Клонированная любовь: Как две капли - Алексей Борисов 8 стр.


Часто, выбрав укромный участок берега, мы устраивали маленький пикник: я разводил костерок и жарил на прутьях куски вареной колбасы вперемежку с луком, кипятил в настоящем походном котелке чай; Ирина — бродила где-то поблизости, собирала букеты, плела венки, просто тормошила меня с какими-нибудь пустяками. То ей приходило в голову заплести из волос у меня на плечах косички, и она, приникнув ко мне, теребила мои шерстяные покровы до тех пор, пока дразнящие прикосновения, близость ее полуобнаженного тела, случайные объятия не доводили меня до легкого каления, и я должен был умолять ее оставить меня хотя бы на минуту в покое. То надумывала играть в прятки-догонялки, и ее стремительная фигурка в минимизированном до предела купальнике мелькала между стволов ближайшей рощи: «Ой-ой, помоги, ногу наколола» или просто: «Ау! Ты где! Я заблудилась!». Сначала я шел на ее голос, только чтобы быть рядом, если Ирина действительно подвернет ногу или потеряется, и помочь ей вернуться к лодке. Но потом шаловливая погоня увлекала и меня. Ирка заманивала все дальше и дальше вглубь леска и дразнила, подобно древней дриаде, перебегая от дерева к дереву, показывая на мгновение из-за стволов проказливую рожицу вкупе со смуглым плечом и едва прикрытой символическим бюстгальтером грудью, волшебно покачивающейся в те моменты, когда, по-кошачьи пригибаясь, она готовилась снова и снова пускаться в бег…

Один раз она поддалась, и я, подбегая, неожиданно для самого себя прижал ее грудью к дереву. На мгновение ощутил податливую гибкость тонких ребер, упругую дрожь плотных, мускулистых бедер, хрупкость точеного колена. Мы оба запыхались, дышали друг другу в лицо, и дыхание наше смешивалось, щекоча губы. Неожиданно я почувствовал, что не в силах оторваться от нее, и Ирина, угадав этот момент, закрыла глаза и потянулась, как лань, ко мне губами. К счастью ли, несчастью ли, в это время вблизи затрещали сучья и послышалось дребезжание магнитофона: какая-то шальная компания продиралась прямиком через рощу.

Наваждение в мгновение ока спало, я моментально отстранился; Ирина же, не отрывая спины от дерева, с непонятным любопытством разглядывала меня. Компания приближалась; я понимал, что если они нас заметят и, не дай бог, начнут отпускать комментарии, я должен буду с ними драться, и все это может нехорошо кончиться.

Пьяные голоса звучали все ближе, и Ирина со все большим любопытством смотрела на меня; ее надо было бы увести, но теперь было опасно и шевельнуться; на ее щеках появились игривые ямочки и, по мере того как те проходили мимо, она начала медленно, осторожно переступая босыми ногами, перемещаться вокруг дерева, чтобы ее не заметили.

— Вот видишь, Паганель, с тобой я ничего не боюсь, — произнесла она, когда подвыпившая публика прошла мимо, и, пока мы возвращались к лодке, я должен был счищать пятнышки сосновой смолы с ее лопаток…

Чаще же Ира просто нежилась, улегшись загорать на моем солдатском одеяле. Когда она начинала дремать, я, смазав палец кремом от загара, шутки ради писал у нее на спине, на бархатной шкурке, разные слова: «солнце», «ветер», «хорошо»; однажды, так как не осмеливался написать это слово по-русски, написал по-английски «love», и Ира перевела сонным голосом: «Любовь». И когда я написал у нее на плечах «shoulder», она снова перевела и спросила: «А как будет по-английски шея?» Я разгладил уже выгоревший пушок и вывел маслом: «Neck».

— О, какой зачет! — пробормотала она. — Если б каждый раз так сдавать! Давай же дальше! — и нетерпеливо забила ногами.

Поддавшись, я вырисовал на ее пояснице «Waist» и на лодыжке — «Ankle», потом сдул с розовой пяточки песок и, замирая при каждом ее смешке, вывел «Heel».

— А как будет попка? — Ира чуточку оттопырила тугие, совершенно не прикрытые новомодными трусиками-стрингами ягодички.

Уповая на то, что она все-таки моя невеста, неуверенной рукой вырисовал «Left butt» и «Right butt» на соответствующих полусферах.

— Здорово! — хихикнула она, переворачиваясь на спину. — Я и не думала, что ты так хорошо English знаешь! Теперь давай спереди!

