– Каких объяснений вы хотите? – спросил я.
Архиепископ Плегмунд подвинул к себе свечу, чтобы лучше было видно пергамент.
– Нам рассказали о твоей деятельности этим летом, – сказал он.
– И вы хотите поблагодарить меня, – усмехнулся я.
В меня впился его холодный, острый взгляд. Плегмунд прославился своим аскетизмом, он отказывал себе в любых удовольствиях, будь то еда, женщины или роскошь. Он служил своему богу, создавая себе неудобства, молясь в уединении и ведя отшельнический образ жизни. Почему люди восхищались им, я не знал, но христиане говорили о нем с благоговейным восторгом, особенно когда он отказался от отшельничества, чтобы стать архиепископом.
– Весной, – начал он высоким, визгливым голосом, – у тебя состоялась встреча с человеком, который называет себя ярлом Хестеном, после этой встречи ты поехал на север в земли, которыми владеет Кнут Ранульфсон, а потом ты побывал у ведьмы Эльфаделль. Оттуда ты отправился в Снотенгахам, занятый Сигурдом Торрсоном, а затем снова встретился с ярлом Хестеном.
– Все верно, – беспечно сказал я, – только ты кое-что упустил.
– Вот опять ложь, – фыркнул Эссер.
Я посмотрел на него.
– Тебя мать в детстве табуреткой шандарахнула по голове?
Плегмунд снова ударил ладонью по столу.
– Что мы упустили?
– Один маленький правдивый фактик о том, что я сжег флот Сигурда.
Все это время Осферт ощущал, как усиливается враждебная атмосфера в зале, и его беспокойство росло. Наконец он не выдержал и, не сказав мне ни слова, вышел. Ни от кого из тех, кто сидел за столом, не последовало никаких возражений. Осферт их не интересовал, им нужен был я.
– Да, мы знаем, что флот был сожжен, – сказал Плегмунд, – и мы знаем причину.
– Расскажите-ка.
– Это был знак датчанам, что пути назад у них нет. Сигурд Торрсон уверяет своих сторонников, что их жребий – захватить Уэссекс, и в доказательство этого он сжег собственные корабли.
– И вы верите в это? – поинтересовался я.
– Это правда, – отрезал Эссер.
– Тебе вбили эту мысль в башку топором, поэтому она не может быть правдой, – заявил я. – Ни один северный лорд никогда не сожжет свои корабли. Они стоят целое состояние. Это я сжег их, и люди Сигурда пытались убить меня за это.
– О, никто не сомневается, что ты был там, когда они горели, – сказал Эркенвальд.
– Ты не отрицаешь, что встречался с Эльфаделль? – спросил Плегмунд.
– Нет, – ответил я, – точно так же, как я не отрицаю, что разгромил датские армии при Фернхамме и при Бемфлеоте в прошлом году.
– Никто не отрицает, что ты оказывал услуги королевству, – сказал Плегмунд.
– Когда тебе это было выгодно, – ледяным тоном вставил Эссер.
– Ты отрицаешь, что лишил жизни аббата Деорлафа из Буккестана?
– Я выпотрошил его, как рыбу, – ответил я.
– Ты не отрицаешь этого? – В голосе Эссера слышалось неподдельное изумление.
– Я горжусь этим, – заявил я. – Я прикончил еще двух других монахов.
– Запишите это! – прошипел Эссер клеркам, которые вряд ли нуждались в указании. Они и так все тщательно записывали.
– В прошлом году, – сказал епископ Эркенвальд, – ты отказался присягнуть высокородному Эдуарду.
– Верно.
– Почему?
– Потому что я устал от Уэссекса, – ответил я, – устал от священников, устал выслушивать, что на все воля вашего бога, устал выслушивать, что я грешник, устал от вашей бесконечной чепухи, устал от этого пригвожденного тирана, которого вы называете богом и который хочет только того, чтобы мы все были несчастны. Я отказался присягать, потому что моя цель – вернуться на север, в Беббанбург, и убить тех, кто захватил его, но я не смогу сделать это, если буду связан присягой, а Эдуард вдруг захочет от меня чего-то другого.
