Услыхав такое, Сененмут пришел в ужас. То, что жрецы Амона не были в числе друзей Хатшепсут, знали все, но то, что они посягали на ее жизнь, привело Сененмута в неописуемую ярость. Пуемре грозила реальная опасность очутиться в водах Великой реки, если он немедленно не выдаст все подробности тайного заговора.
Пуемре счел необходимым еще раз поклясться своей рукой и попытаться доказать, что он на стороне законной царицы и прибыл сюда, чтобы предупредить ее советника и управителя.
— А Хатшепсут, Лучшая по благородству, знает?
— Нет.
— А Хапусенебу известно о расколе в жречестве?
— Нет. — Пуемре помолчал. — Верховный жрец завербовал двух лучников-азиатов, чтобы они застрелили царицу в День сбора дани.
Сененмут едва не лишился дара речи. Неужели такое возможно? Чтобы хранители священных таинств могли в самом деле покушаться на жизнь наследницы крови солнца?
— Боги не допустят этого!
Пуемре пожал плечами.
— О, Амон, Мут и Хонсу, как мы можем спасти жизнь царицы?
— Я бы не пришел к тебе, если бы знал ответ. — Пуемре так ударил хвостом своей леопардовой шкуры по борту, что загудели планки. — Хапусенеб вытащил азиатов из тюрьмы, где эти рабы несли наказание за то, что украли у своего господина, судостроителя Ипувера, Ожерелье доблести, которое пожаловал ему фараон Тутмос, да живет он вечно. Верховный жрец пообещал лучникам свободу, если хоть одна из их стрел поразит цель и царица будет мертва. Если же покушение не удастся, Хапусенеб готовит обман: оракул Амона якобы возвестит невиновность заговорщиков.
— А ты знаешь этих азиатских лучников? — спросил Сененмут.
— По именам — нет. — Пуемре покачал головой. — Но мне известно, где их содержат до срока, а стражи покорны любому пророку Амона. Они, разумеется, не посвящены в то, что жрецы разделились на две партии.
Оба помолчали, а потом принялись совещаться. Тысячи мыслей роились в мозгу Сененмута, но снова и снова Пуемре качал головой. То, что в один момент Пуемре казалось полезным и даже очевидным, в следующий подвергалось сомнениям Сененмута. Поиск решения стал настоящей мукой. Совсем обессилев, Сененмут сложил ладони и прижал большие пальцы ко лбу. И вдруг его озарила мудрость Тота, и он, вскочив, крикнул гребцам, чтобы те рубили канаты и выводили барку на течение.
— Вниз по реке, назад, в Фивы!
Все было подготовлено до мельчайших деталей.
На следующее утро Хатшепсут в окружении своего двора должна была занять место под балдахином перед дворцом. Она будет сидеть на подиуме. По правую руку — Сененмут, советник и управитель дома царицы, по левую и на два шага позади трона — юный Тутмос. Исида, как обычно, будет держать руку на плече сына, а подле нее встанет Минхотеп, управитель дома и начальник церемоний двора фараона.
Минхотеп и Исида были единственными, кого жрецы Амона посвятили в свои планы. Исида должна держать ребенка как можно дальше от царицы. Это вряд ли бросится в глаза, поскольку Хатшепсут не терпела, чтобы к ней кто-нибудь приближался больше чем на два шага. Когда все свершится, Минхотеп должен будет тут же склониться над убитой царицей, чтобы факт кровавого злодеяния не сразу был засвидетельствован и азиаты успели скрыться.
Двух мощных луков — надо было обладать силой быка, чтобы натянуть тетиву, — до поры никто не увидит, ибо их укроют в стеблях папируса, из которого соорудят две триумфальные арки не более чем в тридцати шагах от трона.
В дальнейшем регентство официально примет на себя Минхотеп — как воспитатель малолетнего Тутмоса, — однако Хапусенеб недвусмысленно намекнул, что именно он будет править Обеими странами по священной воле Амона. И он собственноручно приведет азиатов из темницы, как только забрезжит утро.
И вот настал День сбора дани. Через ворота хлынули толпы народа, караваны из городов Севера и Юга, Черной и Красной стран, племена девяти луков, пастухи Азии и Нубии, лежащих в песках пустыни. Все они провели ночь перед воротами Фив, охраняя свои сокровища у высоких костров, ибо чужакам запрещалось встраиваться на ночлег в черте города.
