— Блядь! Пит! Заткнись! — неожиданно хрипло выдал я.
— Ты же всё хотел знать! Вот и слушай! Стал на нем скакать, а он, гад, ещё и медлит! Посредине моей скачки велел мне бутылку передать. Я значит, вверх-вниз, еле слёзы от боли сдерживаю, а этот боров попивает бордо и по бедру меня похлопывает. Думал, сдохну там на нём! А когда он всё же кончил, велел мне подать ему фотик, что на столике был приготовлен. Приказал встать к нему задом, наклониться, развести руками ягодицы и стал фоткать. Ему нужно было запечатлеть, как из ануса кровь течёт, так и это еще не всё… А-а-а-а! Ты что! — это я не выдержал уже, развернулся и заехал гадёнышу в зубы. Невыносимо ведь! Его попросили про убийство рассказать, а он… На меня злость накатила, так как чувствую, что слушаю его жадно! Да и сам себя этим боровом почувствовал, в паху знакомо заныло и защекотало. Ещё не хватало, чтобы у меня тут стояк приключился! Вот я и остановил рассказчика!
Петер от моего удара чуть с насыпи не свалился, так как мы шагали вдоль железной дороги. Брякнулся, глазищи свои на меня вылупил, в них слёзы, бля-а-адь!
— Хрена ли ты руки распустил! — прерывающимся голосом, по-петушиному закричал он. — Что я сделал-то? Ты велел рассказывать, я и рассказываю! Все только и делают, что бьют! Даже ты!
Хватаю его за шкирку, поднимаю. Блин, глаза сиреневые стали водянистыми. Как будто акварелью раскрашены.
— Прости, — примирительно хлопаю его по одежде, якобы сбивая пыль. — Ну не могу я слушать про это… С убийством-то что?
— Что, что… После всех упражнений на борове, когда тот обессилел и, тупо улыбаясь, почесывал себе пузо, меня, наконец, отпустили в душ. Я сумку с собой взял… Пока мылся и с телефоном всё, что надо делал… Короче, водные процедуры продолжались минут десять. А когда я вышел… — Петер смотрит мне в лицо, и его глаза стали вдруг темнеть, подбородок поджался, брови вздернулись, а обеими руками мне в рукава вцепился. – Хабаров сидел на том же диванчике, широко раздвинув колени, выставив свой красный хуй, он по-прежнему глупо улыбался, но… В области сердца дырка, вот такая, — Петер показывает маленький кружочек пальцами, — а из дыры кровь! Он мёртвый сидел и улыбался. Глаза стеклянные, недвижные… Я по стенке вниз, на пол, спустился, стоять не мог от ужаса. Я ведь ничего не слышал, пока в душе был! Сижу. Соображаю. Что делать теперь? Слышу, под окнами мирно охрана разговаривает. Понял, что всё - пришёл мне трындец! Но всё же взял себя в руки. Подошёл к мертвому Хабарову, с большим трудом перевернул его. Положил на диван и прикрыл тело пледом с кресла. Глаза закрыл ему, типа он спит. Стра-а-ашно! А сам – на выход! Охранникам, что на меня брезгливо посмотрели, как можно беззаботнее сказал, что Максим Максимыч спать изволили. И велели его не будить. Меня обшарили, посмотрели в сумке всё и выпустили… Я им сказал, что тороплюсь на автобус в Пановку. Вот. От его дома до Пановки два километра всего! Долетел до деревни вмиг! Но на автобик всё равно опоздал! И тут ты…
Я молчу. Перевариваю. Если не Петер, то кто? Наверное, кто-то свой, кто по дому свободно передвигается. И ещё…
— Петер! А ты не думаешь, что тебя подставили? И сделали это твои заказчики!
Парень затравлено взглянул на меня, опустил руки, развернулся и побрел по дороге в сторону города.
— Петер! — кричу ему вслед.
— Знаю, знаю! — неожиданно зло заорал он в ответ. — Я - лох и пидорас! Докрутил жопой! Захотел быстрых денег! Вот и получаю! Кто сейчас мне поверит? Сам виноват!
Догоняю его, останавливаю, обхватив со спины.
— Мы подумаем, что можно сделать! Я не брошу тебя!
Он откинул на меня светлую голову, повернул лицо, мягко поцеловал в подбородок:
— Спасибо тебе, Паша. Ты и так мне уже помог! Если бы не ты, я бы сдох уже давно… Пойдем. Немного осталось.
И действительно уже показались высотные дома новостроек северного микрорайона Мурино. А там метро. А оттуда в город. А город – это муравейник. А нужного муравья в муравейнике найти очень сложно.