И я писал на мелко вздрагивающем животе «Belly», и на загорелых бедрах — «Hip», и на коленках — «Knee», и на выпирающих ребрах — «Ribs», и, когда отстранился, Ирина, глядя на меня потемневшими глазами, мяукнула:

— А что же ты у меня про желёзки забыл? — и завораживающе медленно повела ладонью под грудью, приподнимая ее и почти вываливая смуглой лавой из чашечки бра.

У меня в легкие словно ворвался самум; отползя в сторону, я написал на песке: «Tits».

— Ха! Почти по-русски! — хихикнула Ирина, и, серебристо смеясь, принялась засыпать надпись песком.

Вообще, наверное, мы мало чем отличались от других пар. Сидя в лодке, брызгали друг на друга водой (купаться я старался ее не пускать, вода была еще прохладной, а ей нельзя было простужаться). Много играли в бадминтон (я где-то читал, что спортивные нагрузки на ранних сроках беременности даже полезны, и что спортсменки из ГДР именно в такие периоды достигали своих наивысших результатов). Правда, я в этой игре был откровенно слаб — не хватало опыта. Но мы с удовольствием присоединялись к какой-нибудь волейбольной компании. Учитывая Иркин экстерьер, нас с распростертыми объятиями принимали в любую команду.

Часто я задумывался, кем же выгляжу в чужих глазах. Заботливым папочкой, престарелым донжуаном, богатым «котиком»? Впрочем, чувствовалось, что большинству случайных знакомых на подобные вопросы наплевать — люди просто отдыхали, так же, как и мы, оттягивались, ловили ускользающие мгновения счастья — и я перестал ломать себе голову. В конце концов, какая разница!

Я отдавал отчет, что такая девушка оказалась рядом со мной только ввиду, как говорится, особых обстоятельств. В противном случае видал бы я ее не чаще собственных ушей! И решил ни в коем случае не использовать фору, которую давала судьба, и не переступать определенную черту в наших отношениях. Надеюсь, она это понимала и уважала мое решение.

Хотя сама всячески демонстрировала нашу близость, причем иногда — весьма эпатажно. Ей ничего не стоило растянуться на песке, расстегнуть на спине тесемку бюстгальтера и попросить меня на виду всего пляжа сделать ей массаж. Или затеять со мной шуточную борьбу из-за пятачка песка, на который я собирался улечься и который и так готов был уступить ей по первому требованию. Если учесть, что все Иринкины пляжные доспехи состояли из трех лоскутков материи общей площадью с мою ладонь, распяленных несколькими тесемками, то можете представить, что я испытывал и как это выглядело со стороны.

Первое время я даже стеснялся смотреть на нее вблизи в таком наряде. Ее нагота лезла в глаза, куда бы я ни отворачивался, и звучала непрерывным и откровенным зовом. И в то же время в этой ее открытости и доступности было нечто необычайно целомудренное, так как проистекали они из величайшего доверия ко мне, из уверенности в том, что ей от меня нечего скрывать, и я ни за что не переступлю ту самую линию…

Как вы, наверное, заметили, я так и не избавился от юношеского пиетета по отношению к женщине, и не жалею об этом. А так как сознавал, что в ее лоне теплится и зреет новая, хрупкая жизнь, то относился к Ирине с еще большим трепетом. Сразу уступал ее причудам, лишь бы случайно не задеть, не толкнуть, проворно валился на песок от первой же подсечки, но на этом испытания мои не кончались. Обычно, «победив» и усевшись мне на грудь, Ирина «справляла триумф». То есть трепала меня за бороду и уши, целовала в нос и мяла руками плечи, выгибаясь, как пантера, схватившая свою добычу. Затем принуждала меня сесть, забиралась на плечи и заставляла катать по всему пляжу. Загоняла по грудь в реку и прыгала с моих плеч, как с трамплина. Вынырнув, плыла, отдуваясь, обратно; обхватив под водой ногами, карабкалась по мне, как по дереву, до боли сжимая коленями и закидывая икры мне на спину, целуя меня в нос и по-собачьи встряхивая густой шевелюрой.

Я уже привык к этим ее шуткам, но однажды Ира, выныривая, вдруг закинула мне на шею какую-то ленту и, притягивая мою голову к себе, зловеще шепнула: «Готовься, гризли, сейчас тебе будут делать подводный тайский массаж!» И только тут я увидел, как ее грудки двумя молочными виноградинами всплывают на поверхность воды, и понял, что закинутая мне на шею «лента» — не что иное, как ее бюстгальтер. А Иринка, схватив ртом воздух, уже нырнула и, невыносимо сладко и щекотно дразня всеми извивами своего тела, поднималась вверх по мне и выныривала в фейерверках брызг так высоко, что на мгновение меня слепили крохотные треугольнички незагорелой кожи под ее сосками, и тут же целовала взасос, крепко обхватив бока ляжками. И я, задыхаясь, бормотал ей:

