Он пожал плечами, а Бет продолжила:
— И то, как она сейчас себя ведет – совершенно не вписывается в рамки ее характера. Ей тоже тяжело, Николя! Зачем ты еще провоцируешь ее на реакции, которые она никогда бы не показала окружающим, если бы смогла взять себя в руки? Прекрати перекладывать на нее то, с чем сам не справляешься.
В общем-то, она сказала то, что для него должно было быть очевидно. Но, вероятно, запутавшись в собственных эмоциях, на мои у него просто не оставалось сил.
Ник повернулся ко мне.
— Значит, ты только со мной такая... страстная? – он цокнул языком, а я закатила глаза к потолку. Но он тут же добавил:
— Извини, извини. Ты права, Бет. Я постараюсь. Хорошо? – спросил он у меня.
Я тоже искала выход из сложившегося тупика, поэтому ответила:
— Хорошо.
Он продолжил:
— И, пожалуйста, не спи с другими. И не танцуй. И не целуйся. Особенно с охотником, – продолжил он список требований. — Да и вообще, хороший охотник – кастрированный охотник.
— Ладно, — я уже улыбалась.
— И спать я буду тут, — закончил он.
Я уже не смогла сдержать смех:
— Ладно.
Бет, очевидно, обрадовалась, что наконец-то заставила нас хоть о чем-то договориться.
— Аня, — теперь она обратилась ко мне. – Ты кое-что должна узнать о Николя.
— Не надо, — перебил он.
Но торнадо невозможно остановить.
— Надо. Перестань быть идиотом. Разве есть у тебя сейчас кто-то ближе, чем она? Неужели ты не понимаешь, что она должна понимать тебя, лучше других? Лучше, чем я.
Он подумал и согласился:
— Валяй. Только без подробностей.
Я удивленно перевела взгляд снова на Бет и приготовилась слушать.
— Нет, Николя, я расскажу все, что ты мне тогда рассказал. Я злоупотребляю твоим доверием, но то, что я знаю о тебе больше, чем та, с которой ты сейчас готов провести все отведенные тебе столетия, — неправильно. Или ты можешь сделать это сам.
Он снова кивнул и жестом предоставил слово ей. И Бет начала, переходя на литературный язык, который всегда использовала, когда рассказывала о чем-то важном.
***
Николя родился в середине девятнадцатого века, когда Луи Наполеон Бонапарт уже сменил свое президентство на корону императора, а во Франции почти все занимались заговорами, демонстрациями и подготовкой либо к очередной войне, либо к очередному перевороту. А семья Николя жила изолированной от политики жизнью в предместьях Вердена, и до того беззакония, что творилось в провинции, власти просто не было дела.
Мать Николя была гораздо моложе отца, но безропотно терпела его безосновательную ревность, пьянство, карточные долги и побои. Ему тогда казалось, что хуже жизни и невозможно себе представить. Но он очень сильно ошибался.
Однажды к ним в дом пришли странные, грязно одетые люди и, поговорив с отцом, забрали Николя и его мать в уплату очередного долга. Бедная женщина на коленях умоляла не трогать хотя бы ее девятилетнего сына, но никто не собирался ее слушать. Их увезли в какой-то дом посреди леса, с виду выглядевший заброшенным. И вот только тогда начался ад.
Их бросили в подвал, заперев в разных клетках. Кроме мальчика и его матери, в подвале были еще две женщины, не отвечавшие на их вопросы. Оказалось, что их похитители предоставляли всем платежеспособным клиентам «эксклюзивные услуги» — любой мерзавец мог выбрать себе одну из жертв и делать с ней все, что захочет. Женщин били, насиловали и пытали прямо тут, на глазах у остальных. Николя видел все, что делали с его матерью.
Тому, кто плакал или просил пощады, всегда доставалось больше. Это всех быстро приучило к тому, чтобы сносить все издевательства молча, пока хватало сил. Мать Николя в первые дни пыталась хоть как-то поддержать его, когда извергов не было поблизости, но вскоре и она совсем перестала разговаривать. Кормили их отбросами, а иногда не кормили вообще.