В этот день просыпалась национальная гордость египтян, и они проделывали долгий путь — от гор запада и востока, с морского побережья и с порогов в верховьях Нила, чтобы посмотреть, какие дары приносят и отдают по доброй воле порабощенные иноземцы. В этот момент каждый египтянин чувствовал себя так, будто это он одерживал победы над врагами, разрушал их города и деревни, грабил и брал пленных. А когда фараон провозглашал: «Смотрите на богатство, которое дал мне отец мой Амон!» — они видели себя властителями мира.
Двое копьеносцев сопровождали верховного жреца Хапусенеба, когда на рассвете он направился к темнице, где содержались азиаты.
Как только страж отпер тяжелую дверь, Хапусенеб оглянул внутрь и крикнул условленную фразу:
— День воздаяния настал!
Он ждал ответа, но ничего не происходило. В конце концов верховный жрец взял из рук стража светильник и ступил за порог. Азиаты сидели в углу, прислонившись к стене, со скрещенными на груди руками. Сначала Хапусенеб подумал, что они спят, но потом заметил отблеск в их открытых глазах и посветил в лица. И тут до него дошло, что в груди у каждого, прямо на месте сердца, торчит по стреле. Еще не веря своим глазам, верховный жрец потряс одного из них за плечо со словами: «День воздаяния настал!» Азиат завалился набок, толкнул другого, и оба рухнули наземь подобно срубленным деревьям.
— О, сын Ра, господин мира, — пробормотал Меченый. — Не может быть на то твоей воли!
Он простер руки к небесам, чтобы Амон дал ему знак, но бог молчал. Хапусенеб завертелся вокруг своей оси как безумный. Масляный светильник в его руках мелькал все быстрее. Напуганный страж увидел, что жрец едва держится на ногах и вот-вот грохнется подобно каменной глыбе, поэтому торопливо подскочил к нему и поймал в свои неуклюжие объятия.
Хапусенеб завизжал, как побитый пес, затопал, как избалованное дитя, но страж держал его крепко. Наконец жрец немного затих и его изуродованное лицо, показавшееся из-под сбившейся леопардовой головы, приняло более или менее осмысленное выражение, а взгляд безбровых глаз остановился на перепуганном страже, который безвольно опустил руки. Внезапно глаза Хапусенеба полезли из орбит, будто его осенило, и первый пророк возвестил тоном сурового обличителя:
— Ты, подлый раб, убил азиатов, ибо только ты имел доступ к ним!
Ошеломленный страж попытался вырваться из когтей Меченого, но тот вцепился в жертву и шипел, словно разъяренная дикая кошка:
— Убийца злосчастных азиатов, тебя поставят перед судом, я сам выступлю свидетелем, и твое никчемное тело бросят на съедение крокодилам, а твой Ка возопит от отчаяния!
Копьеносцы прибежали на шум, задрожали и, опустив копья, как зачарованные уставились на окончательно падшего духом стража.
— Что вы таращитесь? — напустился на них Хапусенеб. — Прочь отсюда! Забыли, где ваше место?
Копьеносцы, не в силах вынести его взгляда, в панике выскочили. А верховный жрец уже сменил тон, и голос его зазвучал подобно арфе под чуткими пальцами слепого арфиста.
— Есть лишь один способ спасти твою жизнь, ты, неверный страж!
— Так скажи какой, пророк из Карнака, — взмолился страж. — Скажи, и я сделаю все, что ты велишь.
— День воздаяния настал!
— Я знаю, — пролепетал страж. — Люди из чужеземных стран уже заполонили город подобно мухам, слетевшимся на падаль, прибитую к берегам Нила.
Верховный жрец отпустил стража, но продолжал буравить его взглядом. После паузы он медленно, тихо и проникновенно заговорил:
— Затеряйся в толпе племен девяти луков перед балдахином, где царица принимает дань. Справа и слева увидишь триумфальные арки, сплетенные из стеблей папируса. Пошарь в снопах и найдешь в любой из арок азиатский лук крепкого кедра. — Не спуская глаз со стража, Хапусенеб отступил на пару шагов, не глядя нащупал стрелу в груди одного из азиатов, разом вырвал ее и окровавленным наконечником вверх протянул стражу. — Эту стрелу под прикрытием папирусных снопов наложишь на лук из твердого кедра и нацелишь ее в сердце царицы подобно лучнику в битве.
