— Маленькие ангелы… — снова подала голос Женя, прикрывая глаза и криво улыбаясь. — Маленькие, светлые, невинные… И глаза, такие пустые-пустые… Что страшно. Очень, очень, невыносимо страшно… И ты стоишь, сжимая пальцы на краю стола, глядишь на них и не понимаешь. За что? Зачем? Почему они?! Маленькие, бедные ангелы… Которые почему-то погибли, а пьяный ублюдок без единой царапины, без каких-то травм и прочего. Вот скажи мне Жмур… — она открыла глаза, глядя на него больными усталыми глазами. — Почему всё… Так? Так несправедливо? Я видела, не раз и не два. Через мои руки прошло не одно тело… Но дети… Почему? Почему…
Ещё минута молчания и тихий, почти истеричный смешок:
— Почему, а?!
Парень на чистых рефлексах, без задней мысли, рванулся вперёд, в попытке утешить девушку, но та неожиданно резко успокоилась. Вновь опустила голову, склонившись так низко, что волосы закрыли лицо. Плечи дрогнули, однако слёз или рыданий не последовало. Только кружка внезапно полетела в стену, и парень едва успел пригнуться от метко пущенного снаряда. По тому, насколько привычным, отработанным было движение, Жмур с некой толикой ужаса осознал, что такое происходит далеко не в первый раз. И задался вопросом: если она настолько остро переживает чужую смерть, особенно смерть детей, как же она с этим со всем этим справляться умудряется? В одиночку? Никому не рассказывая и никого к себе не подпуская?
— Каждый раз… — тихо пробормотала Женька, закрыв лицо ладонями и раскачиваясь из стороны в сторону. — Каждый, грёбанный раз… Как в первый! Как будто не было практики в морге… Как будто не было вообще ничего и я не знаю, с какой стороны к трупу подходить! Как будто… Не-на-ви-жу…
Не понятно, что именно стало последней каплей. Тоска в голосе девушки, то, что она сжалась в комок, непроизвольно закрываясь от всего и вся или то, насколько или глухая, безучастная, беспомощная безысходность, которой пропиталось все её движения, все её жесты и слова? Он просто тряхнул головой, прогоняя неуместные сомнения, и решительно подошёл к застывшей Женьке.
Что бы перехватив её за талию, резко прижать к себе, снимая с табуретки и усаживаясь на неё. Пристраивая замершую от неожиданности девушку к себе на колени и обнимая крепче, сильнее, утыкаясь носом в мокрые волосы и не обращая внимания, что влага пропитала позаимствованную футболку и штаны.
— Я не собираюсь рыдать… — наконец, обретя способность говорить, выдала Женя, тем не менее, не замечая, как сама прижимается к парню, утыкаясь лбом в чужое плечо.
Жумр тихо вздохнул и потёрся щекой о её макушку. И пробормотал по-корейски слова утешения, хотя очень хотелось, просто невыносимо, высказаться на русском. Вот только он прекрасно понимал, что в тот же момент окажется где угодно, но только не на небольшой, уютной кухне, по сути, совершенно одинокого патологоанатома.
— Честно, — хрипло хмыкнула девушка, устало вздыхая. — Разучилась. Давно. И смерти не боюсь, с детства. Мёртвые, они же не могут причинить боль… Только вот, к детям Жмур невозможно привыкнуть. К детям на секционном столе… — ещё один хриплый смешок и совсем уж почти неслышно. — Дети — это маленькие ангелы, Жмур. И когда они умирают… И так несправедливо… Даже мои нервы сдают.
Он только вздохнул, мягко укачивая постепенно расслабляющуюся девушку в своих объятиях. И старался не думать о том, какой же должна быть жизнь у человека и что должно случиться, что бы он так легко и уверенно говорил о том, что мёртвые не сделают больно? Сколько секретов в прошлом у острого на язык любителя трупов, так давно и привычно прячущегося за своим сарказмом и ехидством?
Они знакомы всего три дня. Это мало, что не говори. Но за эти три дня парень, к своему вящему удивлению, вынужден был признать, что первое его мнение о хозяйке квартиры было неверным. Да и второе тоже. Третье еще, куда ни шло, ведь теперь он по крайне мере понимал, что за всеми этими фразами прячется усталый человек, выбравший себе далеко не самую лёгкую и простую работу.
