахло табаком, немного — вином. И голос чуть гнусавый, и ладони влажные. Противно, короче. Едва только появилась возможность, мигом сбежала к Лидусе. Хотя… Могла бы и не торопиться. Во-первых, за медленным танцем запустили серию быстрых. А, во-вторых, Лидуся истерзала меня болтовней о Широкове. По ее мнению, мне не надо теряться, когда такой ценный кадр сам идет в руки. Генка симпатичный парень, и с ним вполне можно ходить в кино или на танцы. У других девчонок парни и того хуже.
Я слушала ее аргументы впол-уха. Глазами выискивала в толпе Ивана. Куда подевалась их компания? Вроде, только-только здесь были. Понятно, что увидеть нужного человека в полутемном зале среди танцующей орды крайне роблемноп. Но так хочется!
Лидуся все жужжала, жужжала над ухом. Разговор был неприятен и утомителен. Единственный мой довод, что Широков, кажется, выпивает, Лидуся небрежно отмела. Посоветовала мне присмотреться к ребятам. Все выпивают. А если начну постоянно встречаться с Широковым, то смогу условие поставить — пусть бросит пить. Захочет встречаться, так и бросит.
— Ага! Только шнурки погладит.
— Захочет, — убежденно протянула Лидуся. — Вон какими голодными глазами смотрит. На тебя так не смотрит даже…
Тут Лидуся запнулась. Посмотрела встревоженно глазами и замолчала. Меня это заинтересовало. Чтобы не спугнуть, полюбопытствовала якобы равнодушно:
— Значит, Широков голодными глазами смотрит? А кто еще?
Но Лидуся, видимо, поняла, что сболтнула лишнее.
— Мама твоя. Вот кто, — ответила туманно, поджала губы. Выпытывать у нее, кто еще кидает на меня стрстные взоры, дело бесперспективное. Если Лидуся не хотела говорить, никакие уловки и хитрости не помогали. Да она и времени мне не дала. Вернулась к обсуждению Широкова, заявив, что встречаясь с ним я ничего не потеряю, а помочь мне это сможет здорово. Помочь? В чем? Что еще за тайны Мадридского двора? Мое терпение лопнуло.
— Я знаю, почему ты так переживаешь за Генку. Он тебе нравится больше, чем какой-то там Песков. У него самый широкий клеш в целом районе. И везде цепочки: на шее, на руках, даже на штанах.
— Я за тебя переживаю, дурочка, — фыркнула Лидуся, среагировав скорее на замечание о цепочках, чем на мой тон. Она действительно, как сорока, любила все блестящее.
Мы вполне могли с ней рассориться на целый вечер. Но тут, к счастью, объявили «белый» танец. Мы встрепенулись и помчались выполнять свой план.
Лидуся оказалась права. Никаких объяснений не потребовалось. Иван без звука пошел со мной танцевать. Правда, его компания загоготала, когда я пролепетала приглашение. Но не он же! Вслед нам отпустили несколько плоских шуточек. Что-то там про килек. Или сикильдявок? Иван ухом не повел. Все равно, танец был испорчен. Благодаря издевкам я вдруг почувствовала себя мороженной треской. Руки и ноги стали негибкими, деревянными какими-то, ладони потели. Иван настороженно молчал. А мне ничего путного в голову не приходило. Поглядывала через его плечо на Лидусю, танцующую со своим Песковым неподалеку от нас. Лидуся блестела глазами, энергично болтала. Я завидовала ей ужасно. Столько свободы, непринужденности. Вот ведь везучая! Хотелось бы и мне так…
Иван заинтересовался моим повышенным вниманием к невидимому для него объекту. Спросил ворчливо:
— Куда ты все время смотришь?
— Да на сестру твою, — ответила я и взглянула ему в лицо.
Вот бывает так иногда. Смотришь в глаза человеку и ничего другого уже не видишь. Одни эти глаза. А все остальное исчезает неизвестно куда. И ты начинаешь тонуть в этих глазах, тонуть… А потом оказалось, что мы совсем близко. И Иван крепко меня обнимает. От него идет сильное, ровное тепло. Я чувствую это щекой, прижатой к его груди. И весь мир качается, качается…
Музыка внезапно кончилась. Мы все еще стояли, прижавшись друг к другу, когда рядом нарисовалась Шурочка Горячева. Подняла рыжие бровки. Сказала капризно:
— Нам всего несколько дней осталось, а ты танцуешь неизвестно с кем! Ну, Иван!
Он повернулся к Шурочке, одной рукой продолжая удерживать меня за талию. Не отпускал. Ответил ей будничным, скучным тоном:
— Иди на первый этаж. И жди меня возле раздевалки. Я сейчас приду.
Шурочка обижено шмыгнула носом. Постояла немного возле нас. Но сердить Ивана не посмела, ушла, красиво покачивая бедрами. Джинсы сидели на ней, как влитые.
Иван нерешительно взглянул на меня. Убрал руку с моей талии. Не уходил. Словно ждал чего-то.
— Почему вам несколько дней осталось? — я смотрела на него снизу вверх, с непонятной надеждой ожидая ответа.
— Мне скоро в армию идти. Повестка пришла.
Словно специально, начала греметь быстрая музыка. Горохом стучали дробные звуки ударника. Толпа вокруг скакала, прыгала, топала. Мы стояли в этой ревущей толпе, как в пустыне. Теснота и давка потеряли свое значение. Все вообще потеряло свое значение…
— Когда? — прошептала тоскливо. Думала, Иван меня не услышит. Но он услышал.
— Двенадцатого.
— А сегодня уже седьмое. Так скоро…
Отчаяние было готово брызнуть из меня слезами. Я отвернулась, чтобы он не заметил моей тоски. Закусила губу.
— Пойдем завтра в кино? Сможешь?
Иван приглашал меня в кино? Или мне послышалось? Даже повернуть голову в его сторону боялась. С четвертого класса мечтала с ним в кино сходить. И не надеялась давно. Выходит, мечты иногда сбываются.