Но пока нужно было несколько сгладить удручающее впечатление, произведенное на толпу замечанием морехода.
Василий подошел к нему и, положив руку на плечо, со свойственной ему ласковостью в голосе спросил:
– Друг, откуда ты? И почему ты знаешь, что нам грозит беда?
Мореход сперва встрепенулся, откинулся назад, но потом, сообразив по тону голоса, что этот незнакомый ему человек обращается к нему не со злом, быстро оправился и ответил:
– Знаю! Я недавно оттуда…
– С Днепра?
– Да!
– И что же?
– Там сразу все взбесились: и норманны, и славяне… Они требуют от своих князей, чтобы те вели их на Византию…
– И что же Аскольд и Дир?
– Ты их знаешь?
– Да, они всегда были друзьями Византии. Что же они?
– Разве они одни могут что-нибудь поделать, когда все теперь в Киеве кричат только одно: "На Византию, на Византию!”
– Ты думаешь, это серьезно?
– Как сказать… Опасность известная – не опасность: к ней можно приготовиться, а если пренебречь ею и она нагрянет нежданно – каждый должен плакаться потом только на самого себя…
– Ты философ! Как твое имя?
– А на что оно тебе?
– Я люблю беседовать с умными людьми…
– Если так, ты можешь узнать, что меня зовут Андреем с Крита…
– Вот и хорошо, Андрей! Не пойдешь ли ты со мной? Я угощу тебя вином. – Отчего же! Я свободен…
– Так идем! А вам, народ византийский, нечего пугаться. Идите покойно домой. Бог милостив, и не такие грозы мы видали…
– Это – правда! – раздались в толпе отдельные восклицания.
Настроение толпы переменилось.
Василий Македонянин, угадав это, поспешил воспользоваться впечатлением, произведенным его словами, и увел моряка от этих возбужденных людей, которых каждое лишнее слово опять могло воспламенить, напугать и завести, Бог знает, куда…
– Вот что, Андрей, – начал Василий, когда они отошли на порядочное расстояние от форума. – Не знаком ли ты еще с кем-нибудь, кто знал бы больше, чем ты, подробностей?
– Как же! Есть и такие… Только вряд ли они будут говорить с тобой!…
– Почему?
– Да ведь ты – простолюдин…
Василий улыбнулся.
– А что же у тебя за такие знатные люди?
– Хотя бы мой хозяин…
– Его имя?
– Валлос!
– А, знаю! Он – купец.
– Он, он!…
– Так что же ему известно?
– Все!
– Ну, уж и все?
– Верно! Он был на пиру у этих киевских князей, когда взбесились их варяги…
– Это – дело! Но отчего же твой хозяин не явился сразу рассказать, что он видел на Днепре?
– Когда ему! Он спешил поскорее распродать свои товары, а то потом, когда узнают, что готовится набег варваров, еще покупать не будут… Македонянина всего передернуло при этих словах моряка.
"Вот, они, византийцы! – невольно подумал он. – Нажива у них прежде всего… Отечество может быть в опасности, а они думают только о том, чтобы набить свои карманы! Жалкие, несчастные люди! Горе тебе, такой народ! Горе тебе, великий город!… О, если бы мне только удалось!…”
Он даже перестал думать, внутренне весь задрожав от овладевшей им на миг мысли…
О, в этих мыслях, которые Василий боялся пока даже вспоминать, он видел себя другим, совсем другим!…
Все чаще и чаще начинал он думать, что императорская корона гораздо более идет его голове, чем к голове Михаила, этого опустившегося, слабого и жалкого пьяницы.
Андрей, не замечая задумчивости своего спутника, продолжал болтать.
Василий плохо слышал, что он говорил.
Как раз в это время он заметил шедший им навстречу отряд императорской гвардии.
– Так, вот, что, Андрей, – заговорил он снова, – ты говоришь, что твой хозяин Валлос занят теперь своими товарами? Так не возьмешься ли ты сходить к нему и сказать, чтобы он бросил все и поспешил во дворец к императору?
– Во дворец? К императору?