Возможно, моя речь была и не самой почтительной, но я и не испытывал никакого почтения. Кто-то, полагаю, Этельред, приложил все силы к тому, чтобы уничтожить меня, и привлек к этому дело церковников, поэтому я вынужден был противостоять этим мерзким ублюдкам. И кажется, я преуспевал, во всяком случае, в том, чтобы сделать их еще более мерзкими. Плегмунд морщился. Эссер крестился. Эркенвальд просто закрыл глаза. Два молодых священника все писали и писали.
– Пригвожденный тиран, – медленно проговаривал один из них, чиркая пером по пергаменту.
– А кому пришла в голову такая великолепная идея отправить меня в Восточную Англию, прямо в лапы Сигурда?
– Король Йорик уверяет нас, что Сигурд приехал без его приглашения и что если бы он знал об этом, то заранее атаковал бы вражеские силы, – сказал Плегмунд.
– Йорик – глист, – сказал я. – На всякий случай, архиепископ, если ты не знаешь, глист – это такая же штука, как епископ Эссер, мерзость, которая выползает из задницы.
– Я научу тебя уважению! – рявкнул Плегмунд, сердито глядя на меня.
– Зачем?
Он захлопал глазами. Эссер что-то настойчиво говорил ему на ухо, мне был слышен свистящий шепот. Что до епископа Эркенвальда, то он пытался накопать что-нибудь полезное для меня.
– Что тебе рассказала ведьма Эльфаделль?
– Что Сакс разрушит Уэссекс, – ответил я, – и что датчане победят и Уэссекс исчезнет.
Мои слова ошеломили всех троих. Пусть они и были христианами, причем важными и могущественными, они все же не без трепета относились к настоящим богам и их волшебству. Они испугались, хотя никто из них не перекрестился, потому что так они признали бы, что языческая предсказательница может иметь доступ к истине, а этого делать они как раз и не хотели.
– А кто такой Сакс? – прошипел свой вопрос Эссер.
– Вот для этого я и приехал в Уинтансестер, – ответил я, – чтобы рассказать королю.
– Так расскажи нам, – потребовал Плегмунд.
– Я расскажу королю, – твердо заявил я.
– Змея! – обрушился на меня Эссер. – Подлый вор! Сакс, который разрушит Уэссекс, – это ты!
Я сплюнул, чтобы показать свое презрение, но плевок не долетел до стола.
– Ты приехал сюда из-за женщины, – устало проговорил Эркенвальд.
– Прелюбодей! – не унимался Эссер.
– Это единственное объяснение твоего появления здесь, – добавил Эркенвальд и посмотрел на архиепископа. – Sicut canis qui revertitur ad vomitum suum.
– Sic inprudens qui iterat stultitiam suam, – в тон ему произнес архиепископ.
В первое мгновение я подумал, что они проклинают меня, однако маленький епископ Эссер не смог удержаться от искушения продемонстрировать мне свою ученость и перевел:
– Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою.
– Слова Господа, – сказал Эркенвальд.
– Нам надо решить, что с тобой делать, – сказал Плегмунд, и при этих словах люди Годрика придвинулись ко мне. Я спиной ощутил их копья.
В очаге треснуло бревно, и сноп искр вылетел на циновки, которые тут же задымились. В другой ситуации кто-нибудь из слуг или солдат обязательно поспешил бы затоптать огонь, но сейчас никто не шевельнулся. Они жаждали моей смерти.
– Нам было продемонстрировано, – нарушил молчание Плегмунд, – что ты вступил в сношения с врагами нашего короля, что ты с ними строил против него заговор, что ты делил с ними хлеб да соль. Более того, ты признался в том, что лишил жизни святого аббата Деорлафа и двух его братьев, а также…
– Святой аббат Деорлаф, – перебил его я, – был в сговоре с Эльфаделль, а еще святой аббат Деорлаф хотел убить меня. Что я должен был делать? Подставить ему другую щеку?
– Молчать! – приказал Плегмунд.
Я сделал два шага и затоптал тлеющие циновки. Один из солдат Годрика решил, что я сейчас наброшусь на церковников, и тут же нацелил на меня копье. Я повернулся и пристально посмотрел на него. Просто посмотрел. Он покраснел и медленно опустил копье.
