Оторва: Страсть без запретов - Эдуард Снежин 7 стр.

Тут откуда ни возьмись к нам присоединился Ванька, мой знакомый, тоже кооператор, но по пушной части.

— Да тебя жена ждет! — бросила ему Лариса.

— Подождет! — нервно отреагировал Иван на ехидное замечание. Мне было неприятно его присутствие, я еще раньше заметил, как он пытался «подбить клинья» к Ларисе, чего не допускали уважающие меня друзья.

Когда подошли к берегу, уже смеркалось.

В воде начался беспорядочный сумбур, ребята хватали девчонок, юная Света явно не возражала против Сашкиных объятий, и мой весьма симпатичный друг выскакивал с ней из воды, как молодой жеребец.

А Иван, улучив момент, когда я растирался на берегу полотенцем, прижал Ларису. Сам он был небольшого роста, но с высоты мне хорошо был заметен его огромный прибор, которым он пытался елозить по бедрам девушки. Я только хотел спрыгнуть вниз и проучить нахала, как Лариса так толкнула его, что он ушел под воду.

— Мало тебе других девок? — со злостью прошипела она, и красивым движением выскочила на берег.

К Ларисе все время кто-то приставал.

Прихожу домой, у нее незнакомый гость, красивый молодой парень, сидят за столом, пьют вино. Слава богу, парень оказался интеллигентным и романтичным.

— Извините, — сразу обратился он ко мне. — У вас такая красивая девушка, мы встретились на пляже, я попросил у нее разрешения посидеть рядом с ней. Только посидеть, только полюбоваться на ее лицо.

— Я и сказала ему, пошли домой, думала, что ты тоже дома, — пояснила Лариса.

— Ты простая, как три рубля, — ответил я.

— Не ссорьтесь, я ухожу, ухожу, — поднялся парень.

Я не задерживал его, Лариса тоже молчала. Легла, не раздеваясь, на тахту на спину и задумчиво уставилась в потолок.

— Подвинься, — попросил я и прилег рядом. Она все молчала.

— О чем думаешь? — спросил я.

— Какие у него ноготки!

— У кого?

— У Игоря.

— У Игоря? Это который был на Дону? — догадался я.

— Да. Розовые, перламутровые.

— Ты спала с ним? — захолонуло у меня.

— Это просто романтическая любовь.

— Вот так просто? — задохнулся я. — Ты и с Сергеем спала?

— С ним нет. Кстати, когда ты удрал, я сразу поднялась наверх и всю ночь проплакала! А наутро мы сразу уехали на Дон.

Я знал, что Лариса когда-нибудь расскажет мне подробности своих приключений на Дону. Но лучше бы молчала, не знаешь — не было.

— Больше я слышать не хочу ничего! — отвернулся я от подруги.

Жизнь текла весело, сумбурно и бесцельно.

Но кто знает, какая жизнь отвечает лучше сущности человека? Такая, разгульная — каждый день, как последний день Помпеи — или наполненная трудами, достижением поставленной цели, созерцанием природы, произведений искусства?

Иногда я задумывался над этим. Вспоминал, как в командировках — а ездил я часто — искал малейшую возможность посетить выставку, концерт, балетный спектакль, музей, картинную галерею.

Вспомнил, как оказался случайно один, на целых полчаса, в небольшом зальчике Эрмитажа, где были выставлены только две картины, две мадонны Леонардо да Винчи.

Мадонна Литта. Ее лицо очень напоминало мне лицо любимой тогда жены Татьяны. Сознание того, что это подлинник великого мастера, который, наверняка, излучает энергию его души, привело меня в экстатическое состояние. Казалось, мое собственное биополе соприкоснулось с посланием из далекого Средневековья.

Юная мать, склонившаяся над младенцем, представлялась мне идеалом добра и счастья — такое у нее лицо. Это ощущение усиливалось тем, как изображена мадонна — как бы вне времени и пространства, она парила в небесах. «Живописец познал божественное откровение, что вершиной мироздания является Любовь — чистая, не замутненная плотскими страстями. Девушка невыразимо красива, и эта красота вызывает стремление защитить ее, оберечь от посягательств».

