Я чувствую, будто кто-то ударил меня в живот, но евнух не останавливается.
— Помнишь ли ты, что пообещал жениться на ней, сделать ее следующей Герцогиней Озера?
Я опускаю голову между коленей, комната начинает кружиться. Мне не хватает воздуха. Что они кладут в виски в том месте? Мне нужно подать жалобу. Мне нужно прикрыть это место. Как я мог такое сделать? Я помню ее улыбку, едва заметный блеск слез в глазах, как у нее перехватило дыхание, когда она сказала: «Правда? О, Гарнет…»
— Но это же просто… типичный я! — кричу я. — Она должна знать это, да? Она не могла поверить, что я на самом деле женюсь на ней.
Люсьен сверлит меня таким проницательным взглядом, что ему даже не нужно говорить — да, она действительно поверила. Затем он поднимает голову. — Это очень напоминает ситуацию с твоей тетей, да?
Только я не Тетя Опал. Я не хочу избавляться от славы, наследства и денег.
Я не влюблен в Циан. Это нелепо. Безрассудно.
Я вынужден еще раз опустить голову между колен.
— Хотя, в отличие от Опал, я представить не могу, что ты на самом деле любишь эту девушку, — продолжает он, словно читая мои мысли. — В том числе и твое намерение сдержать это обещание. По факту, судя по твоему выражению лица и трудностям с дыханием, я могу предположить, что ты даже и не помнишь, что обещал ей все эти вещи.
— Нет, — выдыхаю я. — Не помню.
— Полагаю, тебя должен встревожить тот факт, что ее отец планирует опубликовать ее историю в своей газете, — продолжает Люсьен. Я перестаю дышать. Это скандал, от которого я никогда не отмоюсь. Я потрясен, что моя мать просто не отрубила мне голову, когда увидела меня в вестибюле.
— Так зачем ты здесь? — спрашиваю я, разгибаясь. — Посыпать соль на рану?
Рот Люсьена искривляется в победоносной улыбке. — О нет, Гарнет, — говорит он. — Я здесь, чтобы помочь тебе. При очень большом, очень важном условии.
Представить не могу, чего он от меня хочет, и как я могу ему отказать. — И какое оно?
Люсьен подносит свой тонкий палец к губам. Затем он снимает что-то со связки ключей на поясе. Выглядит, как небольшая серебряная вилка. Он стучит ей по столу между нами, и она поднимается в воздух, слегка вибрируя.
— Что это? — спрашиваю я.
— Кое-что, что поможет нам быть не подслушанными, — говорит он, будто это все объясняет.
— Слушай меня внимательно. Я поговорил с твоей матерью и убедил ее, что скандал никогда не дойдет до газет и даже до любопытных ушей из Банка. Циан никогда больше не заговорит с тобой, как и ее отец.
— Как ты это проделал? — Мне противно, что я так впечатлен.
— Это не важно. Я успокоил твою мать, и она предложила мне весьма порядочную сумму денег в качестве… благодарственного подарка. — Выражение лица Люсьена говорит мне о том, что деньги моей матери — последняя вещь, которая заботит его.
Мать всегда говорит, что самые опасные из людей — это те, кого нельзя купить. Я снова на грани.
— Что же, спасибо, — говорю я. — От нас обоих.
— Мне не нужны твои благодарности, — говорит Люсьен. — Мне нужна твоя помощь.
— Моя помощь? В чем?
— Твоя мать недавно приобрела суррогата. Я хочу, чтобы ты за ней присматривал, пока она под этой крышей.
Я недоуменно смотрю на него. Он мог попросить о чем угодно, вообще обо всем, а он хочет, чтобы я смотрел за суррогатом?
— Зачем? — тупо спрашиваю я.
— Мне нужно знать о ней. Ты будешь следовать за ней и докладывать мне. Когда она видится с доктором, как с ней обращается твоя мать, позволяют ли ей выходить на улицу, сколько свободы ей предоставлено, кто назначен ей в слуги. — Он хмурится. — Полагаю, это будет Аннабель.
— Но Аннабель — моя слуга, — говорю я, не подумав. То есть формально меня должны обслуживать лакеи, но Аннабель и я знаем друг друга с детства — я помню, когда она родилась, какая маленькая и тихая она была. А потом ее вырвало на мой новый костюм, когда Кора в первый раз дала мне ее подержать. Она знает, что я люблю есть, носить, и она знает, что меня не нужно будить до девяти.
Люсьен игнорирует меня. — Я хочу детальных отчетов раз в неделю. И ни при каких обстоятельствах не говори матери о нашей договоренности. Это обязательно. Или весь город узнает о твоем опрометчивом поступке, и ты быстро превратишься из знати в ничтожество.
Ничтожество. Эта мысль заставляет меня содрогнуться.
— Ты знаешь, что я не могу отказать, — говорю я.
