Птаххотеп сорвал подвеску с шеи жены и в чрезвычайном волнении бросился вон из дома. Во дворце фараона он разыскал Тхути, золотых дел мастера и начальника налоговых сборов и в немом молчании положил амулет перед ним на стол. Тхути недоуменно взглянул на начальника войск, а потом схватил украшение и рассмотрел его со всех сторон.
— О, свинья богини Нут! — вскричал он.
— Сколько таких амулетов вышло из-под твоей руки?
— Этот единственный, клянусь Великой Эннеадой! Повисла тягостная тишина. И Тхути, и Птаххотеп думали об одном и том же, но ни один не отваживался высказать свои подозрения вслух. Начальник войск первым набрался духу и заговорил:
— Мне часто приходилось видеть его на груди покойного фараона, да живет он вечно. Я хорошо помню, как он, обхватив амулет обеими руками, рассказывал о Нут, богине неба, которая принимает облик свиньи и каждое утро пожирает звезды, чтобы вечером, когда Ра уходит за западный горизонт небес, снова родить их из своего лона… И его положили с фараоном в саркофаг, — осторожно закончил Птаххотеп.
Тхути кивнул.
Жрец Сем, распоряжавшийся на погребении прежнего фараона, вынужден был констатировать: да, амулет украден из усыпальницы Тутмоса в Долине Шакалов.
Подозрение сразу же пало на Кию, пастушку коз, и поначалу никто не хотел верить, что царское сокровище просто валялось в пыли. Но потом, когда девушка привела начальника войск, золотых дел мастера, и Инени, архитектора, к тому месту, где якобы нашла его, то вельможи сделали следующее открытие: здесь, на расстоянии брошенного камня, валялось множество предметов из могилы, остатки добычи, которую явно делили под покровом ночи. Тогда они отослали Кию к ее козам и начали подъем по горной тропе, ведущей в Долину Шакалов. Уже издали их взорам открылась зияющая в скале брешь, и Тхути горько возопил:
— О, Ка фараона, ушедшего к Осирису, зачем ты покинул хозяина? Разве не поставили мы тебе в гробницу обильной пищи и знатных жертвенных даров?
От каменных стен отразилось эхо, но ответ не пришел. И тогда, стеная и сетуя, пустились они в обратный путь.
Целитель Тети добивался встречи с верховным жрецом. Но Пуемре, второй жрец, настойчиво отказывал ему: мол, пожар в храме обезобразил лицо Хапусенеба и вид его ужасен для любого, к тому же он, Пуемре, может передать ему все, что имеет сказать маг.
— Что имею сказать? — взъярился Тети. — Слуга Амона, дурные курения приносящий в жертву, ты спрашиваешь о моих притязаниях?! Храм бога повергнут в пламя, Нгата, моя рабыня, погибла в нем, и при этом кровь Ра исчезла из запечатанного узлами Исиды ларя! Возможно, оракул Амона даст мне ответ?
Пуемре защищался:
— Не призывай гнев Амона на свою голову. Его деяния начинаются там, где кончается твоя магия.
Пуемре посмотрел на Тети, потом задержал взгляд на тяжелом занавесе, отгораживающем колонный зал, и опустил глаза. Тети ринулся к занавесу и, вцепившись так, что побелели костяшки пальцев, сорвал его.
— Так я и думал… — начал было он, но слова застряли у него в горле.
Перед ним предстало жалкое подобие человека. Широкая полоса кожи, похожая на крокодилью, была покрыта буграми живого мяса и тянулась ото лба к животу, а на ней сидели глаза, нос и рот — или что там от них осталось. Хапусенеб, верховный жрец!
Тети скривился от испытанного им отвращения и только после довольно продолжительной паузы снова смог взять себя в руки.
— Ты отмечен знаком, — сказал он, как будто извиняясь.
Хапусенеб, полулежавший в кресле эбенового дерева с вытянутыми ногами, не пошелохнулся. Целителя охватила жуть. И вдруг воспаленные губы верховного жреца слабо шевельнулись, с трудом облекая звуки в слова:
— Ты силен, как бык, Тети, и ум твой ясен подобно светозарным дланям Ра. Ты одержал победу над Хапусенебом, его первым пророком. Но Амона, царя всех богов, тебе не победить!
— Я владею сияющей кровью Ра! — возразил Тети, не скрывая своего триумфа. — А с ней я сильнее, чем фараон, и могущественнее самого Амона!