В своей нынешней жизни, поглощенный сексуальным и алкогольным марафоном, я спрашивал себя: «Куда ушло то время высоких побуждений и гармонии в душе, вызываемой созерцанием Красоты?»

Я не замечал теперь ни причудливой игры красок в вечерних закатах, ни улыбок кудрявых облаков, подмигивающих с небес над гладью озера, ни таинственного шороха листвы над головой.

Все превратилось в желание отдаться очередному опьянению вином и распаленной похотью, обладанием сладостным девичьим телом.

Порой я просыпался ночью: из глубины мозга набегали полоски света и тени, укорачивающиеся по мере удаления, так что казались суживающейся полосатой пирамидкой. Пирамидка, однако, никогда не оканчивалась острым углом, обрывалась, но только благодаря паническому усилию сознания, запихивающему полосатую лесенку обратно в мозг.

Мне казалось, что, если пирамидка заострится, сознание мое схлопнется в точку, жизнь оборвется.

Просыпался я в таких случаях тяжело и долго приходил в себя.

Мой знакомый врач, с которым я поделился описанием замысловатых видений, однозначно заключил:

— Признаки алкогольного делирия, дальше появятся черти.

Я опять заключил с оторвой соглашение, на этот раз об ограничении потребления спиртного, к выполнению которого, впрочем, стремился один я. Здоровая, цветущая девушка алкала много и никогда поутру не страдала от перебора веселящей жидкости.

Я поделился с Фаукатом своими терзаниями.

Он был психологически и криминально образован, да и вообще, по отношению ко мне был душевным человеком, хотя со многими, по бывшей милицейской привычке, задирался.

Он понял все.

— Не лишены, не лишены оснований твои гуманные порывы. Но выбирай, как жить: или принуждать, — слышишь? — принуждать себя стремиться к высоким материям, или жить полнокровной жизнью, удовлетворять свои естественные желания. Что тебе надо? У тебя все есть: девчонка с роскошным телом, денег на выпивку хватает.

— Так просто? Что я, животное с рефлексами?

— А сущность человека на пятьдесят процентов наследуется этологически от животных, его дальних предков. И еще на тридцать закладывается в возрасте, когда ты ходил под стол и мечтал о сладкой конфетке.

— Так у меня отец был умный, главный бухгалтер крупного предприятия. И мама — педагог. Откуда дурная наследственность?

— Э, от родителей мало что передается по наследству. Главная составляющая сущности закрепляется повторением во многих поколениях. Кто твои предки, знаешь?

— Прадед и дальше из яицких казаков.

— Думаешь, они смотрели картины Леонардо да Винчи? Казаки — люди вольные, разгульные, так что не перечь своему наследству. Собственно, ради чего еще жить на этом свете, кроме секса и пьянки?

— Ладно! — как бы согласился я с Фаукатом, и мы чокнулись.

Однако не очень-то доверял я рассуждениям бывшего капитана милиции, сам он вел бездумно-разгульный образ жизни.

Один раз Фауката уже спасали в реанимации, когда, вдрызг пьяный, задрался он с мужиками в автобусе, а те выбросили его на улицу, на тридцатиградусный мороз.

Он сбежал из больницы на второй день, как только забилось сердце, и позвонил мне.

У него были синие, отмороженные уши и щеки. Не знаю, следовало ли пить с ним в этот момент, но он все равно сделал бы это с другими или один. По крайней мере, после выпивки, которую постарался ограничить, я наложил ему компресс с цинковой мазью на больные места и не ушел, пока он умиротворенно не уснул.

Стоял жаркий душный вечер с терпким запахом скошенного сена, проникающим через открытый балкон. Мой дом отделялся от проспекта широким газоном с зеленой травой, которую регулярно скашивали работники из службы благоустройства.

Лариса, как обычно, вежливо попросила гостей закончить вечеринку, и мы предались любовным утехам.

Она распласталась на тахте задницей вверх, сомкнула ноги и расслабилась. Теперь я полностью возлежал на ее теле, как на туго надутом резиновом матраце.