Однажды одну из пленниц куда-то утащили, и больше она не вернулась. Вторая, умудрившись вырваться из рук очередного извращенца, схватила железный прут и всадила себе в горло. Она умерла не сразу, но до последнего вздоха продолжала улыбаться. И теперь, когда Николя и его мать остались одни, им доставалось еще больше. Он почувствовал облегчение, когда во время очередной «игры» мама умерла. Я не знаю, что с ним делали там, и не хотела бы знать. А, может быть, этого не помнит и он сам.
Отслеживать время суток в подвале было невозможно, поэтому Николя не мог даже приблизительно сказать, сколько он там находился. И в один воистину прекрасный день все закончилось. Сначала он услышал шум наверху, а потом дверь в подвал распахнулась, и на пол приземлилось тело одного из похитителей, из разорванного горла которого хлестала кровь. Уже одного этого зрелища Николя хватило, чтобы почувствовать себя счастливым. И уж тем более, его обрадовало красивое лицо незнакомца, который, приблизившись к нему, произнес: «Эй, мальчуган! Ты там жив?». Сильные руки подхватили истощенное и израненное тело едва живого ребенка и вынесли на свет.
Оказалось, что Теодор набрел на эту хижину совершенно случайно. Его заинтересовало, что там происходит, а когда выяснил, то решил плотно пообедать. Закон разрешает вампирам убивать людей, если те угрожают жизни других смертных. А тут никаких доказательств вины и не требовалось. Николя просто повезло.
Теодор относился к нему с величайшей заботой, помогая забыть виденное и внушая положительные эмоции. Удалять воспоминания полностью он не стал по просьбе самого Николя. Думаю, Теодор на самом деле проникся отцовской любовью и уважением к тому, кто не сломался там, где сломалась бы сотня взрослых.
Теодор учил его читать и писать, а потом всему, что знал сам. Он никогда не оставлял его, окружая неизменным вниманием и предлагая все, чего только тот мог пожелать. Но Николя никогда не был склонен к излишествам, его делало счастливым присутствие рядом того, кого он беззаветно любил. Конечно, Теодор сыграл в судьбе Николя огромную роль и заслужил его любовь, но нельзя забывать и о том, что он, тем самым, получил самого преданного своего сторонника, чрезвычайно сильного телом и душой, того, кто никогда бы его не предал. Их отношения только крепли, а когда, в возрасте двадцати семи лет Николя прошел Ритуал, то ослабнуть уже не могли.
***
В наступившей тишине прозвучал веселый голос Ника:
— Какой же я был пьяный, когда тебе это рассказывал! А теперь жалею.
Я перевела на него взгляд, и он одновременно сделал то же самое. Он ждет моей реакции на то, что его историю так беззастенчиво обнажили перед тем, кому он не захотел открыться сам? Он боится, что я начну его жалеть? Нет, жалости был достоин тот ребенок, а Ник давно уже его перерос. Поэтому я просто кивнула, давая понять, что мое отношение к нему изменилось, но не от того, что он перенес, а от того, как. Очевидно, что он понял это, потому что слабо, но очень искренне улыбнулся.
А Бет продолжила:
— Эта история объясняет тот факт, что его преданность Теодору выходит далеко за рамки обычной привязанности Дитя к Мастеру. Он не предаст его ради тебя или вашей Геммы. Ты просто не можешь от него этого требовать.
Самый верный сторонник Теодора… Который никогда, ни при каких обстоятельствах его не предаст… А не сменил ли Ник одну клетку на другую? Я почувствовала, что должна ответить:
— Я поняла. И не попрошу о таком.
Сейчас я ясно осознала, что пережил Ник тогда, в спортивном зале, когда наша Гемма впервые вышла из-под контроля, что именно его остановило, что заставило уехать. В любом другом случае он не нашел бы в себе сил сопротивляться инстинкту и закрепил бы ее… Да, ему все же пришлось гораздо сложнее, чем мне.