Бритоголовые жрецы, прислушивавшиеся к разговору мага и первого пророка, бросились на пол и стали биться лбами о мраморные плиты, будто Тети произнес нечто кощунственное.
А целитель почти перешел на крик:
— Вы можете наслать на меня убийц, поджечь мой дом, пока я сплю, но тогда тайна крови Ра навсегда останется нераскрытой, ибо лишь один человек знает, где хранится формула жидкого света. И человек этот стоит перед вами!
Хапусенеб прохрипел:
— Твое желание мне известно, маг. Будь уверен, мы сделаем все, чтобы услужить тебе и устранить фараона. Но царь сейчас в расцвете сил, и сторонников у него больше, чем прежде. Ты должен иметь терпение.
— Терпение, терпение! — фыркнул Тети и топнул ногой. — Терпение — добродетель слабых. Я же силен, как бык. Я хочу стать фараоном и буду им. Именем Амона, которое для вас свято.
— Дай нам срок до месяца фармути, когда закончится сев. До той поры утечет много воды в Ниле.
Лекарь кишечника фараона был срочно вызван во дворец: нутро его величества разрывалось подобно полю под плугом крестьянина. Когда лекарь явился, он нашел Тутмоса на его ложе. Царь лежал, скрючившись от боли, и прижимал обе руки к животу.
Лекарь вынул из шкатулки, принесенной с собой, разные настои трав и микстуры, затем в пузатом стеклянном сосуде смешал их и, получив зеленовато-желтый раствор, влил его в рот трясущегося фараона. Тутмос начал потихоньку успокаиваться.
— Поведай нам, лекарь кишечника фараона, какой злой дух вселился в кишки царя? — вкрадчиво осведомился Минхотеп, управитель царского дома и начальник церемоний.
Врач жестом попросил управителя, а также присутствующих здесь дворцовых чиновников и слуг набраться терпения и вытянутыми пальцами начал прощупывать живот фараона. Каждый раз, когда он нажимал на определенную точку, царь извивался от боли.
Лекарь кишечника фараона кивнул и пояснил:
— Во внутренностях царя злые духи оставили после себя экскременты. Место это носит название «желчный пузырь». Он имеет форму мешка, в каких крестьяне переносят воду, только много меньше. Экскременты духов тверды, как камни из гранитных каменоломен, и нередко приводят к смерти.
Исида, второстепенная жена царя, внимательно слушавшая лекаря, начала рвать на себе волосы и причитать, захлебываясь слезами:
— Фараон умирает, фараон умирает! О, Амон, Мут и Хонсу, не дайте ему уйти к Осирису в его молодые годы!
Служанки, поддерживавшие Исиду, постарались удалить ее от ложа фараона, но она сопротивлялась. Между тем Минхотеп, начальник чиновников, визирь Сенземаб и Тхот, карлик и виночерпий царя, совещались, как спасти Тутмоса.
— Твое питье помогло! — заявил Минхотеп, отдав дань признательности лекарю кишечника фараона.
Тот обреченно махнул рукой.
— Я дал царю микстуру из трав и кореньев с болотистых склонов восточного нагорья. Она облегчает боль, и только. О выздоровлении нет и речи. Через несколько часов острая боль вернется и станет мучить его величество. — И, чуть помедлив, закончил: — Следует вырезать камни из его внутренностей, другого выхода нет!
Придворные покрылись мертвенной бледностью, рабы горько заплакали. Исида цеплялась за служанок, едва не теряя сознание.
— Я знаю внутренности человека, как крестьяне знают свои поля, — снова заговорил лекарь кишечника фараона. — Я вскрою живот царя ровно на том месте, где отложились окаменевшие экскременты пагубных духов. Но потребуется волхв, который сможет погрузить фараона в глубокий сон, дабы больной не чувствовал боли.
— Приведите Тети! — распорядился Минхотеп, и слуги бросились исполнять приказ. — И еще позовите Неспера! — крикнул он вослед. — Сообщите, что предстоит вскрывать живот фараона. Пусть поторопятся!
Неспера нигде не нашли, но Тети явился незамедлительно. Он подошел к царскому ложу с равнодушным, почти отрешенным взором, и никто даже предположить не мог, что таится за этими холодными глазами. Тети придумал рискованный план, как избавиться от фараона. Но теперь, оказавшись лицом к лицу с тяжелобольным Тутмосом, теперь, когда жизнь царя была в его руках, целителя одолели сомнения. Стоит ли воспользоваться благоприятной ситуацией? Сможет ли он в присутствии царедворцев убить фараона и остаться вне подозрений? Однако жажда власти пересилила; мысль о том, что он, почитаемый как бог, будет восседать на троне Обеих земель, отмела все опасения. Во прахе должны лежать перед ним все: племена Юга и Севера, египтяне и иноземцы!