— Верно. Но все равно хочу, чтобы ты дал слово.
Не уверен, чего стоит мое слово — меня никто об этом прежде не просил. Обычно я просто даю людям деньги, покупаю подарки или даю билеты на мероприятия. Но Люсьен, кажется, думает, что слово ценнее, чем все это.
— Хорошо, — говорю я. — Я, эм, даю тебе слово.
— Ты не расскажешь о нашем уговоре ни единой душе?
— Да.
— Особенно матери?
— Верно. — Он, должно быть, сумасшедший, если думает, что я когда-либо скажу Матери об этом всем. Если бы она узнала, что я согласился в тайне смотреть за ее суррогатом, думаю, она отреклась бы от меня, не задумываясь.
— И ты будешь смотреть за суррогатом? И докладывать мне о ее передвижениях?
— Ага. — Я делаю паузу. — Кстати, каким образом я должен тебе докладывать?
Он лезет в карман своего одеяния и вытаскивает еще одну вилку.
— Это называется аркан, — говорит он. — Я сам его создал. Мой соединяется с твоим. Я могу звонить тебе, если это можно так назвать. Держи его при себе постоянно. И не показывай никому, ни под каким предлогом, или наша сделка расторгнута. Понял?
Я киваю и с опаской беру вилку. Она маленькая, легкая и… обыкновенная.
Странный поворот событий. Кажется, за всю свою жизнь я сказал Люсьену шесть слов. Он всегда безмолвно присутствовал на заднем плане всех балов, вечеринок и всего остального. А теперь он передает мне какое-то самодельное устройство, и я полностью в его власти.
Он забирает ту вилку, которая плавала в воздухе, и вешает ее обратно на связку.
— Спасибо, что нашел время для встречи со мной, — говорит он с низким поклоном. — Наслаждайся оставшимся днем.
Затем, взмахнув своим белым платьем, он уходит.
Глава 3
Я знаю, где находятся помещения для суррогата в этом дворце, поэтому решаю начать оттуда.
Мне следует все-таки знать, как она выглядит, если мне предназначено постоянно за ней наблюдать.
Наблюдать за суррогатом. Не могу решить — то ли это противно, то ли это просто скучно. Почему Люсьен не попросил меня посмотреть за кем-нибудь интересным? За кем-то из королевской семьи или моей матерью?
Нет, только не за матерью. Не думаю, что хочу знать, чем она занимается.
Я иду по залу со всеми этими глупыми цветочными картинами и натыкаюсь на Кору, которая спускается с короткой лестницы, ведущей в покои суррогата.
— Что ты делаешь? — спрашивает она. Все вечно спрашивают это у меня с такой интонацией, будто я что-то задумал.
Я пожимаю плечами. — Просто хотел увидеть суррогата, вот и все.
Не лучшее мое оправдание. Мне реально стоило лучше над этим подумать.
Кора закатывает глаза. — Ты знаешь, что тебе не позволено заходить в ее покои. Ты сегодня хочешь еще больше насолить матери?
Естественно, она должна знать о Циан и «Призовой Жемчужине».
— Нет, — говорю я. — Ты права. Мне просто было любопытно. У нас никогда не было суррогата в этом доме.
Она мягко мне улыбается. Кора фактически вырастила меня, и она более снисходительная, чем Мать.
— Конечно же, был, — говорит она. — Я довольно хорошо помню твоего суррогата.
— Она похожа на моего? — спрашиваю я.
Она задумывается на мгновение. — Нет, — отвечает она. Не уверен, следует и мне обижаться на это.
— Она все еще спит, — продолжает она. — Возможно, ты увидишь ее сегодня вечером перед ужином.
— Я не увижу ее за ужином?
Она вздыхает. — Ее Милость забыла тебе сообщить — она сегодня устраивает традиционный ужин после Аукциона. Первый раз за двадцать лет. Прибудут Курфюрстина и остальные Дома-Основатели.
— Даже Графиня Камня? — спрашиваю я. Моя мать и Графиня ненавидят друг друга.
Кора ухмыляется. — Да.
Я почти хочу быть приглашенным только для того, чтобы посмотреть, как эти двое поругаются, но со всем изяществом и любезностью, которую можно ожидать от членов королевской семьи.
— Что же, — говорю я, не совсем уверенный, что мне теперь делать. — Полагаю, ты можешь сказать Аннабель, чтобы она принесла ужин мне в комнату.
— Аннабель теперь прислуживает суррогату, — говорит Кора. — Думаю, Уильям обслужит тебя.
Так Люсьен был прав. — Хорошо, — говорю я, будто меня это совсем не волнует, хотя волнует даже очень.
Но Аннабель может помочь мне со всей этой затеей. Я не скажу ей о Люсьене, но она может быть хорошим источником информации.
