Например, в тот день, когда я поцеловал нежное плечико Доры в саду у генерал-губернатора, я рисковал честью — ведь меня могли выгнать как простого слугу! Я до сих пор не могу понять, что меня на это толкнуло — возможно, тайный голос (хотя я не очень верю в «тайные голоса») или, скорее, непреодолимое желание прикоснуться губами к ее коже…
Мне не дают покоя мысли о Валентине. Твоя сестренка — настоящая проказница! Надо бы забрать ее из этого странного пансиона, но не спешить выдавать замуж, а подыскать действительно хорошего человека — такого, как я. Подозреваю, что таких не очень-то много… Вначале я прочил ей Жерара, но после твоих комментариев убрал его из списка кандидатов.
Меня не сильно удивили твои рассказы о ней. Помнишь ту ночь, когда перед отъездом она пришла к нам в спальню пожелать спокойной ночи? Я подхватил тогда ее маленькие грудки, просвечивающие под ночной рубашкой, и попросил показать их, чтобы сравнить с твоими. Но ты рассердилась и прогнала ее, сказав, что это неприлично. В этот момент в ее глазах засветился гнев — гнев настоящей обиженной женщины, и ее маленькая рука задрожала в моей. Вспомнив об этом, я не слишком удивился твоим словам о том, что она уже не то невинное дитя, что приезжало к нам в гости когда-то.
Надеюсь, после моего возвращения мы предадимся утехам все втроем. Конечно же, я не буду заходить дальше некоторых разумных границ. Держу пари, в ту ночь, о которой я пишу, маленькая Валентина еще долго не могла уснуть в своей кровати, пока не испробовала все те ласки, которые подарила сейчас и тебе…
С работой у меня все хорошо — завод растет и развивается столь быстрыми темпами, что вполне может заработать за две недели до срока, прописанного в контракте. Перед тем как возвратиться во Францию, я хотел бы посетить Дарджилинг (до него около суток пути поездом). Там располагается летняя резиденция губернатора Бенгалии и некоторых государственных чиновников, спасающихся от ужасной равнинной жары. А еще оттуда открывается великолепный вид на самую высокую вершину в мире — Килиманджаро.
Пару дней назад английский губернатор через сэра Симпсона, отца Доры, предложил мне еще одну работу постройку железной дороги навроде той, что располагается в Андах. Он посулил за эту задачу достаточно большую оплату — двадцать пять тысяч франков, и я без колебаний согласился. Но эта работа задержит меня в Индии еще на месяц… Ты ведь не осудишь меня за это, милая Сесилия? Я так мечтаю оказаться в твоих объятиях и в объятьях нежной Терезы, о которой ты так аппетитно пишешь в каждом письме! Я также хотел бы обласкать и Лину. Всегда, когда я думаю о вас троих, я… Впрочем, сегодня вечером ко мне придет Флора.
Все мои милые подруги уже начинают предчувствовать близкое расставание. Дора лелеет мечту отправиться в путешествие по Европе и позвать туда Флору. Флора через несколько дней уезжает о родственницей в Симплу, так что с ней мы расстанемся прежде всего. Мод собирается с матерью в Дарджилинг, так что с ней мы будем видеться еще долго; причем ее мать, мадам Клеменсон, оказалась не такой чопорной, какой казалась мне поначалу. Дора поговорила с ней и выяснила, что мне, кажется, светит небольшое приключение…
Кроме того, есть вероятность, что в Дарджилинг приедет тетя Кейт, та самая, что обучила всем премудростям малышку Мод! Мод мечтает, чтобы мы познакомились, но Флора считает, что тетя Кейт навряд ли пойдет на супружескую измену; да к тому же она всегда питала отвращение к мужчинам, поэтому и замуж вышла только в двадцать пять лет — в возрасте своей святой покровительницы.
В принципе, замужество могло пойти ей на пользу — опыт общения с мужчиной мог понравиться Кейт, но мог и наоборот — опорочить это интересное занятие. Мод считает, что я мог бы заставить изменить ее свое мнение. В любом случае приезд тети Кейт был еще не подтвержденным фактом, так что мы больше не обсуждали эту тему.
