Пару дней Макс думал над тем, что и как можно написать Воскресенскому. Естественно, это будет не письмо Татьяны Онегину «Я вас люблю, чего же боле…», а деловой и-мейл с просьбой рассмотреть его кандидатуру на январские и февральские фотосессии в Москве. Правда, на февраль были назначены госы, но какая разница. Может, Ви даже не ответит, а если ответит… Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления.
Вечером, уже перед тем, как пойти спать, Макс наконец заставил себя сесть за письмо. Он сочинял его долго, чуть ли не час, менял слова, переставлял предложения местами, перечитывал. Поставив подпись, он пробежался глазами по коротенькому тексту ещё раз — и вдруг, поставив P.S., сделал маленькую приписку, чуть более личную, почти отчаянную. Он её даже не перечитал — быстрее нажал на кнопку «Отправить», потому что знал: если дать себе хоть на секунду задуматься, он ни за что не отошлёт письмо в таком виде. Испугается. Постесняется. Постыдится.
Через десять минут он уже думал о том, почему до сих пор не придумали способ стереть своё письмо из чужого ящика, если оно пока не прочитано.
***
Воскресенский возвращался с пляжных съёмок к себе домой, на Саус-Бич. Фотосессия выдалась утомительной и долгой. По дороге он подбросил Соню, снимавшую квартиру в самом Майами: ассистентка купила подержанный «ягуар», и машина уже во второй раз была в ремонте.
Ви остановился у небольшого кафе в двух кварталах от дома, где частенько ужинал. Заведение было тихое, аккуратное и принадлежало большой семье кубинцев. Складывалось ощущение, что все, кто там работал, были друг другу в той или иной степени родственниками. Он быстро сделал заказ: все блюда он тут знал. Может, в этом кафе разнообразия большого и не было, зато всегда было вкусно.
Съев салат, Ви достал телефон и начал проверять почту. Куча писем, в основном спам… И опять эта настойчивая дама из «Аберкромби энд Фитч». Сколько можно? Он уже получил от неё несколько звонков, отрицательно ответил на несколько писем — всё без толку. Неужели люди не понимают слова «нет»? Когда он говорил «нет», он не имел в виду «не сейчас» или «вы предложили мне мало», он имел в виду именно «НЕТ». И всё из-за проклятой рекламы чая, будь она миллион раз неладна!..
В журналах её так пока и не напечатали. Возможно, сделают это в начале следующего года. Процесс согласования проходил медленно. Вся эта чайная контора разделилась на два лагеря: они там чуть не передрались из-за того, какие именно фотографии пускать в дело. Самые хорошие кадры были отбракованы заказчиком сразу, и теперь шли споры, какие из принятых больше подходят к имиджу продукта.
Американский агент Воскресенского тем не менее настоял на получении от заказчика разрешения на публикацию (разумеется, с некоммерческими целями) кадров, от которых они отказались. Снимки были напечатаны сразу в нескольких журналах, посвящённых фотографии, и там их неистово хвалили как раз за то, за что отверг заказчик: за излишнюю чувственность, затаённую сексуальность, которая была передана так тонко, ненавязчиво и изысканно, что невозможно было указать, где и в чём она проявлялась. Она просто была. В целом заказчик был не против налёта сексуальности, но в этой серии фотографии она приобретала какой-то гипнотический эффект, сравнимый с тем, что приписывается двадцать пятому кадру — ты его не видишь, а он действует на твоё подсознание, и ты уже не можешь выкинуть образ из головы. Проблема была в том, что это был образ модели, а не чая.
На первый взгляд всё было просто чудесно: молодой человек на фотографии был замечательным воплощением естественной красоты, истории легко прочитывались, послание сразу угадывалось, но модель была слишком притягательна — не в пошло-эротичном смысле, а в трогательном и чистом. Это было не на всех снимках: например, в фотосессиях у камина или у окна эта тема вообще отсутствовала, но лучшие кадры были пронизаны тем чувством, которое какой-то не в меру поэтичный критик назвал «призрачной паутиной страсти и осязаемым притяжением между моделью и фотографом». Воскресенский, дочитав обзор до этого места, швырнул журнал в мусорную корзину. Правда, потом остыл и вытащил обратно.