«Ты человек науки, — стучало в его мозгу. — Твоя мудрость превыше запаса знаний всех жрецов государства, ибо то, что в их головах, получено ими по наследству, а ты, Тети сын Антефа, всего добился сам. И познания твои превыше всего земного. И посему ты — и только ты — избран на троне править царством. И посему Тутмос должен умереть!»
Голос Минхотепа вернул Тети к действительности.
— Говорят, Тети, ты владеешь силой духа погружать человека в сон, так что он не чувствует боли, даже если ему будут вырезать какой-нибудь орган. Так пошли фараона в объятия сна, чтобы лекарь кишечника царя смог исполнить свое дело.
И маг приступил к осуществлению задуманного. Вначале он провозгласил, что любое вмешательство в целостность тела связано с высоким риском, в чем лекарь его, безусловно, поддержал. Потом сказал, что прибегать к нему следует лишь после того, как будут исчерпаны все другие средства. У него же, Тети, есть некое тайное средство, которое сильно, как огонь, и выжжет окаменевшие экскременты злых духов из внутренностей царя.
Вельможи изумлялись мудрости волхва и отдавали ему дань восхищения. Тети тем временем исчез и вернулся с колбочкой, наполненной ядовито-зеленой жидкостью.
— Вознесите молитвы, — повелел он, подняв колбу, — чтобы чудо сотворилось в теле фараона.
Царедворцы послушно опустились на колени вокруг ложа царя, но тут вперед выступил Хапусенеб, верховный жрец, помеченный Амоном.
Их взгляды встретились, и на мгновение оба застыли как изваяния. Неожиданное появление Хапусенеба повергло мага в смущение и замешательство. Меченый же подступил к Тети и вырвал склянку из его рук. Но вместо того чтобы поднести ее к губам фараона, он протянул сосуд виночерпию Тхоту, тот дальше — рабу, которому назначено пробовать каждое блюдо и каждый напиток, прежде чем царь прикоснется к ним. Не успел маг сообразить, что сказать в оправдание, а Хапусенеб предупредить, что они имеют дело с весьма сомнительным средством, как раб осторожно принял глоток «лекарства».
Все шло по заведенному порядку, поэтому никто из присутствующих не придал происходящему значения… пока раб не закатил глаза и не завалился, — без звука и стона. Теперь все взоры устремились к целителю: вначале — недоуменные, вопрошающие, смутно догадывающиеся о немыслимом, а потом — укоризненные, негодующие, требующие объяснений. И враз вся знать подобно собакам, обложившим дичь, окружила злодея.
Тхот, виночерпий, поднял колбу с ядовито-зеленым раствором, шагнул к магу и сунул ему склянку под нос: мол, испей сам. Тети чувствовал себя загнанным в угол. Как ему быть? Лицемерно прикинуться несведущим или бежать? А может, представить все как досадную путаницу? Тети растерялся. Одно он знал наверняка: даже капли нельзя брать в рот! И в безвыходном, казалось бы, положении магу помогло безрассудство. Он выбил склянку из рук виночерпия, она упала и разбилась. Но теперь и те, кто еще сомневался, что маг пытался отравить царя, убедились в его недобрых намерениях.
По велению верховного жреца приблизились «спутники правителя», и, прежде чем личная охрана фараона взяла преступника под стражу и увела, взоры Хапусенеба и Тети еще раз скрестились. Взгляд верховного жреца говорил: «Круто взял да криво правишь, мудрец из мудрецов!» А маг ответил ему едва приметной ухмылкой, будто возражал: «Ладно, на этот раз удача отвернулась от меня, но пока кровь Ра в моих руках, я за свою жизнь не опасаюсь».
Зеленая гладь священного озера поблескивала, будто зеркало. Бесчисленные цветы лотоса, обычно при малейшем дуновении ветерка бороздившие воды подобно корабликам, сейчас оставались неподвижными. В этот золотой вечер месяца месоре не слышалось даже трелей певчих птах, то и дело порхавших в зарослях папируса, и лишь время от времени с высокого берега в воду плюхалась лягушка, ловя на лету муху. И над всем озером разливался сладостный аромат цветущих сикоморов и смолы терпентинного дерева.