— Ирина, Ирина, надо же одеться! — а она, кидая мне свою ленту-бюстгальтер, кричала:

— Ну, так одень! Приучайся, Паганель, к куртуазным манерам! — И я, захлебываясь, ловил ускользающее в водяных вихрях тело и замирал, натыкаясь пальцами на безумно нежную и невесомую в воде плоть, и под восторженные Иркины писки и взвизги пытался вправить это безумно нежное и невесомое в мокрое узилище перекрученной ткани… — Ну, что же ты не несешь меня на берег, мой могучий северный медведь? Я уже замерла! — с плутоватой мордочкой пищала моя «хищная росомаха», и я, отдуваясь, бормотал:

— Погоди, Ира, отдышаться надо! — И моя подружка вновь заливалась торжествующим смехом:

— Не хитри, гризли! Опять бес в ребро стукнул! Есть, значит, что скрывать от народа! — И мне приходилось, пятясь и опасливо поглядывая через плечо, выносить ее обратно на берег, где Ира вновь, пластаясь на песке, немедленно просила меня сделать массаж или втереть ей в спинку крем от загара…

Мы оба тщательно обходили тему ее беременности. Я был ей за это благодарен особо. Считал, что она бережет меня от напоминаний о двусмысленности моего положения.

А в остальном мы были действительно вполне обычной парой. Вполне обычной. Мне казалось, что даже разница в возрасте с каждым днем, с каждой нашей прогулкой, вылазкой на природу становилась все менее заметной.

Могло ли так продолжаться вечно? Говорят, что перемена погоды резко меняет настроение. Для горожан это довольно странно — все равно ведь они большую часть времени проводят под крышей. Но вот на тебе: то ли резкое изменение цветовой гаммы от светлой, солнечной к пасмурной, дождливой воздействует на психику, то ли повышенная влажность воздуха…

В тот день мы отправились по магазинам — занятие, которое я и в хорошую погоду переношу с трудом. Купили Ирине платье, отправились ко мне примерять.

Это было длинное темно-синее платье того фасона, который называют «все скрывает, ничего не прячет» — материя так ловко облегала ее фигурку, что, кажется, можно было пересчитать все косточки. Она не поправлялась, как полагается беременной, и это начинало внушать мне опасения: а вдруг Ира больна? Я уже представлял, как буду воспитывать, растить ее ребенка, и мне хотелось, чтобы он был здоровым и крепким, а для этого и мама должна быть здоровой и крепкой.

— Ира, ты что-то совсем похудела, — подошел я к ней, когда она крутилась возле зеркала.

— А что? Все невесты так делают!

— Зачем?

— Чтобы их легче было на руках носить! Подними-ка меня иначе на третий этаж!

— Тебя-то я и на четвертый запросто подниму. Я на разгрузке мешки с углем ворочал!

— Ну-ка, попробуй! — Я подхватил ее на руки, но она тут же запищала: — Ой, подожди, платье помнешь! Вот, сейчас. — Когда я отпустил ее, она быстро стянула с себя покупку, соблазнительным «солдатиком» встала по стойке «смирно»: — Можешь выполнять подход к снаряду.

На ней были только трусики и кружевной бюстгальтер, не столько скрывающий, сколько поддерживающий грудь, но я уже немного освоился с ее наготой и, подняв, как ребенка, понес, покачивая и слегка подбрасывая, вокруг комнаты; Ирина взвизгивала и молотила меня кулачком по спине, солнце в эти минуты вновь пробилось сквозь дождливые тучи; мы смеялись, и я думал, что малышу в ее чреве тоже весело и интересно — отчего это мир вдруг закачался и начал подпрыгивать?

Чуть запыхавшись, бережно положил ее на кровать, чтобы не ставить голыми ногами — туфли слетели — на пол. Может быть, в этот миг нагнулся к ней чуть ниже, чем обычно позволял себе, задержался у ее груди чуть дольше, чем разрешала «техника безопасности». Во всяком случае, Ирина, быстро чмокнув меня в щеку, забормотала:

— Нет, нет, мой большой северный медведь, только не сегодня! Извини, но у меня цикл.

— Какой цикл? — опешил я.

— Месячный! Привыкай к причудам женского организма!

— Но ты же беременна!

— С чего ты взял?

— Ты мне сама сказала! Тогда, на станции юннатов! В саду!

— Ничего подобного! Я тебя только спросила: если бы я залетела…

Я сел на пол. Эфемерный замок продолжал рушиться с ошеломляющим грохотом. Теперь уже не было и зачатого неизвестно от кого ребенка!

