Ребенок спит в импровизированном манеже. В квартире тихо и уютно.
Ну что же, мне кажется, теперь, когда она устроилась, я могу услышать, что произошло между Криськой и ее гражданским мужем, что привело ее сюда с маленьким ребенком.
— Это очень глупая и скучная история, — говорит Криська. — К тому же банальная до безобразия.
Все равно пусть расскажет.
— Ну, в общем… — Сестра пожимает плечами. — Жила-была глупая маленькая девочка, которая сочиняла стихи, любила жизнь и мечтала стать взрослой. И жила она с богатым дядей, который тоже писал стихи и песни, любил жизнь и утверждал, что любит нашу девочку.
— Угу, — мычу я, снова опрокидывая стопку водки.
— Ну, а потом девочка залетела, — продолжает Криська рассказ. — А богатый дядя ее прогнал, потому что ей хотелось ребенка, а ему нет. Она пошла к родителям, но им тоже не хотелось девочкиного ребенка. А она решила родить. И родила. И тогда сбылась ее мечта — стать взрослой, — грустно улыбается сестра. — Потому что папа с мамой сказали ей, чтобы она шла прочь и жила сама. Им не улыбалось жить под одной крышей с опустившейся матерью-одиночкой…
— А, — говорю, — понял. Прости.
— Да брось. — Криська отмахивается. — Я получила что хотела. Я получила пускай небольшую, но свободу. Знаешь, что такое свобода? Это ответственность.
— Мне лично всегда казалось, совсем наоборот.
— Вовсе нет, — говорит сестра. — Чем больше ты в ответе за себя, за свою жизнь, за свой мир, тем больше ты ему хозяин, так ведь? А если есть Бог, то он самый свободный на свете, потому что в ответе за все живое.
Суп разогрет, наливаю сестре тарелку, отрезаю кусок хлеба. Она благодарно кивает и принимается за еду, явно настроившись разглагольствовать с набитым ртом.
— Очень интересная теория, говорю.
— А самое интересное в ней то, — подхватывает Криська, — что виден путь к абсолютной свободе. И лежит он через полную ответственность. Когда все в твоем мире будет тебя касаться, тогда все будет по-настоящему твоим. Как тебе идея?
— Мне кажется, это очень трудно.
— Конечно, трудно, — говорит сестра, отправляя ложку супа в рот. — Потому что людей очень многое сковывает. Мы слишком многим рискуем и слишком многое боимся потерять. Поэтому не хотим быть в ответе даже за самих себя. Вот так-то.
Ну… Я ничего не могу сказать. Многие пытались найти свободу, но мало кто преуспел.
Сестра принимается за еду, а я наливаю себе еще водки.
Глава 4
Сегодня нормальный рабочий день, все вокруг привычно и мило… Все как всегда, только в квартире со мной теперь живет двоюродная сестра с грудным ребенком. А если бы вы знали ее ближе, то поняли бы: этого уже слишком много, чтобы в моей жизни сохранился привычный порядок вещей.
Что вам еще нужно знать о моей сестре: Криська пишет стихи. Не такие, как пишут все женщины и (очень скрытно) некоторые мужчины, а настоящие стихи, из области искусства. Сестра никогда себя так не называет, но ее можно считать поэтессой.
Она работает корреспондентшей в местной литературной газете. Сейчас, ясное дело, Криська в декретном отпуске и может смело бить баклуши, но надо знать мою сестру — она никогда не уймется. Почти каждый день Криська, покормив с утра ребенка, бежит в редакцию, сдавать в печать очередную писанину. Иногда носит туда и собственные стихотворения, их даже печатают, но я знаю, что ее это не утешает. Моя сестра мечтает о книге.
Мечтать-то мечтает, только издать плоды ее творчества пока никто не согласился. Но Криську это не смущает никак, она не сдается, целыми днями все так же просиживает у кроватки ребенка или на кухне с тетрадью или стопкой бумаги — пишет.
В офисе, на моем рабочем месте, на мониторе компьютера — круглая наклейка с изображением мультяшной пчелки, которая с наслаждением нюхает цветок. Трудолюбивую пчелу дугой опоясывает надпись: «Люблю свою работу».
Это правда. Я очень люблю свою работу.