Знали бы они об этой «страсти», о бестолковом мальчишке, с которым он мучился больше месяца…
После публикации снимков на него повалились заказы, которых, впрочем, и так хватало. Интересные он принимал, от некоторых отказывался. Особенно упорными оказались «Аберкромби энд Фитч», известные любители впихивать полуголых парней в рекламу чего угодно.
Воскресенский не был уверен, что сможет повторить что-то подобное с другой моделью. Как бы тяжело ни проходили съёмки и как бы ни печально закончилась эта история, фотосессии с Максимом были чем-то особенным, исключительным. Между ним и его моделью действительно что-то было: внутреннее напряжение, влечение, страсть…
Он до сих пор не мог забыть о Максе. Маленькое сероглазое чудовище словно навсегда поселилось в его мыслях и воображении, оно не отпускало, приходило в воспоминания и терзало.
Когда он вернулся с тех съёмок в Москву, немного остыл и стал способен трезво оценивать ситуацию, то понял, почему сбежал тогда от Макса, от Гартмана, прочь из этого города: ревность, страшная, отчаянная ревность, почти физически ощутимая. Зависть к чужому счастью. Невыносимая мысль о том, что Максим — его капризная, изменчивая муза, искренний мальчик, вернувший ему давно потерянное вдохновение — принадлежит кому-то другому. Злость на себя самого, что так наивно обманулся.
Он почти ненавидел модель, хотя Макс ни в чём и не был перед ним виноват, — и всё равно раз за разом просматривал кадры с фотосессий и те, другие, которые снял в последний день у фонтана.
Официант поставил перед ним тарелку. Воскресенский на секунду отвлёкся от проверки писем, чтобы отрезать кусочек от бифштекса и отправить в рот, но в следующее мгновение вилка едва не выпала у него из рук. В холодном, излишне кондиционированном помещении ему вдруг стало жарко, и кровь прилила к лицу. Отправителем одного из писем был Максим Ларионов. И что? Может быть, совсем другой. Имя и фамилия распространённые, в России таких Максимов, наверное, не один десяток. В маленьком поле предпросмотра не было видно ничего, кроме «Уважаемый Алексей Владимиро…».
Ви открыл письмо и быстро пробежал по нему глазами: планирую начать работать в Москве… узнал о Ваших намечающихся проектах… был бы рад вновь… Ваш творческий подход… жду Вашего ответа…
И в конце — короткая торопливая приписка с опечатками: «Жаль, что вы не смогли тогда приехать. Наверное, произошло что-то срочное. Не все было гладко на съёмках, но надеюсь мы сможем увидеться и поговорить на этот раз и исправить недопонимание».
Воскресенский, прочитавший письмо на одном дыхании, наконец выдохнул. Пальцы сами собой сжались в кулаки.
Он отодвинул тарелку на край стола и, подав официанту знак рукой, попросил принести кофе.
— Это можете забрать, — указал он на бифштекс и картофель.
— Вам что-то не понравилось, сэр? — обеспокоенно поинтересовался молодой парень.
— Нет, всё вкусно, но мне нужно идти. — Он достал из портмоне кредитную карту и протянул официанту. — Просто принесите кофе.
Официант с тарелкой удалился и вернулся через три минуты с картой, чеком и чашкой кортадо — вкусы постоянного клиента здесь знали. Воскресенский машинально взглянул на счёт: там были только салат и кофе. В другой раз он бы настоял на том, чтобы основное блюдо тоже включили, но не сейчас. Сейчас он не мог думать ни о чём, кроме письма.
Пока он добрался до своей квартиры, в голове уже сложилось с десяток возможных вариантов ответа, один язвительней другого.
Почему Максим вдруг написал через четыре месяца? Что случилось? Расстался с Гартманом? Карьера модели не задалась? Надо устраиваться в Москве? А эта наглая приписка в конце… Увидеться и поговорить — ну конечно! Только увидеться и только поговорить. Не то чтобы откровенный намёк, но вполне очевидный. Мальчишка решил установить с ним «личный контакт». Да за кого он его принимает?! И за кого он себя принимает? Таких, как он, и даже лучше, — десятки вокруг! Да, всё-таки тогда, спьяну, он не ошибся. Макс был таким же, как все, и нужно ему было то же самое, что и всем остальным: его помощь, протекция, рекомендации. Продать себя подороже и клиенту получше.