Это было невыразимое блаженство. Она повернула на бок зардевшееся юное лицо, необыкновенно красивое, из огромных глаз скатывались капли слез от боли и наслаждения, она искала еще большего слияния со мной, и я впился губами в ее припухший зацелованный ротик в ожидании улета в другое измерение пространства и времени.

Но неожиданно она вздыбилась и сбросила меня, вскочила ногами на тахту и прижалась спиной к стене.

Я понял — хочет меня спереди, тоже вскочил и вжал ее распятое тело в стену со всей силой.

Она закрыла глаза, обняла меня за плечи, оторвала ноги от опоры и повисла своей плотью на моем напряженном мускуле, его основанием я ощущал вздутую горошинку клитора. Это был затяжной поцелуй наших тел, слияние двух половых начал.

Потом она рухнула совершенно без сил, а я, перегретый изнурительными упражнениями в душной комнате, включил вентилятор и тоже свалился рядом.

Мы тут же заснули, обнаженные.

Проснулся я от ощущения, что в комнате что-то происходит, и широко раскрыл глаза.

Вентилятор тихо овевал место нашего отдохновения.

На тахте, между раздвинутых Ларисиных ног, на коленях сидел мужчина, в рубашке и спортивных штанах.

Правой ладонью он пытался прихватить листы настенного календаря-ежемесячника, шуршащие под дуновением вентилятора, а левой осторожно трогал налитые груди Ларисы.

Сумасшедший балдел, и, похоже, готов был спустить в штаны без сексуального контакта с обнаженной красавицей.

Но тут Лариса проснулась и закричала.

Увидев, что все обитатели комнаты пришли в себя, мужчина молниеносно выскочил через балкон, откуда, по всей видимости, и появился.

Я выскочил за ним и видел, как непрошенный гость убегал, прихрамывая.

И тогда я узнал его. Это был тот самый из офицерья, кем соблазнилась моя бывшая жена. Ее подруга Анка под пыткой сладкого изнасилования раскрыла мне подробности этой измены. Я, озлобленный до умопомрачения, прихватил топорик для рубки мяса и отправился к капитану, совратившему мою Татьяну.

Я готов был сокрушить скотину, но он чистосердечно, при своей жене, раскаялся в грехе прелюбодеяния и выглядел при этом довольно жалко. Был он к тому же некрасив, хромоног, и тогда я отнес падение своей жены к случайности в результате опьянения.

Много позже Юля, подружка Ларисы, которая тоже вращалась в офицерском вертепе, рассказала, что капитан обладает членом феноменальных размеров. Этот факт и служил предметом притяжения к нему любопытных женщин. Увы, моя жена оказалась в их числе.

Но самодостаточный орган не давал покоя и его обладателю, который оказался в психологической зависимости от него и был обречен на поиск все новых жертв для требовательного сластолюбца.

Потому и не пошел ему впрок мой угрожающий визит. Не приближаясь близко, капитан следил за моей жизнью, затаившись, подсматривал в окна квартиры, наблюдая интимные сцены. Улучив наконец подходящий момент, не в силах преодолеть похоть, он забрался к нам ночью через балкон.

Все это тоже рассказала нам с Ларисой Юля. Капитан просил ее передать мне, что глубоко сожалеет о своем невыдержанном поступке, он боялся моей мести.

Лариса громко хохотала по поводу этой истории и заявила:

— Видишь, как бесстрашно преследуют меня кобели! Ты же имел право прикончить его, если бы успел.

Я промолчал, а в голове крутилась пакостная мыслишка, что оторва, наверное, сама не прочь отведать сладостный продукт.

Жизнь редко идет навстречу исполнению всех твоих желаний, особенно если ты залез не в свои сани.

Я просил тогда у жизни одного. Дай бог, чтобы моя баламутная красавица не изменила мне в том излишне вольном круговороте жизни, который мы с ней вели.

Однажды сидели мы в ресторане за столиком со случайной незнакомой парой.

Мужчина, как только дамы ушли вместе в туалет, откровенно заявил мне:

— Ты еще таскаешь такую красотку по ресторанам? Да ей надо выколоть один глаз и все равно не выпускать из дома!

— Сильно сказано! — отозвался я. — Но мы не в Саудовской Аравии, и я не шейх.

— Ну, тогда будь готов ко всему!