– Я сражался с врагами вашего короля, – сказал я, продолжая смотреть на копейщика, – как хорошо известно епископу Эркенвальду. – Я перевел взгляд на Плегмунда. – Пока другие трусливо прятались за стенами бурга, я вел в атаку армию вашего короля. Я стоял в стенах из щитов. Я рубил врагов, я окрашивал землю кровью ваших врагов, я сжигал корабли, я взял крепость Бемфлеот.
– И ты носишь молот! – взвизгнул Эссер. Он дрожащим пальцем указал на мой амулет и продолжил: – Это символ наших врагов, это главный символ тех, кто будет снова терзать Христа, а ты надеваешь его ко двору нашего короля!
– Чем занималась твоя мать? – спросил я. – Пердела, как кобыла? Тебе это пошло на пользу?
– Хватит, – опять же устало произнес Плегмунд.
Нетрудно было догадаться, кто «надул» им в уши: мой кузен Этельред. Он носил титул лорда Мерсии и по своему положению был ближе всего к королю, однако любой знал, что он – щенок на сворке западных саксов. Он хотел обрезать поводок, и после смерти Альфреда он наверняка попытается завладеть короной. И обзавестись новой женой, потому что старая, Этельфлед, добавила к его привязи еще и рога. Этот щенок на привязи и с рогами жаждет мести и моей смерти, потому что знает: в Мерсии слишком много тех, кто предпочтет последовать за мной, а не за ним.
– Наш долг – решить твою судьбу, – сказал Плегмунд.
– Судьбу решают норны, – сказал я, – сидя под Иггдрасилем.
– Варвар, – прошипел Эссер.
– Королевство должно быть защищено, – продолжал архиепископ, игнорируя нас обоих, – оно должно иметь щит веры и меч праведности, и в королевстве Господа нет места человеку без веры, человеку, который может повернуть против нас в любой момент. Утред Беббанбургский, заявляю тебе…
Но все, что он хотел мне заявить, так и осталось невысказанным, потому что дверь зала со скрипом открылась.
– Король желает видеть его, – объявил знакомый голос.
Я обернулся и увидел Стипу. Доброго Стипу, командира гвардии Альфреда, крестьянина, попавшего в рабство и поднявшегося до великого воина, человека, тупого, как бочонок с дегтем, и сильного, как бык, моего друга и верного товарища.
– Король, – бесстрастно добавил он.
– Но… – начал Плегмунд.
– Я понадобился королю, ты, кривозубый ублюдок, – бросил я ему и перевел взгляд на копьеносца, угрожавшего мне. – Если ты еще раз направишь на меня острие, – пообещал я ему, – я вспорю тебе брюхо и скормлю твои кишки своим собакам.
Норны, вероятно, хохотали от души, когда я шел на встречу с королем.
Часть вторая
Смерть короля
Альфред был укутан множеством одеял и полулежал, привалившись к огромной подушке. Осферт сидел на кровати и держал отца за руку. Другая рука короля лежала на украшенной драгоценными камнями книге – на Евангелии, предположил я. За пределами комнаты, в длинном коридоре, брат Джон и еще четверо монахов пели печальный гимн. Воздух в комнате был пронизан вонью, несмотря на пахучие травы, разбросанные по полу, и свечи, которые горели в высоких деревянных подсвечниках. Некоторые из свечей были часовыми, так высоко ценимыми Альфредом: их круговые метки отмечали часы по мере того, как из короля уходила жизнь. У стены, по обе стороны от изголовья ложа Альфреда, стояли два священника, на противоположной стене висело огромное кожаное полотно с нарисованным на нем распятием.
Стипа втолкнул меня в комнату и закрыл за мной дверь.
Альфред выглядел так, будто уже умер. И в самом деле я решил бы, что передо мной труп, если он бы не вытащил руку из руки Осферта. Осферт беззвучно плакал. Длинное лицо короля было белым как полотно, щеки ввалились, глаза запали, под ними пролегли глубокие тени. Губы обтянули десны, в которых почти не осталось зубов, на отросшей щетине виднелись следы засохшей слюны. Рука, лежавшая на книге, напоминала кости, обтянутые кожей, и рубин в кольце казался теперь слишком крупным для тонких пальцев. Хотя дыхание короля было поверхностным, голос оказался на удивление сильным.
– Рад видеть меч саксов, – приветствовал он меня.