В преддверии скорого расставания мы стали встречаться чаще — по два раза в неделю. По субботам я хожу к Доре играть в теннис, и мы уединяемся в уже знакомой тебе оранжерее; иногда совершаем верховые прогулки с Дорой и Флорой; вечерами видимся на Мейдене. Теперь я провожу на заводе не более двух часов ежедневно, не езжу на званые вечера и ложусь спать до полуночи.
Дора начала рисовать с меня серьезный портрет карандашом, а также делать множество невероятных картинок про наши любовные утехи — в качестве прелюдии к настоящим наслаждениям. У нее получаются очень живые картинки, и она обещала подарить мне один альбом с дарственной надписью. Иногда нас рисует Мод — у нее тоже есть талант, и Дора присоединяется к позированию.
Мод обладает очень живым воображением: так, например, вчера, когда мы с Флорой лежали в шезлонге и отдыхали после секса, Амалла играла в уголке, а Дора, одетая в тонкий пеньюар, лежала в широком кресле, — она выдумала новую забаву. Дора расправила свои волосы по спинке кресла и откинула их назад таким образом, что кончики почти касались пола. Она курила, зажмурив глаза. Внезапно сзади подошла Мод и приподняла часть волос, скрутив из них жгут. Затем она стала возбуждать себя этим золотым жгутом! Мы с Флорой и слова не успели сказать, а Дора, когда заметила, чем занимается подруга, начала громко возмущаться. Но ей не нравилось лишь то, что Мод слишком сильно дергала, а так. Она тут же подозвала к себе Амаллу, вытянулась и раздвинула ноги, указывая той на свое желание. Но я опередил девочку и первым бросился на колени; Амалла же, точно смущенная тем, что у нее отобрали законную работу, улеглась на циновке под креслом и взяла в рот сэра Жака, уже готового к соитию. Флора, готовая всем и всегда помочь, положила руку Доре на затылок, чтобы волосы не сильно дергались; Мод продолжала поглаживать себя волосами, иногда меняя направление движения; Флора целовалась с Дорой по-французски; а я рукой делал Флоре то же, что и Доре языком. Маленькая Амалла продолжала нежно общаться с мессиром. Мод — единственная, кто видел всю эту картину целиком, иногда издавала бессвязные восклицания, общим смыслом которых было уверение в приятности процесса и в желании кончить с нами со всеми вместе. Когда она насытилась, то повалилась на циновку, мы подтянулись позже, кончив каждый по-своему. Дора очнулась первой и начала журить проказницу Мод за тот театр, который она невольно устроила в комнате. Она все придумала самостоятельно, экспромтом; и это ей понравилось больше, чем ебля; больше, чем анальный секс и куннилингус одновременно, хотя насчет последнего она не была уверена. В итоге мы посмеялись над всеми этими скабрезностями и порешили, что и то и другое приятно одновременно.
Как видишь, милая моя женушка, мы отлично проводим время. Наше воображение просто горит в предчувствии скорого расставания, ни одна ласка не повторяется и это не позволяет нам пресытиться…
Твой Лео.
Сесилия — Лео
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
Париж, 15 февраля 18… г.
Дорогой мой Лео, впервые пишу тебе письмо нетвердою рукою. Я попалась в сети ошибки, хотя знала, к чему может привести меня приключение, в которое я ввязываюсь и итог которого был ясен заранее. Хотя я прекрасно знаю, что никто, кроме тебя, не имеет права меня упрекать, и ты сам не будешь этого делать — ведь это ты направил меня на этот путь. Но тем не менее я не чувствую себя уверенной — ведь на этот раз в игре принимало участие не только мое тело, но и мое сердце, которое должно целиком принадлежать тебе, а не быть разделенным с кем-то еще.
Да, мой роман никак не может сравниться с твоими похождениями, мой дорогой Лео, мой самец, мое Чудовище. Ты действуешь соразмерно своему сексуальному аппетиту — находишь жертву и упиваешься ею до тех пор, пока полностью не удовлетворяешь свои запросы. Но я женщина, а значит, существо хрупкое, доверчивое, склонное давать, а не брать; и на этот раз я отдала свое тело и душу поцелуям чужого мужчины, что определенным образом повлияло на все мои мысли и настроения.