А Лариса, обыкновенно с подругой Мариной, часто шастала неизвестно где, особенно с тех пор, как мы снова порешили с ней ограничить потребление алкогольных напитков.

Как-то в выходной она вышла без доклада из дома и испарилась.

В поисках подруги я позвонил Гелию, местному фотографу, старше меня, давно разведенному. Гелий, несмотря на возраст, был штатным бой-френдом Марины, у него постоянно находилось для нее хорошее вино.

— Знаешь, Вадик, — ответил мне всегда любезный Гелий. — Они появлялись, но ушли. Я что-то приболел, а девчонки хотели выпить.

— Не знаешь, куда пошли?

— Знаю, к горбуну.

Горбуна я немного знал по работе. Инженер, примерно в моем возрасте, жил один, недалеко, в однокомнатной квартире.

Злая судьба изуродовала его с детства, маленький и горбатый, он смотрелся несчастным, но из контактов с ним я заключил, что у него добрый и отзывчивый характер.

Я пошел прямиком к нему и там обнаружил Ларису и Марину, и еще двух молодух, распивающих все тот же модный бюракан, выставленный хозяином.

— Красиво жить не запретишь! — приветствовал я Павла, горбуна.

— Проходи, проходи Вадик, — засуетился он. — Надя, принеси с кухни фужер, — обратился он к молодой блондинке, уже заметно поблекшей, наверно, от порочных излишеств — она курила сигареты, одну за другой.

Надя с интересом взглянула на меня, что-то было в ее взгляде таинственно-притягательное, и я пропел в шутку:

— Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный — в любую сторону твоей души!

Надя улыбнулась и ушла за фужером. Лариса сразу насторожилась, что и было моей целью — задеть ревнивицу.

— Их много, а я вот один, — развел руками Павел. — Хорошо, что заскочил. Я там приготовил тебе осциллограф, но ты посиди!

Дело в том, что мне надо было дома настроить видак, у Павла был осциллограф, и как-то на работе мы договорились, что я зайду за ним.

Но я-то приперся с другой целью: в поисках Ларисы.

— Посидим, раз моя подруга здесь, — согласился я.

— Да? А кто тут твоя? — простодушно спросил Павел.

Лариса среагировала и пересела ко мне на колени.

— Вот оно что! Она у меня в первый раз и, знаешь, поразила.

— Да она всех поражает, красотка! — невежливо завели мы разговор в третьем лице о присутствующей даме.

— Красотка-то точно. Но здесь другая гносеология. Не в этом дело!

— В чем же? — решил я поддержать философские изыски Павла.

Я давно заметил, что физически ущербные люди, если не спиваются совсем, много рассуждают о жизни, о ее смысле и становятся от этого мудрыми.

— Она другая, чем эти! — обвел он рукой девушек, и те, наверно, возмутились бы, будь разговор не о Ларисе. Удивительное дело, ни разу не видел, чтобы кто-то из ее подруг пытался оспорить превосходство оторвы!

Подруги молчали, Лариса тоже, пиар работал на нее.

Павел выпил со мной с полстакана мадеры и, возбужденно жестикулируя, начал резать правду-матку:

— Кто эти? Эти блядво! Эти за стакан вина что хочешь сделают!

— Не обижай девчонок. А то не будут тебе делать, — сдержал его я.

— Эти? — опять повторил горбун. — Других найду! Да они не обидятся, привыкли ко мне. А твоя, твоя… богиня! — нашел он наконец слово.

Когда вышли из дома, Лариса с гордостью взглянула на Марину, потом на меня:

— Видишь, я богиня. Тебе повезло.

— А еще и ведьмочка, — щелкнул я ее по носику, весьма обрадованный тем, что нашел гулящую.

— Но божественная, — подвигала она плечами.

Что говорить, все млели от нее с первого раза, и у меня тоже не было ни сил, ни желания вырваться от ее гипноза, пусть все катится, как есть, лишь бы была рядом!

— Включи «Европу», — попросила Марина. Я включил. — А помнишь, Вадик, как мы пришли к тебе с Ларисой в первый раз? — спросила она. — Как мы танцевали с тобой? Пойдем?