Она не повернулась, а так и сидела на кровати, спиной к двери, когда шум воды затих, и послышались его шаги. Так и сидела на месте, подогнув под себя ноги, теребя в руках пояс халата.
— Ты испортил мне всё настроение, — обиженно сообщила она, когда он обнял её сзади за плечи и наградил поцелуями в макушку и в щеку.
— Я специально, чтобы тебя замучила совесть.
— Она меня уже замучила, — всё в том же тоне ответила она, заметив, что его настроение явно улучшилось. — Последнее время каждый считает своим долгом воззвать к моей совести.
— Ты и билет взяла?
— Да.
— И обратный?
— Да, — так же односложно подтвердила она, всем видом демонстрируя полное равнодушие.
— Покажи.
— Зачем? — последовал её раздражённый вопрос.
— Надо. Давай говорю, покажи мне билеты, — он отпустил её и Эва слезла с кровати.
— Вот, — она достала из сумки билеты и вручила ему. После тщательного изучения Ян вернул ей билеты.
— Кажется, кто-то был смертельно голоден.
— Вот именно, что был, — проворчала она, но позволила себя обнять.
— Значит, мне придётся всё сесть в одиночку, — грустно и обречённо констатировал он.
— Ну, уж нет! Я передумала! — она выбралась из его объятий и поправила халат.
— Как прилетишь, позвони, — потребовал он, натягивая свои драные джинсы.
— Хорошо.
— Потом, как доберёшься к отцу, тоже позвони, — продолжал он наставлять её назидательным тоном.
— Папа меня сам встретит.
— Всё равно позвони, — не отставал он.
— Хо-ро-шо! — по слогам произнесла Эва и тихо добавила: «Вот зануда!»
— А можно мне томатного соку?
— Да, конечно, — улыбнулась стюардесса и через минуту принесла то, что попросила Эва. Вздремнуть не удавалось, в голове вертелся их странный разговор. Да и Ян был какой-то странный, немного напряжённый, хотя особо виду не подавал. И это не касалось её отъезда, он уже был в таком состоянии по возвращении домой.
— Я наелась. Я просто объелась и в воду снова точно не полезу, а то пойду сразу на дно, — засмеялась она, складывая остатки еды в корзинку и придвигаясь к Яну. — Мне нужна опора, — она облокотилась ему на грудь, довольно вздохнув. Он устроил её поудобнее и сам оперся спиной на ствол дерева.
— Точно не хочешь искупаться?
— Нет, я боюсь, — призналась она.
— Чего ты боишься? Ты же со мной.
— Я боюсь плавать в темноте. Мне кажется, что в воде кто-то есть, и этот кто-то обязательно меня укусит. И не смейся! — сразу предупредила она, но Ян всё равно засмеялся её обоснованию своим страхам.
— Даже если я тебя буду держать за ручку?
— Да, ты будешь меня держать за ручку, и ножки у меня будут в воде и меня кто-нибудь обязательно цапнет.
— О, да! Тебя обязательно кто-нибудь цапнет за ножку. Например, акула, — подтвердил он её опасения.
— Бр-р-р-р… — она передёрнула плечами и повернулась к нему лицом, — А что тут могут быть акулы?
— Ты же выросла здесь, должна знать, что акулы здесь не водятся. Я пошутил, пошутил, — успокаивающе произнёс он, но про себя Эва решила, что теперь точно в воду не полезет.
— Да, я выросла здесь, только я не на островах выросла, а в городе.
— Ты замёрзла? — он заметил, что она поёжилась, и натянул подол халата ей на ноги.
— Да, немного.
— Тогда давай вернёмся домой.
— Нет, — запротестовала она, — нет, давай ещё немного посидим. Тут так чудесно.
Эва расстелила плед, что дала ей Минни, и они устроились выше линии берега, на траве под деревьями.
— Мы запрятались так, что нас никакая акула не найдёт.
— Тут нас никто не найдёт. Это территория особняка и чужих здесь нет.
— Это хорошо, — сонно и мечтательно пробормотала она.
— Я сегодня понял одну вещь, — тихо сказал он.
— Какую?
— Что я не знаю кто твои родители. Как прошло твоё детство. Я даже не знаю, а может не помню, как зовут твоего отца. Как ты училась в школе и много чего ещё я не знаю…
— Зато я почти всё знаю, потому что Марта мне всё рассказала. Ну, или почти всё… — добавила она, чтобы не показаться слишком самонадеянной.
— Да, или почти всё… — согласился он. — Зато, я знаю, что ты любишь, что тебе нравится, и чего ты терпеть не можешь. Я знаю, какая ты злая и невозможная по утрам.