— Подобно лучнику в битве, — повторил страж за жрецом.
— Натянешь тетиву со всей силой, какая есть в твоих жилах, и выпустишь стрелу только после того, как оперение, наконечник стрелы и сердце царицы окажутся на одной линии!
— Окажутся на одной линии…
— Как только сделаешь свое дело, сунешь лук обратно в папирус и без оглядки, бегом вернешься сюда. Если же тебя все-таки схватят, не бойся — за твоей спиной стоит Хапусенеб, верховный жрец из Карнака.
— Верховный жрец из Карнака…
— А теперь ступай!
Безумные глаза Меченого потемнели, и мрачный взгляд погнал стража из темницы. Тот сначала тяжело отступил на пару шагов, потом развернулся, спрятал стрелу в складках своего схенти и помчался со всех ног по узкому коридору. Когда страж поднимался по каменной лестнице, до него вновь донесся приглушенный клич: «День воздаяния настал!»
В суматохе и сутолоке рассветного утра на бегущего человека никто не обращал внимания. Местные зеваки и иноземные посланники толпились у царского дворца. Особый восторг вызывали иноземцы, которые привезли с собой экзотические фрукты и невиданных животных. Царица Хатшепсут как раз заняла свое место под балдахином, и долгожданная церемония подношений началась.
Сененмут и Пуемре караулили у папирусных арок, напряженно вглядываясь во все прибывающую толпу, чтобы опознать тех самых азиатов. Внезапно Пуемре дал советнику царицы знак: «Человек возле триумфальной арки!» Теперь и Сененмут увидел его. Незнакомец шарил в стеблях папируса. Но… это же тюремный страж! О, Амон, помоги понять, что происходит!
Пробившись сквозь толпу, Сененмут наблюдал за стражем. Тот, словно безумный, беззвучно шевелил губами, продолжая искать лук. Нашел. Вставил стрелу и натянул тетиву. Вернее, попытался. Он даже не обратил внимания на то, что тетива перерезана и свисает, как подкошенный стебель травы.
— День воздаяния настал! — возопил страж, безумно вращая глазами, и стоявшие вокруг зеваки восприняли его выкрик как вполне подобающий среди тысяч других радостных возгласов, звучавших в этот день.
Теперь страж оторопело уставился на свисающую тетиву, но, нисколько не смутившись, засунул лук обратно в папирусный сноп и кинулся к другой арке. Отыскав еще один лук, страж, как и прежде, не заметил подрезанную тетиву. Снова и снова налаживал он стрелу, придерживая двумя пальцами подрезанную жилу.
Сененмут бросил на Пуемре вопрошающий взгляд. Рабы как раз тянули перед троном царицы мычащих быков. Потом в воздухе разнесся аромат изысканных трав, который тут же сменился резким запахом козьего стада, поднявшего столбы пыли. Пуемре успокаивающе кивнул: мол, ничего страшного, все под контролем!
Между тем страж почти выбился из сил, тщетно прилаживая стрелу. При этом его заклинания звучали все неистовее, повергая окружающих в замешательство.
— Подобно лучнику в битве! — восклицал страж. — День воздаяния настал!
Кто-то в толпе смеялся, потешаясь над его неуклюжими потугами, кто-то хмурился, усматривая в них дурную шутку.
Пуемре протиснулся к Сененмуту и шепнул:
— Что бы там ни произошло, но не он, а азиаты должны были совершить покушение!
Советник царицы покачал головой.
— Посмотри, тебе не кажется, что он помутился рассудком? Он кривляется подобно дураку на празднике Опет, который своими ужимками хочет потешить народ…
— О нет, — возразил бритоголовый жрец. — Страж действует под гипнозом. Это искусство глаз, которым владеют хранители таинств. Он получил задание и неукоснительно выполнил бы его, не случись маленькая неприятность: перерезанная тетива. А поскольку его разум настроен на одну-единственную цель, он будет сейчас до изнеможения натягивать несуществующую тетиву, ибо самостоятельно думать не способен.
Между тем усилия стража становились все безумнее и привлекали к себе все больше внимания. Тогда Пуемре, пророк Амона, выступил перед несчастным, поднял правую руку с растопыренными пальцами, чтобы привлечь его взгляд, и резко щелкнул большим и средним пальцами.