***
Перед тем как сесть на метро, Петер поволок меня в аптеку и в торговый центр.
В маленькой пустой государственной аптеке Петер проявил недюжинные познания. Он заявил старенькой аптекарше:
— Будьте добры, двухпроцентный раствор лидокаина, влажные салфетки, бинт широкий, пластырь тоже широкий, бициллин-з, если есть в ампулах, хлоргексидин - одну бутылочку, шприцы для внутримышечных инъекций. Так, и ещё, есть ли дугообразная игла на три восьмых? Есть? Значит её, а из шовного материала что-нибудь? Только шёлковая нитка? Давайте её!
Аптекарша не скрывала своего удивления и восхищения. Я тоже. Но к этим чувствам добавилось и еще одно - негодование, когда он потребовал мою банковскую карту для оплаты. Гад. Но платеж прошёл. И мы с аптечным пакетом отправились в магазин, где купили на мои же деньги новые штаны парню (широкие, хлопковые), зеленую футболку, носки, бейсболку, я тоже приобрел чёрные джинсы и симпатичную рубашку. В торговом же центре я снял пару тысяч с карточки. Зашли в закуток с косметикой и приобрели одноразовый станок и мыло. В туалете мы поспешно переоделись в новое. Вонючие ремки старой одежды скрутили в ком, вложили в пакет и выбросили в ближайшем дворе в мусорный бак.
Ещё спустились в продовольственный магазин, накупили целый пакет еды. И отправились на метро Девяткино, поедая по дороге пирожки с мясом. Проезд оплатили мелочью из кармана пьяного рыбака. В метро Петерис велел мне головой не крутить, от охранников не шарахаться, вести себя естественно. Ехали мы в одном поезде, но в разных вагонах, как будто не знаем друг друга. Конспираторы хреновы!
Мы доехали до станции Технологический институт, вышли, поднялись наверх. Нырнули в ближайший ширпотребовский магазинчик и купили новые футболки – я белую, Петер серую. Парень приобрел для себя черную бандану, а для меня белую кепочку и темные уродские очки. Надели всё здесь же в примерочной и вышли на улицу другими людьми! Зашифровались, как резиденты во вражеском стане. Опять спустились в подземку и отправились по синей ветке на Московскую. Мы ехали к Петеру. Он был уверен, что «его хату никто не обнаружит», что «беспокоиться не о чем». Он даже предложил, чтобы я отправился домой, а он «мне сразу позвонит». Ну нет! Доведу Петеньку до его «надежного логова». Мне, в конце концов, ни перед кем отчитываться не нужно, свободен, в отпуске.
В конце нашего «перехода через город» мы оказались в тёмном сталинском доме недалеко от гигантской площади со знаменитым фонтаном, поднялись на пятый этаж в сетчатом лифте. Квартира 77. Петер перед тем, как открывать дверь, присел, кряхтя от боли, и вытащил из щели между дверью и косяком какую-то ниточку. Поднял на меня лицо и торжествующе улыбнулся.
— Заходи, дорогой любимый Петерис! Ну и ты, Павлик, тоже! – приглашает меня в свой дом Петер.
Дом странный. Пустой. Я сразу понял, парень тут не живет и не жил никогда. Думаю, в квартире вообще никто не жил. Здесь две комнаты, одна плотно закрыта. Другая покрыта вековой пылью и пахнет мертвой мебелью. Расправленный диван-книжка из далеких советских времен, смешные стулья с изогнутыми спинками, круглый когда-то лакированный, теперь ободранный стол, ламповый телевизор с выпуклым экраном, допотопное трюмо без ножек, стоящее на двух тумбах, поэтому чтобы посмотреться в зеркало, нужно присесть или нагнуться. На окнах выцветшие шторы с розочками. Такое ощущение, что на машине времени в прошлое перенёсся. И только одно выдает сегодняшний день – на диване небольшая спортивная сумка всё с той же надписью - Aeronautica Militare. Из сумки выглядывает краешек гаджета с надкушенным яблочком и моток шнуров.
— Ну? Остаешься у меня? Или поедешь сдаваться? — весело спросил Петер.
— Сдаваться?
— Тебе всё равно придется это сделать! Ты не можешь бегать со мной!
— Мы найдем настоящего убийцу! — запальчиво решаю я.