— Не такая уж я и злая, — тут же начала оправдываться Эва.
— Да, такая злая, что тебе плохо, и ты даже не завтракаешь.
— Не могу есть по утрам, — пожаловалась она и села так, чтобы видеть его лицо.
— И это я тоже знаю. А ещё я знаю каждую чёрточку твоего лица, знаю, как ты пахнешь, и в толпе могу узнать аромат твоих духов, — он поцеловал её в нос. — Я знаю, как поднять тебе настроение… — продолжил он.
— И как от него избавиться ты тоже знаешь, — не забыла упрекнуть его Эва.
— И это тоже, — с лёгкой улыбкой добавил он.
— Издеваешься.
— Нет, не издеваюсь… — тихо сказал он.
«Просто люблю…» — добавил про себя и поцеловал в губы легко и ласкающее, мягко и тепло.
— Давай я тебе помогу, — с воодушевлением начала Эва. — Я могу рассказать про себя.
— Рассказывай.
— Мой отец Роджер Лэнгли. Он известный в Джэксонвилле хирург. Он оперирует маленьких детишек и работает в клинике Св. Луки.
— Слышал я про эту клинику.
— Да. Мама тоже была врачом, но она умерла, когда мне только исполнилось 18.
— Тяжело тебе было?
— Да, — только ответила она, особо не желая развивать эту тему. — Хотя мы с мамой не были очень близки. Совсем не были. Она была довольно циничным человеком, не понимала моего увлечения рисованием в детстве, делала всё возможнее, чтобы я бросила это и пошла по её стопам, тем более отец тоже врач.
— А Роджер?
— А он наоборот очень поддерживал меня, хотя особого влияния не мог оказать, потому что они с мамой не были женаты и мы жили отдельно, время от времени встречаясь. Но если честно, отец мне ближе, говорят, я похожа на него. А может в виду нашей разлуки так кажется. Не знаю, — она пожала плечами.
— А как же у двух врачей получился такой ребёнок? — спросил Ян намекая на её творческие способности.
— Не знаю, — хихикнула она. — Как-то так вот получился… Я даже поспрашивала, среди родных больше не нашлось художников.
— Просто у тебя талант. Это твой дар.
— Да, — довольно согласилась Эва, — а вообще тщеславие это грех… гордыня тоже.
— Нет, не такой уж это и большой грех. Есть и похуже, — серьёзно сказал Ян.
— Какой же?
— Зависть.
— Зависть? — переспросила Эва. — Почему именно зависть?
— Потому что зависть это первопричина всех людских пороков. Ты упомянула грехи… Зависть источник всех грехов, — мрачно сказал он. — И то, что мы ласково называем соперничеством, можно назвать просто завистью. Я не копаю глубоко, я выражаю своё поверхностное мнение, это общие фразы и ты можешь сказать, что я не прав.
— А если глубоко?
— Ты, Эва, в своём круге творческих людей, никогда не сталкивалась с этим?
— Творческие люди… Ну, они вообще странные, где-то ранимые, но, пожалуй, да. Я могу сказать, что да. Сталкивалась.
— Вот видишь…
— Тяжело быть невостребованным, тяжело переносить падение. Тяжело видеть успех другого. Это разъедает изнутри, губит. И да, наверное, это может быть завистью. Всё зависит, как человек сам настроен, вернее на что. Под «человеком» в данном случае я имею ввиду художника.
— Тогда что, ты имеешь ввиду под «настроем»?
— Тут я немного неправильно выразилась. Скорее это «мотивация». Не могу тебе объяснить в трёх словах. Сейчас соберусь с мыслями, — она задумалась на время. В сумерках всё казалось таинственным и очень значимым. Она неосознанно водила пальцами по шероховатой ткани его джинсов.
— Тогда расскажи про свою мотивацию, — улыбнулся он, глядя в её сосредоточенное лицо.
— Ну, вот смотри… Я пишу, только то, что мне нравится. Я пишу не из-за денег, потому что они у меня всегда есть. Отец обеспечивает меня, и будет делать это всю жизнь, видимо, так компенсируя своё отсутствие. Я пишу только ради удовольствия, ориентируясь на собственные чувства и вдохновение. Когда же пишешь ради денег, ты вынужден поддаваться веяниям, реагировать на них, они влияют на тебя, и ты вынужден подстраиваться. И далеко не всегда придётся делать то, что нравится тебе. Ты пытаешься достигнуть чего-то, а не получается. А получается у другого… Вот тут будет зависть, мысли, почему и что ты делаешь не так. А у меня этого нет. Мне просто всё равно. Я сама по себе. Мне нравится работать у Нила, потому что в том маленьком кругу я испытываю только положительные эмоции, но как только кто-то нарушит мою гармонию, я уйду. А он молодец, Нил, мы всё там разные и не можем соперничать друг с другом. У каждого своё направление, в котором он профессионал, поэтому у нас нет явного и больного соперничества, хотя достигнуть этого было трудно. Кроме того, у нас и так хватает проблем, потому что каждый творческий человек, считает себя особенным, и, как правило, имеет невыносимый характер. Но, конечно, не всё так солнечно, но с этим можно жить, а главное с этим можно работать.