Бет, дав мне минуту на осмысление, добавила:
— И еще кое-что. Конечно, Николя теперь совсем не тот ребенок, но что-то в нем тогда навсегда изменилось. Думаю, кроме Мастера, он с тех пор никого и никогда по-настоящему не любил. Просто не позволял себе. Да и Теодора-то он любит как отца, а это совсем другое. Может, именно поэтому он сейчас ведет себя как последняя истеричка?
Мы с Ником усмехнулись одновременно.
— Ну, вот и все, — Бет вскочила с кресла, — и теперь, голубки, я очень рассчитываю на то, что вы не подеретесь.
И она так же молниеносно, как влетела, исчезла за дверью.
Мы с Ником посмотрели друг на друга. Да, теперь мы понимали гораздо больше, но ситуация из тупика выходить так и не собиралась.
Я все же решила уточнить:
— А что стало с твоим отцом? Настоящим.
Он ответил совершенно спокойно:
— Я убил его. Через несколько лет.
Можно ли его за это винить? Можно ли простить то, что тот сделал с ним, с его мамой? Ник подтвердил мои мысли:
— Иногда надо уметь поставить жирную точку, если хочешь жить дальше.
Я не могла с этим не согласиться. Но пора решать и текущие проблемы.
— Ник, — сказала я. – Все, что я могу сделать – приблизить Ритуал. Как мне на него решиться?
— Никак. Ты сама поймешь, когда будешь готова. Но я действительно не могу понять, что тебя останавливает. Страх? Да, это процесс болезненный, но ты точно его переживешь. Ты не хочешь стать вампиром? Но наша с тобой Гемма должна тебя толкать на то, чтобы быть со мной, а значит, и бессмертия не избежать. И пусть после Ритуала она исчезнет, но сейчас твое желание должно быть очень сильным. Боишься потерять родных и эту твою сумасшедшую Юльку? Так нет же, Мастер прикажет тебе, и ты просто не сможешь причинить им вреда. Лет десять или больше ты сможешь поддерживать все прежние отношения, которые тебе нужны. Это, конечно, рано или поздно закончится, но и в рамках смертной жизни люди расстаются, умирают или просто разъезжаются по разным городам, теряя друг друга. Ты не можешь быть уверена, что оставаясь человеком, не потеряешь их раньше. Не хочешь попасть в зависимость от Мастера? Но я знаю по себе, что эта привязанность совсем не тяготит. И он никогда не приказывал мне делать то, что пошло бы мне во вред.
— Наверное, все вместе. И что-то еще, — задумчиво ответила я. — Скажи мне, только честно — если бы Теодор разрешил, ты бы хотел закрепить Гемму?
— Да.
Я это знала, всегда это чувствовала. Хотя окончательно поняла только сейчас.
— Но тогда… Разве он не принял решение тебе во вред?
Он ответил сразу, наверняка об этом думал раньше:
— Нет. Кроме моих интересов, есть еще и твои. И еще интересы Тысячи Волка. Он поступил так, как должен был.
Мои интересы… Мои интересы… Но мы оба сейчас можем ошибаться, оставаясь до сих пор под влиянием Геммы. Никакое решение не должно приниматься под давлением настолько всепоглощающих внешних сил. Если отвлечься от иррационального желания, то все правильно. Мудрый в своем возрасте Теодор выбрал для нас действительно лучший путь.
— Конечно.
Пока мы говорили, я и не заметила, как наши лица оказались совсем близко. Думаю, Ник, осознав это, тоже удивился, потому что мы одновременно отпрянули друг от друга. Чертова Гемма! Но Ник вдруг снова приблизился и протянул руку к моему лицу. Он провел пальцем по моей щеке, и я почувствовала себя счастливой даже от такой незначительной ласки.
— Немного. Совсем немного, — прошептал он и мягко поцеловал меня в уголок губ.