– Да, скажи, что его немедленно требует к себе Василий, по прозвищу Македонянин…
– Кто же ты сам?
– Не все ли тебе равно! Да вот, чтобы тебе одному не было скучно идти, я дам тебе провожатых…
В это время проходивший отряд гвардейцев поравнялся с ними.
– Именем императора! – воскликнул спутник морехода, заступая им дорогу.
Начальник отряда немедленно узнал Василия и почтительно склонился перед ним.
– Видите этого человека? – указывая на Андрея, громко заговорил Македонянин. – Идите за ним и приведите купца Валлоса, которого он вам покажет, ко мне.
– Исполню по твоему повелению, владыка, – снова низко наклоняя голову, ответил солдат.
Андрей изумленно глядел то на солдата, то на своего спутника.
– Да кто же ты, наконец? – едва придя в себя от изумления, воскликнул он.
Василий улыбнулся опять.
– Иди, мой друг, и ничего не бойся! Напротив, я обещаю тебе, что за твое сообщение ты получишь награду…
– За что?
– За твое сообщение… Иди же, иди! Вы отвечаете мне за него…
Солдаты, окружив тесным кольцом морехода, поспешно ушли.
Изумленный и перепуганный моряк, конечно, и не думал о сопротивлении. "А что – этот набег? – думал, направляясь ко дворцу, Василий. – Михаил слаб и беспомощен… Может быть, это будет для меня предпоследней ступенью к трону… Вардас скоро умрет, и тогда порфирогенет останется один… Бывали примеры. Упранда был конюхом, а стал Юстинианом, да еще великим. Отчего бы и мне не взять с него пример? Только, вот, Михаил стал заметно охладевать к Ингерине, он не так уже нежен с нею… Нельзя ли и это повернуть на свою сторону?”
Такие мысли занимали Македонянина во всю остальную дорогу.
Когда он подошел к преддверью дворца, он вдруг улыбнулся, но потом лицо его приняло снова холодный, бесстрастный вид.
11. В ПРЕДВИДЕНИИ ГРОЗЫ
Возвратившись во дворец, Василий немедленно прошел на половину дяди императора, Вардаса, недавно еще полного владыки великолепной Византии и всех покорных ей стран.
Но болезнь не боялась того, кто был для Византии большей грозой, чем ее новый «Нерон» – Михаил порфирогенет.
Теперь она приковала старика к постели и терзала его, лишая всех физических сил; ум же Вардаса был свеж и неприкосновенен.
Больной правитель от души обрадовался приходу Василия.
В ловком умном Македонянине Вардас видел именно такого человека, какой был необходим для негласной опеки над не выходившим из нетрезвого состояния Михаилом.
Вместе с тем старик был вполне уверен, что Василий не возьмет всю власть в свои руки, пока он будет жив, и, стало быть, он, Вардас до своего смертного конца останется тем же, чем был большую часть жизни, то есть, неограниченным владыкой Византии.
Сверх всего этого Василий нравился Вардасу и по своим личным качествам.
Детство и ранняя юность, проведенные в полной свободе в родных горах Македонии, наложили на него неизгладимую печать. Он не был так лукав, коварен, льстив и, вместе с тем, труслив, как другие приближенные порфирогенета. В его речах и суждениях выказывался редкий природный ум; его меткие замечания вызывали восторг у старого политика, и он начинал от души желать, чтобы после него власть перешла в руки этого Македонянина. При входе Василия лицо больного озарилось довольной улыбкой.
– Будь здоров, могущественный! – приветствовал его вошедший.
– Это ты, Василий? Какое же здоровье? Смерть уже витает надо мной… Что скажешь?
– Есть вести, и даже много вестей, но не скажу, чтобы они были отрадными.
– Ты меня пугаешь… Что?
– Пока я ничего не могу сказать точно, но скажи, могущественный, как ты прикажешь поступить, если Византии будет грозить нападение варваров?
– Каких? Опять аланы? Болгары?
– Ты знаешь, мудрейший, от них не осталось и следа…
– Тогда кто же?
– За морем, в Скифии, поселились норманны, их называют варяго-россами…
На лице Вардаса отразилось волнение.