— Ты тоже? — спросил Ян, прослушав поучительную лекцию о душах творческих людей.
— Что я?
— У тебя тоже скверный характер?
— Да, — она усердно закивала, — у меня тоже.
— Но если ты не будешь стремиться, ты можешь не достигнуть той самой высоты.
— Ян, о какой высоте ты говоришь? — скептически спросила она и сама ответила на свой вопрос. — Времена Леонардо да Винчи и Рафаэля давно прошли. Сейчас современная живопись — это совсем другое. Это такой же источник материальной выгоды. Да и я работаю в дизайнерской студии, и свои картины пишу на стенах.
— И то, верно. Да, и про твой скверный характер тоже. Я сегодня убедился в этом, — с усмешкой сказал он, обрисовывая указательным пальцем линию её подбородка.
— На самом деле, — смутившись, начала она, — я не привыкла быть в отношениях. Я не умею в них быть, если можно так сказать. Я забываю про многие вещи, например, вовремя позвонить или что-то сделать, но не потому что мне всё равно. Просто я забываю, что я должна. Я не привыкла быть должна. Но я уже почти исправилась, правда? — с надеждой и ангельской улыбкой спросила Эва.
— Да, почти, — поддел он её. — Но только попробуй забыть позвонить мне завтра, когда нужно.
— Нет, теперь уж я точно не забуду.
— Пойдём, уже совсем прохладно, — Ян встал и поднял её. Поправив на ней халат, он туже затянул пояс.
— С тобой мне тепло, — Эва поправила ещё влажные волосы.
— Иди сюда, я тебя погрею, — она привстала на носочки, и он приподнял её, прижав к себе.
— Я хочу задать тебе традиционный вопрос, который задают при прощании, — скромно начала Эва, повиснув у него на шее.
— Ты хочешь спросить, буду ли я скучать по тебе?
— Да, — кивнула она и быстро поцеловала его.
— А как ты сама думаешь?
— Не отвечай вопросом на вопрос. Не люблю эту твою манеру. Хотя у меня есть предположение, что будешь, — самодовольно изрекла она, погладив его по спине.
— У тебя совершенно правильное предположение, Эви. Оно совершенно правильное, — согласился он. — А теперь может, мы пойдём домой… в спальню… в кровать… Сколько тебя можно уговаривать?
— Пойдём, — она почувствовала под ногами мягкую траву, когда он опустил её на землю.
— Ты мне не рассказал, — с лёгким укором произнесла она.
— Что не рассказал? — спросил он, укладывая плед в корзинку.
— Свою «теорию зависти».
— А, ну я тебе расскажу, только не сегодня. На сегодня хватит уже разговоров.
— Ты обещаешь? Это ведь будет твоя история?
— Обещаю. Расскажу. Потом расскажу.
Глава 25
Со сдавленным писком, выражающим, несомненно, бурную радость, Эва бросилась в объятья отца. Именно бросилась, сорвалась с места и в два шага пересекла разделяющее их небольшое расстояние, повиснув у него шее, прижимаясь к тёплой шершавой от выступившей щетины щеке.
— Да, если бы ты чинно и спокойно подошла ко мне, поцеловала в щеку и сказала «Привет, папа!»…
— Что бы было? — спросила Эва, целуя Роджера в щеку.
— …эта была бы не моя Эванджелина, не моя маленькая девочка. Это была бы незнакомая мне женщина.
— Папочка, как я по тебе соскучилась, — протяжно сказала Эва и прижалась к отцу. Он крепко сжал тонкую фигурку дочери, вкладывая в это приветственное объятия всё чувство отцовской любви, на которое был способен.
— Едем домой, тебе надо отдохнуть, а то что-то ты бледная совсем, — внимательный взгляд отца остановился на её лице, отметив бледность и тёмные круги под глазами. — Нездоровый у тебя вид, — он укоризненно покачал головой.