Как он мог так заблуждаться? Когда он вспоминал его и смотрел на фотографии, это был совсем другой человек, но однако же письмо было перед ним, и он не знал, что на него отвечать.
Наверное, впервые в жизни он испытывал желание рассказать кому-нибудь о своих чувствах, спросить совета… Потому что он сам запутался: его одновременно тянуло к Максиму и отталкивало. Только с кем поговорить? Из родных никто не поймёт. Соня заржёт, да и она тоже не поймёт. Разве что Дейв, с которым они вместе учились в Чикагском институте искусств и до сих пор оставались друзьями. Можно позвонить ему. А смысл? Он и так знает, что посоветует Дейв:
— Fuck him, and be done with it.
Тоже неплохой вариант, тем более что мальчишка сам напрашивается. Трахнуть его, утолить жажду новизны, распрощаться и не мучиться больше. Может быть, это поможет и он перестанет в конце концов воображать невесть что — увидит настоящего Максима Ларионова, а не придуманный им самим образ.
Воскресенский включил ноутбук и сел писать ответ. На всё про всё ушло около пятнадцати минут. На сегодня у него были планы поработать, но проклятое письмо всё спутало и смешало. Он долго не ложился спать — так долго, что перед тем, как всё же отправиться в кровать, решил позвонить Маргарите в Москву. Она к этому времени уже должна была проснуться. Если бы он позвонил сразу после получения письма от Макса, то накричал бы на неё не хуже, чем на моделей во время съёмок, а сейчас он уже поостыл. Воскресенский довольно вежливо, но всё-таки отчитал своего агента: с чего это вдруг она стала раздавать его контакты направо и налево, пусть и знакомым людям. В конце он отдельно добавил, что больше не желает слышать ни единого слова про Максима Ларионова.
***
После того как письмо Воскресенскому было отправлено, Макс долго вертелся в кровати и не мог уснуть. В семь утра его, совершенно невыспавшегося, подняла бодренькая мелодия будильника. Через десять секунд он вспомнил об и-мейле и тут же вскочил с постели, чтобы проверить почту. За ночь ответ вполне мог придти. И, как ни мало Макс на это надеялся, он был.
Парень даже на стул садиться не стал, так и прочитал письмо, склонившись возле стола. Он ожидал чего угодно, но не такого. Это было настолько оскорбительно, унизительно и несправедливо…
Уважаемый Максим!
Спасибо за письмо. Честно говоря, для меня оно оказалось неожиданным. Да, я действительно собираюсь в следующем месяце начать съёмки в Москве, но, боюсь, на этот раз мы не сможем работать вместе. Сразу скажу почему: проект для «The Silver Leaf» был достаточно тяжёлым, хотя и дал результаты; на этот раз я не имею в своём распоряжении столько времени. Мне нужны модели, которые работают хорошо и сразу, у меня нет возможности тратить по часу на раскачку каждой из них, как это происходило с тобой. Кроме того, ты недостаточно профессионален во многих других вопросах. Не буду тратить время на перечисление. Также я не советую тебе тратить время в попытках сделать карьеру в модельном бизнесе: у тебя нет к этому способностей.
Надеюсь, мои слова не сильно тебя огорчат. Поверь, у меня есть некоторый опыт в данной области и я в состоянии дать объективную оценку твоим шансам.
Алексей Воскресенский.
P.S. Максим, я не имею абсолютно никакого желания встречаться с тобой и что-либо исправлять. И мне не жаль, что я тогда не приехал. Это было правильным решением. Твоё письмо и озвучённые в нём намерения лишний раз подтверждают это. Смею надеяться, теперь недопонимания уже не будет и я больше не стану получать от тебя звонков и писем подобного, мягко говоря, неэтичного содержания. Такого рода предложения меня не интересуют.
Макс отошёл от компьютера и упал обратно в кровать. Никогда ещё в жизни ему не было так унизительно-стыдно.
— Ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — повторял он, зарывшись лицом в подушку.