От храма Амона к берегу выстроились в ряд двенадцать шакалоголовых сфинксов из черного камня, и казалось, будто божества высотой в человеческий рост вознамерились спуститься к озеру Жизни по широким ступеням зеленого мрамора. Понять, где гладкий мрамор переходит в гладь воды, было почти невозможно — так искусно архитектор подобрал цвет.
Хатшепсут и Сененмут нашли себе место на верхней ступени лестницы, впереди вереницы богов. Мрамор еще излучал тепло угасающего дня, а Юя, служанка, навевала обоим прохладу пушистым опахалом из страусовых перьев. Царица тонкими пальцами один за другим обрывала лепестки лотоса и смотрела, как они, кружась, слетают на воду.
— Я никогда не любила отца моего Тутмоса, — задумчиво произнесла она. — Поэтому и святотатство, совершенное над его мумией, не особенно потрясло меня.
Крокодил, похожий на плавучее бревно, неторопливо, по прямой прокладывал себе дорогу через озеро.
— Но ведь он был тебе родным отцом! — Сененмут покачал головой.
— Он дал мне ненавистного мужа, которого я могу только презирать, ублюдка, который мучает и унижает меня.
Сененмут накрыл своей ладонью пальцы любимой.
— Но это не оправдывает содеянного грабителями. Даже ничтожнейший из рабов имеет право на покой в загробном царстве.
Хатшепсут помолчала.
— Наступают смутные времена. Народ ропщет. Кто рожден в бедности, задается вопросом: почему он не имеет того, что есть у богатого землевладельца в поместье за воротами города? Времена, когда богач мог покинуть дом, не накладывая запоров, потому что не опасался воров, — давно прошли. Теперь людей убивают за медь или сверкающие камушки и оскверняют мумии. Как только боги могут такое допускать?!
— Нет, это просто стечение обстоятельств привело к осквернению могилы твоего отца, — возразил Сененмут. — Подлинные грабители уже схвачены. Их судили, и они умрут, как предписывает закон.
— Их следует бросить на корм крокодилам, и пусть все фиванцы будут тому свидетелями! — Глаза Хатшепсут гневно сверкнули, а от ледяного тона ее голоса Сененмута бросило в дрожь: — Каждый, все до единого из тех, кто строит мою усыпальницу, должны умереть! Все до единого, по твоему списку на вознаграждение!
Сененмут сложил руки и прижал их ко лбу.
— Это неверный путь, — глухо произнес он. — Ты наверняка знаешь, что всех рабочих, которые были заняты в строительстве гробницы твоего отца Тутмоса — да живет он вечно! — умертвили на Месте истины. Ни один не выжил — и что? Все равно гробница стала жертвой грабителей! Пастушка коз, маленькая и глупая, влюбилась без памяти в одного из работников. Она переживала, искала его и оказалась свидетельницей бойни. Естественно, сохранить все в тайне ей было не по силам, и о месте захоронения стало известно, что вселило дикие мысли в некоторые головы, ставшие жертвами красноглазого Сета.
Царица кивнула.
— Когда цари-пастухи захватили нашу страну на невиданных тогда колесницах с лошадьми, то они опустошили не только города и поля, нет, их злой бог Сет, враг Осириса, принес разруху и в наши головы. Ибо никогда еще со времен далеких предков не поселялось в них столько сомнений в богах Египта. Этим мы обязаны им, гиксосам, с их нечестивыми богами, которых они навязали нам.
— Но сомнения в старых богах ты не искоренишь огнем и железом. В жестокости своей ты бы заговорила языком чужеземцев. И поэтому я считаю неверным убивать строителей по завершении работ. Что сегодня всего лишь слух, завтра станет уверенностью, и тогда не найдется даже раба, которого ты могла бы послать в горы запада.
— А что ты предлагаешь?
— Я бы выставил оборонительный отряд вроде лучников фараона, чтобы в будущем они охраняли западное нагорье. А мои рабочие построят себе у подножия деревню, и ни для кого больше не будет секретом, что они там делают, — все решат, что это слуги на Месте истины.
Речь Сененмута убедила царицу.
— Твоя наружность, любимый, — зеркало твоих цветущих двадцати лет, но мысли твои — мысли мудреца, чья юность давно позади. И не знаю, что я ценю больше: твою зрелость или твою юность.