Человек, у которого, как оказалось, есть дурная привычка прятать всё в себе, прятать всё от близких и никому не рассказывать о том, как она приходит домой с дежурства и что бы прийти в себя, что бы не перестать хоть что-то чувствовать — лезет под холодный, ледяной душ прямо в одежде. Прям ирония судьбы, мать её за ногу!
— Ей было двенадцать лет… — вдруг тихо прошептала Женька. И Жмур к своему удивлению почувствовал, как подрагивающие руки обхватили его за талию, обнимая и пробираясь холодными пальцами под промокшую насквозь футболку. — Брату пять. Захарыч занимался им сам, а после предложил выпить. Сказал, повод есть. А я отказалась… Не могу пить. Не умею, не могу и не хочу…
Он невесомо коснулся губами её волос, тихо вздыхая и сжимая объятия. Стараясь не вздрагивать, когда тонкие пальцы прикасались к его коже, поглаживая и слегка царапая короткими ногтями. И думая о том, что вот выпить-то как раз Женьке не помешало бы.
А та, словно сумев прочитать его мысли, хмыкнула:
— Знаю, что глупо. И что надо бы. Но это чистый медицинский спирт, Жмур. И поверь мне, ты не хочешь знать, что в нём может содержаться. К тому же… Он снимет стресс, да… Только по опыту знаю, не поможет. Я с него вырублюсь, а из снов сбегать уже некуда будет, Жмур. Просто некуда…
Тихо вздохнув, Жмур не слушая слабых протестов, встал, с лёгкостью удерживая девушку на руках. И прошёл в комнату, где поставил Женьку посреди комнаты, что бы взять обнаруженное в ванной огромное полотенце. Вернувшись, он принялся тщательно вытирать не двигавшуюся и не сопротивляющуюся девушку, промокнув короткие волосы и аккуратно потирая замёрзшие руки и босые ступни. Убедившись, что с неё больше не капает, парень унёс полотенце обратно, аккуратно развесив его на полотенцесушителе.
Что бы успеть отловить девушку до того, как она рухнет на расстеленный диван прямо в мокрой одежде. Неодобрительно цокнув языком, он принялся стягивать с неё джинсы, не обращая внимания на возмущённое сопение и тихие, но вдохновенные ругательства на тему чьей-то наглости, вседозволенности и всего прочего. Остановился в тот момент, когда его огрели по голове и недовольно пояснили:
— Я сама, мерси! И отвернись, вуайерист чёртов!
Выпрямившись, он извиняющее улыбнулся и поднял руки вверх, сдаваясь. Женька отобрала у него халат и, недовольно сопя, выразительно смерила взглядом парня. Тот понятливо хмыкнул, закрыв глаза руками и даже не совершенно не подглядывая. Тем более, что какого-то сексуального подтекста в его действиях нет и не было от слова совсем. Просто забота, просто желание согреть и успокоить, вывести из состояния ступора и самоедства.
Просто стремление помочь, не больше и не меньше. И в этом он не видел ничего предосудительного. В конце концов, Женька вытащила его из морга, не спрашивая и не раздумывая, да ещё и к себе притащила. Самое малое, что он может сейчас для неё сделать, так это просто быть рядом, помогая отойти от тяжёлого рабочего дня и пережить его в кои-то веки не в одиночку.
— Можешь смотреть, — недовольно проговорила Женя, спустя минуты три.
Жмур послушно убрал руки от лица и только фыркнул, глядя на недовольно хмурившегося, взъерошенного патологоанатома, зябко кутающегося в великоватый халат. Одежда кучей валялась у её ног. Недовольно поморщившись на такое непотребство, парень только глаза к потолку возвёл, схватив грязные вещи и утащив их в ванную.
Там закинул в машинку и, воспользовавшись моментом, переоделся во второй халат, висевший тут же. После чего вернулся в комнату и, не слушая вялых возражения девушки, закутал её в плед и силком уложил на диван, пристроившись рядом. Обнял за талию, прижав к себе, и тихо шикнул беззвучно, на пытавшуюся выбраться из одеяла Женьку.
— Это подпадает под статью о сексуальных домогательствах, — на полном серьёзе пробормотала девушка, пытаясь хотя бы локтем достать назойливого зомби. — У меня есть связи в полиции, товарищ Жмур! Я буду это… Жаловаться!
Парень только хмыкнул, глядя на кончик алеющего ушка, выглядывающий из волос и устраиваясь поудобнее. Подцепив второй плед, он натянул его до плеч и пристроил подбородок на макушке девушки. Та же продолжала вполголоса возмущаться мировой несправедливостью вообще, и бесконечной наглостью, верой в собственное бессмертие одного конкретного Жмура в частности.