Я работаю с удовольствием, остальные дизайнеры, менеджеры, даже курьеры, трудятся с не меньшим азартом. Мы изменяем мир. Благодаря нам в городе каждый день загораются новые вывески, щиты и стеклянные тумбы, которые правильно называются лайтбоксами. Благодаря нам растет, плодится и множится пестрая рекламная компания.
Если не задумываться, что работаешь против человеческой свободы, против человеческого разума, сознания и души, то все это становится не важным. Или можно злиться на жалких людишек, которые сами для себя выстроили город, изобрели деньги, торговлю и рекламу. Можно презирать их.
А можно просто разводить руками: мол, при чем тут я? Мое дело маленькое, а работа хоть и грязновата, да не грязнее работы вахтера или контролера. Или, скажем, журналиста. Или милиционера. Или наемного убийцы. Или школьного учителя.
Каждый из нас решает эту идиотскую моральную проблему своим способом.
Так что заявляю со всей ответственностью: у нас в рекламном агентстве работается хорошо. Кроме того, здесь приятный коллектив. Девчонки. Среди них — новый секретарь-референт, госпожа Анастасия.
За приоткрытой фрамугой офисного окна — солнечная осенняя улица; около монитора, прямо под рукой — чашка горячего чая, до завершения рабочего дня остается всего пара часов, поэтому работается легко и приятно. Изредка мимо проходит Настя, принося бумаги начальству на подпись. Она каждый раз улыбается мне, а я наклоняю голову и улыбаюсь в ответ, только ее заметив.
Может, не тратить время на глупый флирт, а сразу пригласить девчонку в гости, к себе домой, попить водки?
Из редакции звонит Криська. Просит встретить ее после работы у выхода из метро, помочь выбрать и принести домой детскую кроватку.
Черт, я снова забыл, что квартиру со мной нынче делит сестра с ребенком. Тьфу… Не было печали. Теперь придется постоянно как-нибудь уживаться и договариваться с Криськой.
— Никогда не чувствовал себя летучей мышью, которая залетела в часовой механизм? — смеется мне в ухо Криська, пока мы пробиваем вьющуюся щетинистую пешеходную гусеницу, состоящую из сотен спин, локтей, сумочек и авосек.
Сейчас полседьмого вечера, люди возвращаются с работы. Час пик.
Мы с сестрой останавливаемся у обочины, чтобы переждать мощную пешеходную отрыжку, выброшенную станцией метро. Значит, поезд прибыл из центра.
— А еще, — говорит Криська, — среди обычных людей очень интересно и есть чему поучиться. Смотри! — Она поворачивает голову вправо.
Прослеживаю ее взгляд. Справа от нас, неподалеку, стоят парень и девушка, оба неформалы кажется, металлисты. У обоих одинаково длинные и красивые светлые волосы. У обоих на лбу черные повязки, оба в кожаных куртках, расшитых цепями и обитых заклепками. У парня три серьги в ухе, у девушки изящное колечко в носу. Она красивая.
Неформальный парень бережно обнимает красавицу подругу, целует ее в макушку, в середину пробора. От них так и веет покоем. Если это общественный бунт, то очень милый и приятный: я даже готов поменяться местами с парнем, чтобы сейчас гулять с этой принцессой, а не со своей многострадальной сестричкой.
— То самое, что мы с тобой обсуждали. — Криська кивает на неформальную парочку. — Система давно испытана. Хочешь быть не таким, как все, — пожалуйста. Выбери движение, носи принятые для него шмотки, выучи постулаты стиля — и вперед, борись против общества. Оставаясь его законной частью.
— Разве это плохо, когда у людей есть свой образ жизни, своя компания, тусовка?..
Нет. — Сестра передергивает плечами. — Это нормально. Это абсолютно нормально.
Криська утверждает, что все от одиночества. Мы хотим отличаться от окружающих, бороться, быть индивидуальностью и в то же время не можем принять угрозу изгнания. Каждый хочет быть не таким, но боится стать изгоем, белой вороной, отшельником без родной души в целом свете.
Пешеходный наплыв спадает, мы с Криськой пересекаем тротуар, входим в мебельный магазин. Я провожаю взглядом неформальную девчонку.
Какого хрена такие девушки не работают в нашей фирме? Подбор кадров ни к черту, что скажешь.