– Они! Вот, чего я боялся более всего!
– Так ты уже имел их в виду?
– Как же! Я давно боялся и ждал их… Это – такая гроза, которую трудно избыть даже Византии, перенесшей немало невзгод… Что перед ними аланы, венгры, болгары, персы? Они – ничто!
– Почему же?
– Вот почему… Веришь ли ты мне, Василий? Я готов вести с тобой речь. Что такое наши враги? Все это народы, изведавшие сперва меч римлян, а потом и те наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого их них уже течет яд Рима…
Яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманны тронулись на нас, я бы смеялся… Они были бы мне жалки… Но теперь я дрожу…
– Но почему же? – переспросил Василий.
– Потому что, имея во главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне… Ты знаешь этот народ? Нет? Так я расскажу тебе о нем. Это народ-богатырь. Мы исчезнем с лица земли, будем стерты первым встречным «слова Вардаса оправдались: в 1211 году Константинополь попал под власть крестоносцев – первых встречных по отношению к Византии», но этот дивный народ, эти русские – так они называют теперь себя – будут жить в веках. Это девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чем упрекнуть. Наше счастье, что у него до сих пор не было единого вождя; но теперь он явился – и дрожит Византия, и так же будет дрожать перед ним и весь мир, потому что великие душевные силы хранятся в нем… Я могу только удивляться, как эти витязи до сих пор не обращали на нас внимания… Вардас замолчал, как бы подавленный тяжестью этого, так неожиданно полученного, известия.
Молчал и Василий.
Ему Византия не была так близка, как больному правителю, но все-таки он стоял столь близко к кормилу правления этого великолепного судна, что начал смотреть на него, как на свое собственное достояние, и теперь страшился близкой грозной опасности, потому что боялся, как бы надвигающаяся гроза не лишила его этого достояния.
– Откуда же они явились, эти славяне, мудрейший? – спросил он, наконец, Вардаса, несколько собравшегося с мыслями. – И отчего Рим не обратил на них внимания?… Разве трудно ему было покорить их?
– Не только что трудно, но даже невозможно…
– Почему же?
– Я уже сказал тебе, судьба за них…
– Но Рим спорил с судьбой…
– И пал в этом споре.
– Да, ты прав, но в своем падении он увлек и тех, кто был починен ему; ты же сам сказал, что он обессилил все народы, которые попали под его власть.
– Прежде всего, в своей гордости он не обратил на славян внимания, он не предусмотрел того, что разрозненные племена могут соединиться в один могучий народ, перед которым задрожат его же твердыни… И вот, теперь это случилось…
– Но что же делать?
– Я не знаю, я ничего не знаю пока, – с горем и отчаянием в голосе прошептал Вардас, – ум мой от недуга и лет ослабевает. Он потерял свою прежнюю остроту, и я теряюсь перед этой новой грозой.
Вардас чуть не плакал в порыве душившего его волнения.
– А где Зоя? – вдруг вспомнил он. – Отчего ее не видно?
– Она скрылась…
– Как? Она?
– Да, где она и эпарх Анастас – не известно никому.
– Но что заставило ее решиться на такой поступок? Кажется, она не имела причин жаловаться на Византию!
Василий поспешил рассказать Вардасу все, что он успел узнать о Зое и причинах ее побега.
Больной правитель слушал его с большим вниманием.
– Ты и теперь не видишь, что судьба против Византии? – спросил он.
– Но откуда ты это можешь заключить, мудрейший?
– А Зоя?
– Что же может быть страшного в этой женщине? Что она может сделать для Византии?
– Очень многое, если они попадут на Днепр… Ты не знаешь всей ее истории, как знаю я. Она – дочь бывшего старейшины на Приднепровье. Отца ее помнят, память его чтут, и ради него славяне пойдут за дочерью, куда бы она их ни повела… Ты понимаешь это? Я старался приручить Зою, я рассчитывал, что она полюбит Византию, и думал, что мне удалось это… В самом деле, Зоя на моих глазах из дикарки превратилась в матрону, уму которой могли бы позавидовать наши женщины. Поступая так, я рассчитывал, что, когда придет время, Зоя отблагодарит Византию за все заботы, но теперь это время пришло, а Зои нет, и где она – неизвестно. Если на Днепре, то тучи кажутся мне еще более грозовыми.