— Так ты не беременна?

— Насколько мне известно, нет! — Ирина звонко и весело похлопала себя по впалому животу.

— Так зачем же ты наговорила мне такую ерунду?

— А что мне оставалось делать? Я уже все перепробовала! Даже в кровать к тебе пыталась залезть! На пляже сколько соблазняла! Двух чудиков из студенческого театра миниатюр за пол-ящика пива подбила инсценировать нападение на темной улице на бедную одинокую девушку, с изъятием мобильника! У несчастного студента потом целых два дня болело ухо!

— Что, и нападение было подстроено?

— Ага! Но не расстраивайся. Ты все равно был великолепен. Если бы на меня напали настоящие бандюки, они разбежались бы еще быстрее!

— Ох, мамоньки! — Последние остатки твердой почвы ускользали из-под ног. — Зачем же ты все это устраивала?

— Да так! Сначала любопытно было. Смотрю, ходит какой-то мужик как привязанный. На озабоченного не похож. Однако не мычит и не телится. Смотрит собачьими глазами. Хоть бы подошел, спросил что-нибудь. Глянешь на тебя — ты в толпе прячешься с изяществом белого медведя на тропической плантации. Сначала хотелось просто прищучить где-нибудь при свидетелях, взять за грудки да спросить, «чего тебе надобно, старче?». Но слишком пошло, скандально, не в моем формате. Да и ты б наверняка соврал. Мужики всегда врут, когда их напрямую спрашиваешь. Разобраться с тобой по телефону — а как узнать твой номер? Вот и пришлось подсунуть собственный мобильник…

— Ты сумасшедшая! А если б я не вернул тебе трубку?

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Да и не похож ты на человека, который может зажать чужой телефон. А так — поговорили, разобрались, скоро мужем и женой будем…

— Ира, я одного не понимаю. Если ты не беременна, то зачем тебе-то все это нужно? Ты молодая, красивая, умная, я на столько лет тебя старше…

— Паганель! Ты отстал от жизни! Не просекаешь нынешних реалий! Сейчас какой самый опасный возраст у мужиков? Как экономист с почти высшим образованием, скажу тебе: с двадцати восьми до тридцати шести лет. Если не спиваются — так садятся на иглу, если не гибнут в разборках — так попадают на зону. Пик смертности и тюремности. И что делать бедной девушке, если выскочит за такого? Терпеть муки в амплуа матери-одиночки? Зато если мужик дожил до сорока, не спился и не сел в тюрьму, то он почти гарантированно протянет еще лет тридцать! Проверено статистикой. Как раз такой срок, чтобы и детишки подросли, институты кончили, и мамочка до пенсии благополучно добралась. — Ирина говорила все это с веселой улыбкой, и я так и не мог понять, серьезно она так думает или смеется надо мной. — Представь себе: лет через тридцать ты будешь бравым ветераном полярных широт, власть, как одного из немногих оставшихся в живых специалистов по отмораживанию носа, обвешает тебя орденами, будет усаживать в почетные президиумы. Да и мне будет только пятьдесят с небольшим, и я еще буду смотреться «ягодкой опять» рядом с тобой на светских раутах…

— Ирина, ты издеваешься надо мной!

— А ты надо мной — нет? Почему ты не хочешь подумать о том, что я просто хочу быть с тобой, что ты мне нравишься? Что крутилась я, крутилась по этой жизни, как все, а в один прекрасный день вдруг смотрю — есть человек, который не собирается жить по закону «хочешь жить — умей вертеться», живет сам по себе и в ус не дует. Мало того, меня обихаживает, словно родную дочурку. От уголовников спасает, чаем поит, задушевные разговоры ведет, лапать не лезет и даже готов по три часа торчать на морозе, пока я в его постели с посторонним перцем любовь тюрю. — Улыбка ее на мгновение стала чуть виноватой, извиняющейся. — Вот и подумала тогда: а почему бы нет? В конце концов, нормальные мужики на улице штабелями не валяются. Если попался один, так надо быстрее в охапку хватать, пока какая-нибудь девяносто — шестьдесят — девяносто не увела! Детишки хотя бы здоровыми родятся! Одна только проблема: тебе все невдомек. Я уж и так, и эдак, всеми частями тела намекаю, а все впустую! Это надо же, молоденькая телочка сама в постель к нему лезет, а он на полу в клубок свернулся и у ватника рукав грызет! Что, орден за стойкость и мужество давать? Так и пришлось прибегнуть к последнему аргументу всех особ хитрого пола. Извини, но у девушек, когда хотят замуж, принято иногда говорить, что они беременны!

Назад Дальше