Женька крутилась, вертелась, пихалась и ворчала ещё добрых минут пять, прежде, чем с тихим вздохом успокоится. Чертыхнувшись себе под нос, она развернулась и уткнулась носом в его грудь, выпутав руки из одеяла и обняв парня за талию. После чего тихо прошептала, устало и смущённо:
— Я тебя не просила… Но спасибо.
«Не за что» — слова лишь чудом не сорвались с языка, но парень всё же сумел сдержать их и лишь мысленно повторить на все лады. А потом закрыл глаза, смыкая объятия сильнее и погружаясь в лёгкую полудрёму, мурлыча себе под нос незатейливый мотивчик. Судя по постепенно выровнявшемуся дыханию, девушка не стала упрямится или усталость взяла своё. Впрочем, это-то не важно, а важно то, что Женя спустя несколько минут уже спала, прижимаясь к внезапно образовавшейся большой грелке и пряча лицо у неё, у грелки в смысле, на груди.
Сама же грелка ничего против, собственно, и не имела, благополучно уснув следом за ней. Сна много не бывает, особенно, когда рядом вдруг оказывается человек, с которым, как это ни странно, тебе уютно и очень тепло…
***
Назойливая трель звонка ввинчивалась в уши и радостно имела мой мозг, вынуждая выплывать из сладких объятий сна в суровую реальность. Недовольно сморщила нос, пытаясь поглубже зарыться в подушку, почему-то оказавшуюся слегка жестковатой. А ещё горячей, живой и откровенно меня лапающей…
Ну и где ж я уснуть-то умудрилась, что бы такое счастье в подарок получить?!
Память возвращалась медленно, срочно изменяя мне если не с пенсией, то с логикой точно. Но с грехом пополам, через пять минут настойчивый неизвестный мне суицидник, своими яростными намерениями вдавить кнопку звонка в дверь окончательно добился нужного эффекта. Я не только проснулась, но и вспомнила, где я, с кем я и на какой стратегически важной части моего тела находится тяжёлая ладонь некоего почти трупа.
А настойчивый неизвестный, жаждущий попасть ко мне в гости всё продолжал воздействовать на мои бедные нервы. Побуждая не самые добрые чувства в тёмной душе патологоанатома. В которой, как это не удивительно, зрели помыслы дурные, бунтовали гормоны жуткие, женские… И строились планы грандиозные, включавшие в себя ритуальное жертвоприношение, пополам с пляской на костях того гада, что так настойчиво рвётся в мой дом!
— Я сейчас встану… — хрипло протянула, даже не думая открывать глаза. Только поудобнее устроила голову на чужом плече, нагло закинув одну ногу и руку на беззвучно фыркнувшего Жмура. — Я вот сейчас точно встану… И этот хренов дятел ляжет. На его выбор: в деревянный макинтош, в объятия моих «любимых» сатанистов или же на стол в морге. Я даже Шугурову доверю скальпель подержать в кои-то веки! А это, на мой скромный взгляд, просто верх садизма…
Жмур снова фыркнул. Правда, шевелиться не спешил, продолжая поглаживать меня по спине и спускаясь всё ниже, ниже, ниже… Я аж пригрелась и прибалдела от чьей-то наглости и собственного нежелания эту наглость прекратить. Ровно до того момента, пока чужая рука не прошлась по моей попе и не ущипнула меня за многострадальную пятую точку!
— Айш! — вскинулась, приподнявшись на локтях и обиженно глядя на тихо посмеивающегося парня. — У тебя совесть есть, ты, жалкое подобие зомби?! Я тут понимаешь ли только поверила в чью-то бескорыстную помощь, в любовь к ближнему своему и тягу к альтруизму… А ты! Так жестоко, так внезапно да всей Женей об грубую реальность! Нет, у тебя совесть есть, а?!
В ответ на меня так выразительно глянули, так выразительно брови вскинули, что я подавилась очередной гневной тирадой и только глаза к потолку возвела. После чего слезла с облюбованного за время совместного сна места и, зябко кутаясь в халат, поплелась к двери. Попутно пытаясь представить, что б такого ляпнуть, что бы у настырного гостя не только язык отнялся, но и желания следовать заветом отечественного Винни Пуха отпало. Вот только подобрать что-нибудь оригинальное, безотказное и весомое так и не смогла…
Посему открыв дверь, скрестив руки на груди, решила действовать по обстоятельствам, выдав мрачно:
— И создал Бог человека: кривого, косого, хромого и вредного… И назвал его Сосед и проклял им народ земной… Ну что тебе надобно, Славик? У тебя есть целых три минуты на то, что бы каким-то магическим образом объяснить мне бедной скудоумной, что ж тебе спокойно не живётся-то, а?