— Я встала очень рано, — сообщила она отцу, взяв его под руку, но упоминать о том, что практически не спала и вовсе, не стала. — Ты же знаешь, что утро для меня сущая инквизиция! Убийство! Кроме того, я не завтракала.
— Непорядок. Так ты окончательно испортишь себе желудок, — нравоучительным тоном произнёс отец, забирая из её рук сумку.
— Нет, мой желудок портится именно от завтрака и никак иначе, — возразила ему дочь.
— Это ты можешь говорить кому угодно, но только не мне. Ресторанного меню я тебе не обещаю, но яичницу с беконом по утрам тебе есть придётся, — пообещал Роджер.
Они постепенно слились с людьми, покидающими аэропорт, плывя как по течению среди упакованных сумками туристов, гостей и жителей города, преодолевая путь до парковочного места, где Роджер оставил свой автомобиль. Эва уселась на переднее сиденье, пристегнулась и обернулась, наблюдая за движениями отца.
Он отправил её сумки на сиденье позади, сел за руль, включил зажигание, проделал то же действие с ремнём безопасности, что и она. Неторопливо и спокойно, как всегда без лишней суетливости. Каждое его движение было отточено, каждый жест имел своё значение, и так было всегда. Всегда сколько она помнила. Он был такой всегда: спокойный, уравновешенный, даже немного флегматичный, но совершенно сосредоточенный.
Поездка с отцом вызывала одни и те же чувства. Двигаясь в потоке машин на одной с ними скорости, ей казалось, что они едут медленно, неспешно, так что клонило в сон. Они изредка переговаривались, и с отцовского лица не сходила довольная полуулыбка, выдающая душевное состояние — радость от встречи с дочерью, но, в основном, всё его внимание было обращено на дорогу.
Вопросы будут потом, а сейчас они просто едут, а в салоне играет музыка в стиле «ретро»…
И в этом был весь Роджер Лэнгли…
Едва только Эва прикрыла глаза убаюканная мирными аккордами и плавной ездой, как затрезвонил телефон. Её телефон, мирно лежащий в её сумочке на заднем сиденье.
«О, черт…» прошептала она и перегнулась, чтобы достать сумку. С трудом, но всё же ей удалось это сделать.
— Ты забыла мне позвонить, — услышала она вместо приветствия, когда отрыла мобильный на самом дне и ответила на звонок.
— Привет, — улыбнулась она и возразила. — Я не забыла, я ещё не добралась до места.
— Забыла, — упорствовал он.
— Подожди, — сказала она и сбросила номер, тут же набрав его снова.
— Привет! — на весёлой ноте начала она. — Ну вот, звоню тебе, чтобы сообщить, что я прекрасно долетела. Самолёт не упал и я жива и здорова, как ты сам можешь убедиться, — ответом ей был короткий смешок.
— Да, дорогая, теперь я убедился, что ты мне позвонила, что ты жива и здорова…
— Вот и хорошо. А как у тебя дела? — спросила она и бросила на отца взгляд, но он не проявлял никакого интереса к разговору или делал вид, что не проявлял.
— Как дела… — повторил он. — А вот так дела… устал… зол… голоден…
— Вредничаешь, в общем, — сделала вывод Эва и улыбнулась, вслушиваясь в хорошо знакомый мужской голос, различая бархатистые оттенки вкладываемых эмоций, позволяющей ей живо представить настроение обладателя этим звучным баритоном.
— Нет, не вредничаю. Я работаю, — убеждённо заявил Ян.
— Не-е-е-т, — хитро и протяжно сказала Эва, — ты снова там всех тиранишь… я представляю… — и она, действительно, могла то представить, потому как сама была свидетельницей одного из таких деспотичных проявлений.
— Им полезно, — просто заявил он. — А то народ совсем расслабился и ни черта не работает.
— Не верю, — возразила она.
— Да, правда…
— Ни за что не поверю.
— Да, точно тебе говорю, — всё тем же уверенным тоном сказал он. — Ни черта не делают!
— А ты что делаешь?
— Я? Стою, с тобой разговариваю.
— Где стоишь? — переспросила она.
— В кабинете у окна стою, — отчитался он и обернулся, так как позади послышался звук энергичных шагов. Кивком он указал вошедшему на кресло. — Эва…
— Ты мне ещё позвонишь? — с надеждой спросила Эва, понимая, что он собирается закончить разговор.
— А может лучше ты мне? — посмеиваясь, спросил Ян, но тут же возразил сам себе, отметая этот явно не годный вариант. — Нет. Уж лучше я тебе.
— Да, — сразу согласилась Эва, — уж лучше ты мне… Целую тебя, — сказала она и дождавшись ответного «поцелуя» отключилась.