Эти новые отношения нанесли мне рану и причинили боль — но сладостную боль, помнить о которой я буду еще долго. Возможно, чистосердечное признание облегчит эту боль, но я не могу обещать, что больше никогда к ней не вернусь.
Вчера утром мы с моей компаньонкой отдыхали у меня в спальне в ожидании завтрака. Я получила от отца письмо: он просил съездить в Сен-Жермен и осмотреть небольшой сельский дом, который хотел приобрести и переделать впоследствии в охотничий павильон. Я отчего-то была раздражена и расстроена, хотя ничего, казалось, этому не способствовало — погода стояла прекрасная, теплая для зимы, светило солнце… Возможно, все дело в том, думала я, что я уже давно не чувствовала мужского тела над собою и внутри себя. Я поняла, что хочу освежить ощущения, и рассказала об этом Терезе. Она крайне удивилась — ведь у меня был муж! Но ты дал мне карт-бланш на подобные выходки, о чем Тереза могла и не знать. Мысль о соитии не давала мне покоя с самого утра — я во что бы то ни стало хотела удовлетворить это безумное желание. Тереза заявила, что я перестала ее любить, но я поспешила ее успокоить. Ведь у бедняжки никогда не было настоящего любовника, или, во всяком случае, она никогда не испытывала в объятиях мужчины того блаженства, что испытывала я. Она целиком посвятила себя женщинам и только в их объятиях впадала в истому. Но наслаждение, которое дает любовь мужчины, это сладчайшее, острое, подчас болезненное чувство — оно не может быть сравнимо с ласками женщины. Пускай любовник может быть менее опытен, нежели женщина, в искусстве предварительных ласк; он может не знать, где сокрыто то или иное потайное местечко; но нет ничего лучше для женского организма, чем одиннадцать сантиметров умелой мужской плоти, заливающей распаленное влагалище обильным потоком спермы. Вот где сокрыто истинное женское счастье!
Тереза помолчала с минуту после моего страстного монолога, а после предложила мне завести любовника. Я задумалась: ведь завести любовника из своего круга означало бы стать предметом неистовых сплетен в свете! Все знают, что мой муж в отъезде, и любой мой необдуманный поступок вызвал бы самые потрясающие предположения и мог бы выставить тебя, Лео, на посмешище. Я решила, что безопаснее всего будет отправиться в Сен-Жермен — выполнить папино поручение, а затем вернуться в Париж и попробовать найти себе приключение в ресторане. Мы с Терезой всегда выглядим лучше, чем любая из посетительниц кафе на Бульварах, рассудила я, так что нам не должно было бы составить труда найти там кого-нибудь. Да и знакомых в таком месте не должно было быть…
Тереза по-прежнему была неспокойна. Она боялась встречи с родственниками, полиции, возможных болезней, грязных притонов — всего, но мое шутливое предложение позвать в спальню консьержа или кучера вызвало у нее ярое отторжение.
Мы быстро позавтракали и оделись. Я настояла, чтобы костюм был неброским, но теплым и надела сама серый жакет с юбкой, дорожную шляпу и теплое манто, Тереза оделась в новый костюм — это сделало нас похожими на представительниц буржуазии.
Мы взяли открытый экипаж, разговаривали по пути мало, так как воздух был еще холодным. Тереза немного застыла — у нее покраснел кончик носа, я же с наслаждением вдыхала свежий воздух и рассматривала окрестности. Возле дороги текла река, из стылой земли кое-где выглядывали нежные цветы.
Вскоре мы приехали; на вершине террасы отыскали нужный нам домик, который я видела уже третий раз, — отец советовался со мной при каждой важной покупке, так как все они в итоге составят мое наследство.
Завершив осмотр, мы зашли к местному нотариусу, после чего собрались на вокзал — вернуться в Париж. Коляску я отослала и попросила кучера предупредить кухарку, что к ужину мы не вернемся.