Присматриваем детскую кроватку для Криськиного ребенка. Первый вариант, светлая угловатая конструкция, напоминающая клетку для казни, нравится сестре, но отметается мной. Вторая кроватка, постмодерн, темный лак, эллиптические и овальные формы, мне нравится, но дорого стоит. Пытаюсь убедить Криську, что дорогие вещи покупать выгоднее, но сестра говорит «нет» и настаивает на варианте поскромнее.
Мы сходимся на чем-то среднем: на компактной кроватке, которая разбирается на множество планочек и реек и лакирована под африканское махагони, красное дерево, как нам объясняет эрудированный продавец-консультант.
Наше приобретение разбирают и пакуют в большой ящик с инструкцией по сборке. Ящик на вид громоздок, но к нему приделана пара ручек, поэтому нести его в паре с сестрой оказывается удобно и нетяжело.
Вытаскиваем упакованную кроватку из лифта. Осторожно заносим ее в квартиру.
— Аккуратнее! — говорю Криське. — Стой… Брось! Дай я сам.
Криська отпускает ручку ящика, позволяя мне перехватить его под мышку и осторожно пронести сквозь тамбур в квартиру, не обдирая побелку.
Глава 5
Нас уцелело всего трое к концу пьянки, остальные давно исчерпали запас энергии и финансов, сдались и расползлись по домам. Последними из «Ручейка» в ночь вывалились мы: сильно подвыпивший я и два моих приятеля-дизайнера, Вадим и Влад, не менее нагрузившиеся. Я уже довольно туго соображал, поэтому все время путал, кто из них Вадик, а кто Владик, но они не обижались.
От кафе я собрался было топать к автобусу, но Вадим объявил, что мы поедем «на иване», и взялся ловить машину.
Мы ехали домой, радио бормотало музыку, а сквозь выпуклое ветровое стекло двумя трассирующими очередями неслись оранжевые огни ночного шоссе. На душе у меня было легко и весело, приятели тоже разделяли мой энтузиазм: Вадик прицепился к водителю с просьбой порулить, хотя едва мог поднять глаза на дорогу. На переднем сиденье завязалась короткая потасовка, потом Вадим признал себя побежденным и немедленно уснул. А Влад что-то рассказывал мне в ухо, перекрикивая радио и мотор.
Смутно припоминаю, как добрался до массивной бордовой двери нашей квартиры, как пытался отпереть ее раз десять, но все время промахивался мимо скважины и ронял ключи. А потом сестра, разбуженная возней, открыла дверь сама.
Мы с Криськой молча стоим по разные стороны порога: она сонная, в пижаме, а я — пьяный и ослепленный яркими светильниками прихожей, которые внезапно вынырнули из-за двери.
— Боже, — произносит наконец сестра. — Два часа ночи!
Молча киваю и делаю нетвердый шаг в прихожую. Стаскиваю непослушную куртку, потом путаюсь в шнурках ботинок.
— Нарезался? — спрашивает Криська.
— Угу, — отвечаю, пытаясь стащить обувь.
— Подожди, — говорит сестра, снисходительно наблюдая мои потуги. — Дай помогу.
Охотно позволяю ей стащить с меня ботинки. Она приседает на корточки и берется распутывать узлы на шнурках, затянутые моими хмельными руками.
Спрашиваю:
— У нас пожрать чего-нибудь есть? Горячего…
— Суп в холодильнике, — говорит Криська. — Надо разогреть.
Киваю и топаю на кухню. Сестра наблюдает за мной, недоверчиво хмурясь, потом говорит:
— Стой, идет мимо меня на кухню. — Сама тебе разогрею.
Я с трудом пропускаю Криську, чтобы разминуться с ней в узком коридоре. Сестра проходит мимо, обдавая меня запахом кожи, ароматом свежевымытых волос и легким шлейфом цветочных духов.
Смотрю на нее и вспоминаю историю из детства, когда дядя с тетей спросили маленького Колю, на ком он хочет жениться, когда вырастет. Коля сначала смутился и задумался, а потом промямлил: «На Кристине». Тогда тетя улыбнулась, а дядя засмеялся и сказал: «Нельзя».
И все равно детишки во дворе вечно дразнили маленьких Колю и Кристину женихом и невестой, за что получали тычки то от сестры, то от брата.