— Да? Ты в это веришь? — он скептически посмотрел на меня. — Тогда можешь остаться на пару дней! Дуй в душ! А я пока чайник поищу…
Он открыл верхний ящик трюмо и вытащил оттуда истёртое, полинявшее, некогда махровое полотенце, всучил мне бритву и мыло. Я отправился в ванну не без удовольствия! Вода, правда, была только холодная, и та зафыркала в кране и полилась коричневой жижей. Пропускал минут пять! Но потом всё же разделся, шагнул в ржавую чугунную ванну, облил тело водой и полностью намылился. Вот оно - удовольствие! Несмотря на ледяной поток, я наслаждался запахом мыла и прямо-таки чувствовал, как раскрылись все поры на коже, как благодарно измученное природной грязью тело. Когда начал станком скрести щеки, скулы, подбородок, чуть не застонал от экстаза. Но чёрт!
В самый разгар моего балдежа в ванную комнату без зазрения совести зашел мой юный друг и начал раздеваться! Караул! Помня, какой эффект на мои мужские позиции оказала атака его рассказа, да и вид голого тела там, на реке, я судорожно засобирался вон. Схватил псевдомахровое полотенце и стыдливо попытался прикрыть свои причиндалы. У меня почему-то не получалось, полотенце падало, я психовал, а этот бессовестный гадёныш лыбился и облизывался! Да-да! Он облизывался! Я в панике выбежал из ванны!
Увидел, что Петер открыл окно в комнате, стёр пыль со стола и установил, подключив к сети, айпэд. Флешка модема весело мигала синим огоньком. Тут же были выгружены продукты: консервы, хлеб, кекс, колбаса, пачка чая, якобы гусиный паштет, маленькая бутылка коньяка. Я похлопал полотенцем по себе и поспешно напялил новые штаны прямо на голое тело, без белья. Пошёл на кухню. Здесь на плите закипала вода в маленькой кастрюльке.
— Э-эй! – послышалось из ванны. — Па-а-аш! Принеси мне полотенце!
Надо нести. Беру ту мокрую тряпицу, что он полотенцем назвал и, настроившись на хладнокровие, заглядываю в ванную комнату. Петер стоит прямо передо мной. И, блин, всё делает медленно. Этот пидорас по-любому со мной играется! Чего хочет-то? Спинку выгибает, губки надувает, жопой крутит… Тьфу на него!
Из ванны он вышел голым, но с дырявым полотенцем на бедрах. Поднял руки и, изображая, как надевает резиновые перчатки, изрек:
— Что ж, уважаемый коллега! Приготовьте операционную, несите наркоз и точите скальпель! Будем резать!
Он велел мне принести кастрюлю с горячей водой в комнату, вывалил аптечный пакет на диван и уселся туда сам, положив под раненную ногу целлофановый пакет. Потом в горячую воду кинул дугообразную иглу, вытащил салфетки и смочил. Аккуратно стал промывать рану, а я сидел, как в кино – порно и триллер одновременно. Его голое, «лысое», гладкое тело с выглядывающим из-под полотенчика членом и мошонкой вызывали во мне какие-то порнографические мысли. Но лицо, белое и серьёзное, рана, рваная и кровящая, говорили, что кино — отнюдь не комедия. Петер, ловко прихватив кончик ампулы с лидокаином, хрустнул стеклом. Зубами порвал обертку шприца и вытащил. Местное обезболивающее. Всадил в бедро, чуть сжав пальцами левой руки плоть. Петер даже не поморщился, даже не вздрогнул. Потребовал, чтобы я из сумки вытащил ножницы и смочил их лезвия хлоргексидином. Петер ножницами осторожно и медленно отрезал (!) краешек побелевшей на ране кожи. Увидев мой изумленный взгляд, объяснил:
— Она мёртвая, надо иссечь!
Приложил к ране салфетку с хлоргексидином и начал вдевать шелковую нить в кривую иголку, которую он достал из кастрюли ложкой, отчаянно матерясь, так как иголка была вредной – не прихватывалась. Когда вдел, пощупал пальцами кожу вокруг раны, кивнул и заголосил интонацией циркового шпрехшталмейстера:
— Слабонервных и беременных просим удалиться! Впервые на арене Петерис Мелис! Смертельный номер «Лоскутный шов Лежара»! Тра-та-та-та-та!
Раненый шутник смело протыкает кожу в ране, держа кривую иголку в правой руке, а левой промакивая кровь. Юный хирург протаскивает нить, оставляя хвостик, быстро прокалывает еще раз, уже на другом краю раны, направляет иглу еще в сторону. Как будто ковыряет… Чума! Смотрю на его лицо, а там нет страха, брезгливости, неуверенности, только холодная решимость и сосредоточенность. Напоследок он завязывает две нити узелком, стягивая рану, собирая её разведенные края воедино.
— Сестра, ножницы! — он показывает мне, что нужно отрезать нитки. Я отрезаю.