— Женюра, не люби мне мозг, а то нашим милым божьим одуванчикам кушать нечего будет! — весело загоготала двухметровая детина, с бородой, дредами, татуировками и широкой лыбой во все тридцать два зуба.
Вячеслав Николаевич Суетин вид имел довольный, почти счастливый, даже сытый в кои-то веки, щеголяя спортивными штанами и белой майкой. И всем был хорош сей представитель мужского полу…
Красив, по-своему. Обаятелен, чертовски прям. С любопытным чувством юмора и безмерной любовью к детям. На психолога детского учится, кстати, попутно подрабатывая в автомастерской. Одна беда, имя моё, антихрист, коверкает безбожно! И знает, зараза, что я не дотянусь до его макушки, чем пользуется с переменным успехом!
— Славик, японский тебе транзистор вместо розетки, — привалившись плечом к косяку, я недовольно повела носом. — Какого грёбанного автослесаря ты тут забыть-то умудрился? Мы ж на пятое договаривались!
— Извини, Женюр, я б даже не рыпался, — хмыкнул в ответ Славян, засунув руки в карманы и флегматично пожав плечами. — Но сегодня наше обожаемое КГБ соизволило потыкать в меня пальцами перед своими внуками и выдать зашибенную фразу о том, что я наркоман, альфонс и прочие непотребства. И это после того, как я пятнадцать минут детворе мозги вправлял на тему уважения к старшим. Прикинь, какой финт ушками-то, мастер ты мой труполюбый?
— Марья Степановна? — возвела глаза к потолку и зевнула, прикрыв рот ладонью.
— Ну а кто ж ещё? Она, родимая. И добавила, душа её бескорыстная, что таких, как я еретиками звали в древность средневековую, — Славки неприлично хрюкнул и почесал затылок, ероша тёмные волосы и строя умильные глазки. При его комплекции и фактуре, выглядело ох как впечатляюще…
Бабкам бы перед подъездом такое выражение лица строил! Сразу бы все вопросы и обвинения отпали за ненадобностью, а сам парень получил бы клеймо антихриста пожизненно, с правом передачи по наследству. И пожилые дамы сыты, и Славик в кои-то веки может перестать удивляться чужой фантазии!
— Что, лично присутствовала во времена Святой Инквизиции? — с сомнением протянула, всё же отлепившись от стены и прошлёпав обратно в комнату. Отмахнувшись от озадаченно хмурящегося Жмура, отцепила колонки от ноутбука и потащила их обратно в коридор.
Где и вручила с чистой совестью и спокойно душой, напутствуя любимого соседушку:
— Держи орудие пыток, брат мой и пользуйся им правильно! А то окромя «еретика» ещё и клеймо «сатаниста» заработаешь!
— Блин, Женюр, вот что ты их так любишь-то? — недовольно поморщился Славик, забирая своё ценное имущество и перехватывая его поудобнее. Глянул на меня весело, чмокнул в лоб и махнул на прощание. — Лан, пошёл устраивать внеплановый концерт без заявок. Если что, сменить трек — два удара по батарее, предыдущий трек — один, повтор всего плейлиста — три раза.
— А что слушать будем? — заинтересованно склонила голову набок, пытаясь припомнить, чем в последний раз изволил услаждать чужой слух предприимчивый будущий детский психолог.
Кажется, это была группа «Сектор Газа», где лично мне нравилась всего одна песня, «Истребители вампиров». И то, только потому, что именно она стояла в качестве сигнала у Шута на мой номер.
— «Король и Шут», «TODD», акт первый и акт второй соответственно — усмехнулся Славик, довольно щурясь. — Давно хотел посмотреть, каково это, послушать «Смерть на балу» в акустике с добавлением усиленных басов.
— Хрусталь мамкин убери подальше, — фыркнула и махнула на него рукой, возвращаясь в квартиру. С лестничной площадки донёсся демонический смех соседа, явно предвкушавшего неплохое развлечение. И я вполне понимала его, хотя и не оправдывала.