Я предложила Терезе зайти в местное кафе и выпить чего-нибудь горяченького. Она согласилась. Мы пересекли площадь перед замком и направились к Павильону Генриха 4, но в калитке я столкнулась с господином Панонсо. Если помнишь, он был свидетелем на нашей свадьбе, и вместе со своей супругой является местной знаменитостью и главным сплетником. Итак, мы столкнулись, но из-за его плохого зрения я осталась неузнанной, что меня сильно обрадовало — мне казалось, что мои намерения написаны у меня на лице. Кроме того, мне было бы неприятно выставить нашу семью в неудобном свете — ведь у нас всегда было достаточно денег для того, чтобы не передвигаться пешком.
Я объяснила все это Терезе, и мы быстро спустились по тропинкам между виноградниками вниз, к Сене. Там располагается ресторан, в котором мы однажды ели отличное жаркое — в то лето, когда катались на яхте с Жераром; я решила зайти внутрь, рассудив, что здесь мы точно не встретим друзей.
В ресторане почти никого не было, мы сели у окна, откуда открывался вид на реку. Пока мы согревались грогом, к пристани причалил ялик, из которого высадилось четыре гребца. Все они заняли место у мраморного столика на улице, напротив нашего окна, так что я получила возможность хорошенько рассмотреть всю команду. Это были молодые люди и женщина, все одетые в спортивные костюмы белые фланелевые брюки, голубые майки и полотняные кепки. Компания была шумной и веселой, по тону и теме шуток было понятно, что все эти люди принадлежат к хорошим семьям. Женщина, которая оказалась в центре внимания, была лет тридцати — с увядшей кожей, синяками под глазами — но держалась наравне со всеми — принимая и отпуская шуточки так же, как и ее молодые друзья. Мне показалось, что среди этих людей был даже ее любовник.
Мы с Терезой разговорились на тему внешности юношей: мне очень понравился один брюнет — с живым взглядом, черными бровями, отличными зубами в обрамлении красных, точно вишни, губ. Терезе полюбился высокий блондин — стройный, румяный, белокожий. По моему приглашению она вгляделась в лицо моего избранника и, внезапно, узнала его! Это был сын клиентки бывшей хозяйки Терезы. Они с матерью пару раз приходили в лавку, но тогда этот юноша был еще совсем мал и учился в школе. Тереза назвала его Адрианом, Адрианом де Серией.
Молодой человек заметил наше внимание, наши взгляды встретились, и он слегка смутился. Тереза заметила, что он может быть совсем неопытен, но это утверждение показалось мне наивным. В наше время юнцы в этом возрасте стремятся поскорее распрощаться со своей невинностью, и вполне возможно, что Адриан сделал это с помощью женщины из команды. Но моя компаньонка была непреклонна; оказалось, что мать Адриана держит его в строгости и воспитывает в соответствии с жесткими рамками морали.
Пока мы рассуждали, молодые люди принялись согреваться, играючи поднимая различные гари, лежащие в садике. Каждый из них обладал прекрасными мускулами и изо всех сил демонстрировал их товарищам. Адриан превосходил прочих в силе и, старательно демонстрируя ее, поглядывал в нашу сторону. Я оценила его старания, и силу, и ловко сложенное тело, и умное лицо. Мне очень хотелось заговорить с ним, да и Тереза предлагала хотя бы поздороваться с юношей, но меня пугало внимание одновременно всей команды, и тем более женщины. Через некоторое время компания стала собираться к отплытию. Ни один из юношей, кроме Адриана, не заметил нашего присутствия. Мы поднялись посмотреть, как они отчаливают, и в этот миг меня охватила обида, как ребенка, которому так и не досталась желанная игрушка. На глаза навернулись слезы и зрение затуманилось, в этом тумане мне показалось, что один из гребцов помахал нам на прощание рукой…
Затем мы двинулись к вокзалу. Тереза видела, что мое настроение испортилось, но ни слова не сказала, чтобы это как-то исправить. Мои думы были печальны — я поняла, что не так-то просто найти подходящего самца на улице, а уж тем более броситься на него, как я задумывала первоначально.
Внезапно Терезу осенила блестящая идея: взять адрес юноши у хозяина кафе. Ведь Адриан вполне мог быть завсегдатаем этого заведения и даже жить поблизости. А если предприятие не удастся, она могла бы отправиться с визитом к своей бывшей хозяйке и взять адрес матери юноши у нее. Я одобрила план и поблагодарила Терезу за участие, и мы повернули обратно к ресторану.