— Сестра, тампон! — я подаю ему еще салфетку. — Ещё тампон!
— Сестра, шприц на три миллилитра! Антибиотик! — я протягиваю бициллин. Он умело набирает лекарство и равнодушно колет возле раны.
— Сестра, бинт! …Хлоргексидин! Ещё бинт!.. Ножницы! Вот здесь отрежьте! Сестра, воды! Сестра, а поцеловать?
Вот придурок! Я настолько был загипнотизирован его действиями, что реально потянулся губами к его лицу. Тьфу! Хитрый Петечка только хмыкнул и лукаво заулыбался.
Потом мы устроили пир. Налопались всего и помногу! Сначала запивали чаем, прямо из кастрюльки, а потом ликвидировали коньяк. Я пытался вызнать, откуда у Петера медицинские навыки. Он отшутился. Пытался выяснить, что это за квартира. Он ушёл от ответа. Пытался выспросить про заказчиков. Он послал меня на хуй. Пытался уговорить его посмотреть новости в интернете. Он заявил, что пора спать и что я, пьяный гомофоб, его достал.
Это меня обидело, и я лёг спать на скрипучий диван, отвернувшись лицом к стенке. Уснул мгновенно. Ночью просыпался дважды. В первый раз обнаружил, что Петер освещён голубым светом монитора, он хмурится, щурится, сдвигает брови, погружен в Интернет-пространство. Второй раз проснулся оттого, что полуголое тело вклинивается между мной и стенкой, обвивает меня руками, укладывает на меня ногу, дышит в шею и шепчет:
— Ах ты, пьяный гомофоб! Ах ты, голубоглазый супермен! Ах ты, ебучий тренер! Что ж ты весь коньяк выдул? Теперь вот я нюхать должен… Пашка-чебурашка! — и чмок меня в губы! Наверное, это я уже сплю, так как про чебурашку – это явно перебор, у меня нормальные уши!
Комментарий к – 6 –
========== – 7 – ==========
— Ляля! Солнышко, не стесняйся… М-м-м… Лялечка, почему у тебя маленькие-то такие? Куда делись? Моя хорошая, ближе… Иди ко мне… Где твоя попочка?
— Где, где? На месте! — неожиданно низким голосом ответила Лялька. — Но вообще-то мы с тобой так не договаривались!
Голос оказался настолько необычным, неподходящим для шлюхи Ляльки, что вернул меня из сна в реальность. Я мял и слюнявил Петера! Ужас! Осознание этого факта оказалось целительным, ибо ещё немного, и я бы взгромоздился на него в поисках места для моего стояка. Отталкиваю от себя этого поганца:
— Ты? Какого чёрта?
— Я – «какого чёрта»? Это ты на меня полез! — возмущенно заявляет Петер.
— Если бы… Если бы ты не улегся ко мне, ничего бы такого не случилось!
— А куда мне надо было улечься? На пол? Или на стол, калачиком?
— Ты прижался ко мне!
— Какие мы нежные и чувствительные! Но в отличие от тебя я не искал, где у тебя попочка, и не интересовался, почему у тебя нет титек.
— Это я не у тебя искал…
— А у кого? — поганец начал крутить головой. — Что-то никого здесь не вижу больше! Или этот субъект под диван спрятался? — Петер быстро перегибается через меня, свисает вниз головой, а главное, прижал меня своим теплым телом, выпятил свой зад. Стервец!
Хватаю его за пояс штанов и отбрасываю в стену, плевать, что у него рана на ноге! Не будет развращать меня своим тельцем, своими глазками невинными, своими голубыми выходками. Петер ойкнул и… захихикал. Мерзкий тип! Я соскакиваю с дивана, злой, как тысяча чертей, бегу в ванну и туалет.
Раз уж проснулся, решил чайку выпить. Дождался кипятка в кастрюльке, нарезал кекс и отправился завтракать в комнату. Раненый гадёныш притворяется спящим.
— Эй! Петенька! Завтракать будешь?
— Я тебе говорил, что я очень злопамятный и мстительный?
— Да ну?
— Ну да! Еще раз назовешь меня Петенькой, пожалеешь!
— М-м-м? Страшно! И что ты сделаешь, ПЕТЕНЬКА? Громко пукнешь? Разговаривать не будешь? Вконтакте напишешь унижающий меня статус? Ну, так пукай, не разговаривай, выкладывай.
Петер обиженно отвернулся от меня, лёг на спину (на левом боку он лежать не может из-за раны), переплёл руки на животе. Артист! А вдруг и вправду разговаривать не будет? Это же мучение будет! Отламываю кекса, сажусь рядом с обиженным тельцем на коленки.