Сейчас только три, и, держу пари, я знаю, где она. Я бреду на первый этаж и направляюсь в сад к прудику с яркими рыбами. Аннабель сидит там, смотря на то, как они словно фейерверки мечутся в воде, и, завидя меня, она подскакивает и делает реверанс.
— Слышал, у тебя новая забота, — говорю я. Она кивает. — Ставлю на то, что с ней будет легче, чем со мной.
Аннабель пожимает плечами, и я осознаю, что она нервничает.
— У тебя все получится, — говорю я. Я могу видеть в ее глазах, что она хочет мне поверить, но она напугана.
Первый раз
— О, а я тогда кто, отрезанная печень?
Не несу за вас ответственность
— Да брось, — говорю я, садясь рядом с ней на скамейку. — Ты заботилась обо мне с тех пор, как мне было двенадцать.
Одиннадцать
— Видишь? — Она краснеет. Аннабель много краснеет в моем присутствии.
Не была официальной фр-й
— Ох, так ты теперь официальная фрейлина?
Он делает рукой движение «вроде того».
— Эй, а ты видела ее уже? Суррогата?
Аннабель пронзительно смотрит на меня и качает головой. Я поднимаю обе руки.
— Мне просто любопытно. Не волнуйся, даже я не настолько бунтарь, чтобы закрутить с суррогатом.
Это правда. То есть у них вообще есть нормальные части тела? Я слышал, что у них много странных способностей. Вдруг это меняет их тела или вроде того. Я представляю, что наверху лежит девушка с двумя головами и перепончатыми пальцами.
Аннабель снова тяжело смотрит на меня, затем кивает, будто решила мне поверить.
— Так теперь мы остались одни с Уильямом, полагаю, — говорю я угрюмо. — Он всегда подбирает мне розовые галстуки. И никогда не приносит мне правильный кофе.
Аннабель тихо посмеивается.
Джордж?
— Да, Джоржд был бы намного лучше! Ты не могла бы…
Она тут же кивает. Я целую ее в щеку, и она краснеет еще больше, чем прежде. — Ты самая лучшая, знаешь? — Я поднимаюсь, чтобы уйти, затем оборачиваюсь. — О, можешь сказать, когда суррогат отправится на ужин? Мне нужно увидеть, как она выглядит, и на этом все. Обещаю.
Аннабель сужает глаза. Я снова делаю крест на сердце.
Попробую
— Спасибо. — Я дарую ей свою самую очаровательную улыбку и направляюсь обратно во дворец коротать часы до ужина.
Ожидание неизбежно заставляет меня пить виски в своей комнате и слушать музыку на граммофоне.
Последнее время мне так нравится группа «Веселые Роджеры», играющая на духовых инструментах — у них потрясающий игрок на трубе — и я растворяюсь в одном из его соло, как вдруг ко мне в дверь стучит Аннабель.
С на уж
— Что? — вскрикиваю я. — Уже?
Она отправляет мне взгляд, который ясно говорит, что это не ее вина, и указывает на настенные часы. Сейчас двадцать пять минут девятого.
Я стою и понимаю, что выпил слегка больше виски, чем планировал. Теперь с этим ничего не поделаешь.
Аннабель поспешно покидает мою комнату, скорее всего направляясь в покои суррогата, чтобы заправить постель. Я беру свой стакан с собой и иду в столовую. Мужчины не приглашаются на Ужины после Аукциона. Охотно поспорю на то, что Отец прячется в своей курильне.
Двери в столовую не охраняются лакеями, поэтому я предполагаю, что они сервируют столы. Я прижимаюсь ухом к двери, надеясь, что смогу хотя бы услышать что-то интересное. Но разговаривает только знать.
Конечно. Не думаю, что слышал когда-либо, как суррогат говорит больше нескольких предложений, за исключением тех, кто умеет петь.
Мать говорит что-то своим самым вежливым из злобных голосов, поэтому я думаю, что она говорит либо с Герцогиней Камня, либо с Курфюрстиной. Подозрения подтверждаются, когда Герцогиня отвечает своим раскатистым голосом.
— О да, полагаю, я начну с дочери, — говорит она. — С мальчиками может быть так трудно, как вы думаете?
Ой. Матери это не понравится. Я слышу, как Курфюрстина хихикает.
— Да, кстати, как Гарнет? Не лезет в переделки?
Если бы она знала. Я задерживаю дыхание, ожидая ответа Матери.
— Он в своей комнате сейчас, Ваша Светлость. Учится.
Учится? Она серьезно считает, что кто-нибудь в этой комнате поверит такой нелепой лжи?
И все же, момент слишком идеальный. Я знаю, что не должен, но, даже толком не подумав, я врываюсь в двери и вальяжно вхожу в столовую.
На меня с разной степенью удивленности уставились десять пар глаз. Знать — в изумлении, суррогаты испуганы (и, рискну сказать, заинтригованы), а моя мать… Думаю, что она может замораживать воду этим взглядом.