Пробираюсь вслед за сестрой на кухню. Здесь тоже яркий свет, от которого у меня темнеет в залитых глазах. На ощупь вылавливаю табурет, подтягиваю его к себе и бессильно падаю на твердое гладкое сиденье.
Сонная Криська копошится у плиты.
— Ух, я злая, когда не высплюсь, — сообщает она, не оборачиваясь. — Попадись мне сейчас кто под руку…
Она в меховых тапочках, у нее по-прежнему стройные (хоть и немного худые) ноги, гордая осанка… В наше время девчонки очень мало внимания уделяют аристократизму: в осанке, в повороте головы. У моей сестры он есть, и, могу сказать, это очень украшает.
Вспоминаю другую историю, когда маленькая Криська подошла к Коле и спросила со всей детской серьезностью:
— Коль, а у тебя правда есть?.. — склонилась и прошептала ему на ухо еще одно слово.
Коля слегка покраснел и ответил:
— Да.
— Послушай, — заинтригованно сказала тогда сестричка, снова без тени насмешки. — Покажи, а? Пожалуйста!
Коля отрицательно помотал головой и покраснел еще сильнее.
— Ну, покажи, — повторила маленькая Криська, просительно заглядывая ему в глаза. — Я не буду смеяться, — пообещала она. — Я никому не расскажу.
Коля снова помотал головой, как оглушенный теленок.
— Пожалуйста! — продолжала настаивать сестричка. — А я тогда… могу тебе показать… если хочешь.
Но Коля упрямился, смущаясь больше и больше, поэтому детское любопытство Криськи так и не было удовлетворено. Тогда им обоим было по восемь лет.
Смешно, но Криськина мама воспитывала их в такой строгости, что только в том возрасте маленькая Кристина впервые узнала про разницу между мужчиной и женщиной. Коля знал и раньше, но подобные вопросы его очень стесняли.
А ведь мы с сестрой тогда уже ходили в школу. Учились в одном классе.
Потихоньку прихожу в себя, сидя на прохладном твердом табурете. На плите аппетитно булькает кастрюля с супом, около плиты сидит разбуженная моим поздним явлением Криська. Она по-прежнему в пижаме с глубоким разрезом на груди, только он строго застегнут под самый ворот.
— Кристин, — говорю.
— У? — отзывается сестра, протирая глаза и потягиваясь.
Криська не кормит ребенка грудью, предпочитает вскармливать его кашей из бутылочки. Она утверждает, что у нее мало молока, а каша ничуть не хуже, но я не согласен. Одно дело бездушная стеклянная бутылка с соской, и совсем другое — женская грудь.
— Школу помнишь? — говорю.
Криська наливает тарелку отличного куриного супа, ставит ее передо мной.
— Спасибо, — благодарю сестру, легонько пожав ей руку выше локтя. Принимаюсь за еду.
— Приятного аппетита, — сердито отзывается Криська. — Школу? Стараюсь не вспоминать, — отвечает она на мой вопрос. — Та еще кунсткамера… Что было в школе, сейчас не в счет.
— Почему же? Мы ведь были совсем юные, еще ни в чем не разочаровались. Непуганые.
— При чем здесь это, — говорит сестра. — Ты скажи, чему тебя там научили? Ты вынес из школы что-нибудь полезное? Чего не смог бы выучить сам, сидя дома?
Кажется, моя невыспавшаяся сестричка нашла себе цель для растерзания.
Криська встает, подходит к мойке и берется за гору грязной посуды, которая там скопилась. Наверное, чтобы занять руки или чтобы не уснуть, пока я ем.
Глаза у сестры темно-карие. Волосы не натуральные, крашены в черный: они не то чтобы уж совсем ей не идут, но придают худому Криськиному лицу некоторую дикость. Она сейчас больше всего напоминает голодающую ворону или волчицу, запертую в клетке.
— А зачем ты покрасила волосы? — спрашиваю.
— А… — осекается сестра. — Да надоели. Ты подумай, почему нас в школе обманывали, мол, не все продается за деньги? А мы им верили. То есть не все мы, конечно. — Она пожимает худенькими плечами. — Кто не верил, выбился в люди.
— Я не знаю. Не помню никого из нашего класса в лицо. Может, кто-то и выбился. А может, они вообще все умерли. В некотором роде это не имеет значения.