– Но мне кажется, что Зоя не совсем опасна для нас!
– Что заставляет тебя так думать?
– С ней Анастас. Я не могу думать, чтобы он позволил ей принести какой-нибудь ущерб Византии.
– Я забыл об Анастасе… Пожалуй, ты прав… Анастас любит Византию и, в самом деле, сумеет удержать Зою… Да, но мы говорим, а все-таки не знаем, что угрожает нам… Ты говоришь, что распорядился привести купцов? – Да, мудрейший, они дожидаются здесь…
– Пойди и поговори с купцами, принесшими известие, а после мы решим, как отвратить гнев Божий от нашей родины.
12. ДОПРОС
Василий поспешил уйти от больного Вардаса к ожидавшим его купцам. Теперь это был уже не тот скромный, приветливый, простой в обхождении человек, который так дружески беседовал на форуме с подгулявшим мореходом Андреем; нет, это был гордый, бесстрастный правитель, правая рука императора, привыкший к беспрекословному повиновению и раболепству всех тех, кто только приближался к нему.
В этом человеке были все задатки гениального администратора. Он во всем умел держать себя сообразно с обстоятельствами. Когда нужно, он был ласков, приветлив, обходителен, но, когда это не было нужно, он опять-таки становился необыкновенно высокомерен, горд и умел, как нельзя лучше, показать это…
Казалось, сама судьба готовила его к высшему и вела своими неисповедимыми путями, выделяя его из ничтожества…
Перед купцами явился совсем другой человек.
Он и глядел теперь как-то по-другому – поверх голов ожидавших его купцов, куда-то в даль, как будто считая этих раболепно склонившихся перед ним людей, выказавших себя такими гнусными себялюбцами, недостойными одного его взгляда…
А те, перепуганные, дрожащие всеми членами, боясь за свои головы, пали на колени, лишь только Василий появился перед ними в этом роскошном покое во всем своем блеске.
– Встаньте и слушайте! – внушительно и медленно заговорил Македонянин. – Который здесь Лаврентий Валлос?
– Прости, несравненный, это я!… – выступил немного вперед весь дрожавший от страха купец, тот самый, который в Киеве относился с таким презрением к страшной опасности, грозившей его родине со стороны варяго-россов, требовавших похода.
– Ты?
Василий Македонянин устремил на него свой долгий испытующий взгляд.
– Ты достоин смерти, – наконец, после молчания вымолвил он.
– Прости, прости! – залепетал тот. – В я чем повинен?
Купец был несказанно жалок. Он и в самом деле не мог понять, чем он провинился, за что его схватили и привели сюда.
Василий не долго держал его в недоумении.
– Грошовые собственные выгоды ты предпочел интересам Византии, твоей родины… Император знает все… Он разгневан. Разве мог он думать, что среди византийцев найдутся такие негодяи?… Вы сейчас же будете казнены. Эй, стража!
Македонянин энергично захлопал в ладоши, призывая стражу.
В дверях покоя, кроме бывших там, сейчас же появилось несколько варягов, уже обнаживших мечи и готовых на все по первому приказанию властелина…
Среди купцов началось трудно описуемое паническое смятение.
Они застонали, заголосили, обвиняя друг друга, кинулись перед наперсником императора на колени, умоляя его о пощаде.
Тот дал им время наговориться, высказать все и только тогда заговорил сам.
– Хорошо, – произнес он, – может быть, мне и удастся уговорить великого порфирогенета, но вы должны исправить свою вину…
– Мы сделаем все, все, уверяем тебя, что только можем!…
– Не сомневаюсь… Умирать безразлично – под секирой палача или где-нибудь в другом месте…
Испуганные донельзя купцы все сразу снова завыли на разные лады.
– Перестать! – крикнул на них Василий. – Рассказывайте все, что вам известно…