– У твоего сына длинный язык, лорд король, – сказал я, опустился на одно колено и стоял так, пока он не подал мне знак встать.
Он внимательно смотрел на меня со своего ложа, и я смотрел на него с высоты своего роста, а монахи пели за дверью, и над горящими свечами поднимался густой дым.
– Я умираю, лорд Утред, – сказал Альфред.
– Да, лорд.
– Ты выглядишь здоровым как бык, – добавил он. Гримаса, появившаяся на его лице, означала улыбку. – Ты всегда умел доводить меня до бешенства, да? Это бестактно – выглядеть здоровым в присутствии умирающего короля, но я рад за тебя. – Он левой рукой погладил Евангелие. – Расскажи мне, что произойдет, когда я умру, – приказал он.
– Твой сын Эдуард будет править, лорд.
Он слабо усмехнулся. В его запавших глазах светился ум.
– Не надо рассказывать мне то, что я, по твоему мнению, хочу услышать, – съязвил он, как в былые времена. – Рассказывай то, что ты сам думаешь.
– Твой сын Эдуард будет править, лорд, – повторил я.
Он кивнул, поверив мне.
– Он хороший сын, – произнес Альфред так, будто хотел убедить в этом самого себя.
– Он отлично сражался при Бемфлеоте. Ты мог бы гордиться им, лорд.
Альфред опять кивнул.
– От короля ждут так много, – проговорил он. – Он должен быть храбрым в битве, мудрым в совете, справедливым в суждении.
– У тебя были все эти качества, лорд, – сказал я, и это была не лесть, а истинная правда.
– Я очень старался, – признался он. – Господь свидетель, я старался изо всех сил.
Он закрыл глаза и долго ничего не говорил, я уже решил, что он заснул, и подумывал о том, чтобы уйти, но тут он открыл глаза и поднял взгляд к закопченному потолку. Где-то в недрах дворца вдруг пронзительно залаяла собака и так же неожиданно замолчала. Альфред нахмурился, повернул голову и посмотрел на меня.
– Прошлым летом ты много времени провел с Эдуардом, – сказал он.
– Все верно, лорд.
– Он мудр?
– Он умен, лорд, – ответил я.
– Умных много, лорд Утред, а вот мудрых – единицы.
– Люди становятся мудрыми с опытом, лорд, – сказал я.
– Некоторые да, – саркастически произнес Альфред. – Получится ли у Эдуарда? – Я пожал плечами, потому что вопрос был не из тех, на которые я мог дать ответ. – Я опасаюсь, – продолжал Альфред, – что им будут руководить страсти.
Я глянул на Осферта.
– Они и тобою руководили, лорд, однажды.
– Omnes enim peccaverunt, – тихо проговорил король.
– Все согрешили, – перевел Осферт и получил в награду улыбку отца.
– Меня тревожит его упрямство, – добавил Альфред.
Меня удивило, что он так откровенно говорит об Эдуарде, своем преемнике, хотя я отлично понимал, почему это так сильно донимает его в последние дни жизни. Альфред посвятил себя сохранению Уэссекса, и ему очень хотелось иметь гарантии, что преемник не станет разбрасываться его достижениями. Тревога была настолько велика, что он не мог не говорить об этом. Он крайне нуждался в утешении.
– Ты оставляешь ему хороший совет, лорд, – сказал я не потому, что верил в это, а потому, что он хотел это услышать.
Действительно, многие из членов витана были знающими людьми, но в совет входило слишком много церковников вроде Плегмунда, чьим советам я никогда бы не доверился.
– Король вправе отвергнуть любой совет, – сказал Альфред, – потому что в конечном итоге все решения принимает король, и именно король несет ответственность за них. Глуп король или мудр – это имеет огромное значение. Если король глуп, что будет с королевством?
– Ты беспокоишься, лорд, – сказал я, – потому что Эдуард совершил то, что совершают все молодые люди.
– Он не такой, как все молодые люди, – возразил Альфред, – он был рожден для привилегий и долга.
– Девичья улыбка, – сказал я, – способна заставить забыть о долге быстрее, чем пламя растопит лед.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Значит, ты знаешь? – спросил он после продолжительной паузы.
– Да, лорд, знаю.
Альфред вздохнул.