Словно кусок раскаленного железа, ожегшего руки, бросил страж на землю стрелу и лук и затравленным взглядом обвел любопытные лица, будто только что их увидел. Как загнанный зверь, в последней отчаянной попытке кидающийся на своих преследователей, бросился он на зевак, расталкивая и пробиваясь сквозь толпу, пока не скрылся из виду.
Сененмут устремил взор к царице Хатшепсут, которая, восседая на троне, милостиво принимала дань чужеземцев. Похоже, готовившегося покушения она не заметила.
А Хапусенеб, как только злосчастный страж вернулся ни с чем, созвал жрецов Амона и держал перед ними речь:
— Тридцать семь поколений сменились с тех пор, как Менес[28] объединил Обе страны. Более двух сотен царей и верховных жрецов правили государством на радость богам, и никогда не было среди них женщин. И вот ныне женщина взойдет на трон Гора и будет увенчана короной Обеих земель. Видно, такова воля богов, ибо все попытки устранить Хатшепсут потерпели неудачу. Но ничто не вечно на земле. Как солнце за это время четыре раза восходило не на привычном месте, а там, где ныне оно уходит за горизонт, так и Хатшепсут, дочь Амона, сядет на трон Гора, и мы будем не в силах ей помешать.
VII
Когда звезда Сириус в первый день месяца тот показалась на восточном небосклоне, Сененмут распорядился позвать жреца Хем Нетер[29] и сообщил ему, что отец Амон возложил длань на царицу Хатшепсут, Лучшую по благородству, и избрал ее править царством в сиянии двойной короны Верхнего и Нижнего Египта. На всех государственных и храмовых сооружениях должны быть установлены картуши с ее именем, а статуи богов по всей стране следует украсить, чтобы каждый знал, сколь велика их радость. Лотосы и цветки папируса, растения Севера и Юга должно сплести повсеместно в знак единства Обеих стран.
Высшая знать Египта склонила головы, а народ благоговейно молчал, дивясь: женщина на троне!
Хатшепсут выступила из своего роскошного дворца в обрамленный колоннадой двор, где собрались знатнейшие люди царства, жрецы, вельможи и высшие чиновники, чтобы стать свидетелями чуда. Меж высоких зубцов мощных стен, где балки перекрытия завершались головами кобр с раздутыми щитками, появился Пуемре, второй пророк, в одеянии бога Амона и короне атеф с солнечным диском и двумя высокими страусовыми перьями.
— Дочь моя Хатшепсут должна занять мое место на земле, — зычно провозгласил он, обращаясь к высокому собранию. — Воистину она та, кто взойдет на мой трон. Та, которая поведет вас. И кто посмеет сказать дурное слово о ней, умрет. Ибо она есть бог и дочь бога Амона, говорящего вам!
Все собравшиеся пали перед Хатшепсут ниц и покрыли поцелуями прах у ее ног. Тут вступил жрец Юнмутеф со словами, произнесенными благоговейным голосом:
— Ты взошла на трон Гора, ты — вождь всех живущих. Сердце твое ликует от радости. Твой Ка, да живет он вечно, подобен Ра!
Со стен снова зазвучал голос Пуемре:
— Тебе, дочери моей Хатшепсут, даю я все здравие и все радости мира. Все жертвенные дары царства, все горы и долины отныне твои, ибо я, Амон, бог Двух горизонтов, возлюбил тебя.
Все взоры были прикованы к божественному явлению, когда из-за колонн вышел ибисоголовый бог Тот с клювом, похожим на лунный серп, и лунным серпом в руках и на все четыре стороны четырежды выкрикнул великие имена царицы-фараона:
— Могуч твой Ка, цветущая летами Мааткара Хенеметамон, Прекраснейшая из женщин, Та, которую объемлет Амон!
Хатшепсут все еще пребывала в неподвижности. Она была одета в длинный белый калазирис, искусно драпированный плиссировкой и подпоясанный хвостом дикого животного. Ее черные волосы были покрыты красно-синим головным платком немес, который носил еще ее отец; ноги обуты в сандалии, на подошвах которых были вырезаны образы врагов царства, так что при каждом шаге Хатшепсут попирала их.