Глава 11
I traveled half the world to say
You are my muse…
MuseВи собирал разложенные по столам и диванам фотографии: они обладали удивительным свойством выползать из отведенной им комнаты — кабинета, по совместительству студии, — и распространяться по всей квартире, оседая в гостиной, спальне и даже на кухне. Воскресенскому снимки совершенно не мешали, но вечером он ждал Соню, и поэтому требовалась небольшая уборка.
Ассистентка, словно январско-февральского проекта ей не хватило, ездила в Россию в отпуск и вернулась три дня назад, но они до сих пор не виделись. Сегодня она, под предлогом того, что ей нужно срочно отдать Ви ключи от его московской квартиры, где она останавливалась на неделю, напросилась в гости, а заодно и ночевать. Завтра на пляже должен был состояться бесплатный мастер-класс йоги от какого-то великого гуру, а после него тоже бесплатный и исключительно полезный завтрак на свежем воздухе, спонсируемый сетью магазинов «Whole Foods»[1]. Мероприятие начиналось в шесть утра, вот Соня и решила погостить у Воскресенского.
— Ты представляешь, во сколько мне надо встать, чтобы на пляж в такую рань приехать? А от тебя до Оушен-драйв десять минут пешком. Пусти меня к себе переночевать, — пищала ассистентка. — Я же маленькая и незаметная, как мышка.
Ужин Соня привезла с собой, видимо, тематический: какие-то ростки и белую склизкую дрянь.
— Господи, как это можно есть? — опасливо косился Воскресенский на загадочную пищу.
— Нормально, — заявила Соня. — Всё съедобное и полезное. А то я так за отпуск отъелась, что жуть! Ой, чуть не забыла! Насчёт еды. Тётя Вера твоя послала тебе банку солёных огурцов и ещё варенье малиновое. Я ей как ни объясняла — отбиться просто невозможно было. Взяла, чтобы она отстала. Так что, когда по телефону будете разговаривать, скажи ей, что я всё привезла.
— Что-то я не понял, — усмехнулся Ви. — Где моё варенье?
— Где-где… Съели варенье твоё. Не попру же я сюда эти стеклянные банки. Маргарите отвезла, у неё ребятёнок мелкий варенье любит, а огурчики мы с ней сами… того… под коньячок.
— Твои пищевые пристрастия меня пугают.
— И напрасно. Так душевно с ней посидели. Я Рите про своё американское житьё-бытьё рассказывала, а она мне про московское. — Соня отправила в рот очередную ложку какой-то гадости. — Кстати, ты помнишь Макса Ларионова? Помнишь-помнишь, такое не забывается.
— Ну, помню. И что? — как можно равнодушнее ответил Воскресенский, зная, что Соне не скажешь, как Полушиной, молчать и не напоминать. Она на такие заявления сразу отреагирует лютым и неутолимым любопытством.
— Маргарите уже третий месяц звонят, представляешь? Хотят его снимать. А она ему даже и не агент, просто не знают, как ещё его найти. Это после тех отзывов в журналах и после выставки.
В январе у Воскресенского была персональная выставка в Нью-Йорке. Там была одна фотография Максима, снятая для рекламы чая (из забракованных), и ещё одна, сделанная на плёночную камеру во время дождя. Её Ви вообще никому не показывал и показывать не собирался, но Соня проболталась агенту, тот настоял на включении фотографии в экспозицию, а куратору она понравилась настолько, что оказалась на обложке каталога выставки как «наиболее полно отражающая уникальность творчества фотохудожника». Воскресенскому эта идея, конечно, была не по душе, но он не смог привести никаких разумных доводов против. Тот факт, что модель спит с неким Станиславом Гартманом, вряд ли тронул бы кого-то так же сильно, как его самого.
— А он чего? — спросил Воскресенский. Ему и правда было интересно. — В том году зимой так и рвался сниматься.
Он достал из микроволновки аппетитный кусок рыбы с поджаристой картошкой и сел за стол напротив ассистентки, пережёвывающей неведомую субстанцию.
— Да, было что-то такое, а теперь отказывается: упёрся и ни в какую. Сказал, что никогда не будет больше фотографироваться, что он не модель и идите все лесом. Гартман тоже с ним поделать ничего не может. Самое смешное, оказалось, что Гартман вообще ему никакой не агент… Там такая история!