В торце палаты поднялся тяжелый занавес, и оттуда вышла вдова царя Яхмос в сопровождении Тутмоса, нового фараона, и Хатшепсут, его супруги. Остановившись перед мумией, они склонили головы, а жрецы положили забальзамированного фараона в саркофаг. Тхути собственноручно забил его золотыми гвоздями.
Глухие удары литавр и звонкие цимбал с зубцов храма возвестили о погребальном шествии. Подданные из всех земель царства собрались, чтобы от большого храма в Карнаке до восточного берега Нила проводить в загробный мир своего царя. Здесь толпились крестьяне из дельты на севере, кочевники с верхних порогов на юге; ученые из древнего Мемфиса и жрецы из величайших храмов страны: из Саиса и Буто, из Гелиополя и Бубастиса, из Тиниса и Коптоса, Абидоса и Гермонтиса.
— Он был хорошим богом! — восклицали все, обращаясь друг к другу, и добавляли: — Ра нисходит к западному небосклону!
Множество плакальщиц, юные и старые, простоволосые, с обнаженными грудями, шли впереди процессии. Илом обмазывали они себе головы, дикими воплями оглашали окрестности. Лепестками лотоса, синего и белого, был усыпан последний путь фараона. Жрецы, курившие благовония, пели: «О, Осирис, прими фимиам, оживляющий части твоего тела!..» А между молитвенными песнопениями снова и снова вступали певцы и музыканты, танцовщики и танцовщицы.
Яхмос, Хатшепсут и Мутнофрет, укутанные в покрывала, шли перед гробом. Один лишь Тутмос был в торжественном одеянии: в схенти с искусной плиссировкой и в золотых браслетах. В скрещенных на груди руках он держал плеть и царский скипетр — посох, крюком изогнутый сверху.
Саркофаг с мумией усопшего фараона покоился на четырех шестах, которые несли на вытянутых руках по четыре жреца на каждый. Позади дворцовые слуги и рабы тащили столы, стулья, ложа, дорогую посуду, ценное оружие, украшения, золото и драгоценные камни. Еще никогда египтяне, сопровождавшие царя в последний путь, не видели подобной роскоши.
У мраморных ступеней, ведущих к Нилу, поджидали две сверкающие золотом барки по восемьдесят локтей в длину. Их высоко поднятые носы отражались в бирюзовых водах Великой реки, как пылающие факелы. Саркофаг фараона подняли на возвышение посередине первой барки, позади него заняли место члены царской семьи. Жрецы и вельможи расположились на втором судне.
— На ту сторону, к западу! — провозгласил жрец Ур. — К западу — на барке отца богов Амона, на ту сторону — на барке Нехбет![25]
Народ пал ниц, касаясь головой земли. Гребцы разом опустили весла в бурные воды Нила, и над его просторами полетел многоголосый плач.
Никто не знал, где погребут фараона Тутмоса. Но поговаривали, что гробницу ему выбили в скале, в тайном месте.
В каменоломнях Асуана стояла звенящая жара, обычная для первого месяца времени Засухи пахон. Длинные цепочки нагих рабов тянули по каменистой земле установленные на полозья глыбы розового гранита. Канаты толщиной в руку трещали и скрипели; из-под волокуш вылетали осколки камней с острыми краями и подобно стрелам впивались в потные тела; рабы то и дело со стоном падали наземь. Каждый тесаный камень оставлял после себя кровавый след до того, как был поднят с помощью специального устройства на борт ожидающей барки.
Повыше котловины с ее немилосердной жарой, там, где гулял легкий ветерок, уже не первый день зодчий Инени и его смышленый ученик Сененмут состязались, кто из них выдолбит более тонкий блок из скальной породы розового гранита.
— Ах ты, дерзкий мальчишка! — посмеивался Инени. — Я двум фараонам служил архитектором, я построил святилище для барки Амона в Карнаке. Я возвел пилон перед Большим храмом и обелиски. Отец Хатшепсут пожаловал мне за это титулы начальника житниц Амона и начальника работ. Я тесал камень, когда тебя еще не было на свете. А теперь вдруг являешься ты и начинаешь поучать меня, как ломать гранит!
— О нет, — смутился Сененмут. — Твои искусные постройки знамениты не меньше ступенчатой пирамиды Имхотепа. Торговцы на рынках Фив режут масло не легче, чем ты камень. Но знаешь ли, учитель, я заметил, что твои квадры всегда различны по сечению.
— Конечно! Ведь каждый добытый камень отличен по величине!
— Так-то оно так, учитель. Только вот почему?
— Что значит почему?
— Помнишь, как в Фивах, посвящая меня в тайны нашего дела, ты говорил, что и камни произрастают по воле богов подобно плодам на полях?
— Говорил, ну и что?
— Так разве рост плодов земных не зависит от того, возделано ли поле на южных косогорах и на плодородных почвах Нила или на скалистых откосах пустыни?
Инени призадумался, стараясь понять, к чему клонит ученик.
— Это, без сомнения, так. И посему ты полагаешь, что существуют не только различные виды горных пород вроде гранита, известняка и песчаника, но и разные сорта гранита, например?
Сененмут кивнул.
— Возможно, — без особой охоты согласился Инени, хотя так и не понял, что из этого следует.
А Сененмут схватил учителя за рукав и потащил его через всю каменоломню к высокой скале, в гранитную стену которой он вбил множество деревянных клиньев.
— И что особенного в твоей технике? — удивился Инени. — Тысячу лет египтяне добывали горные породы, забивая в расщелины клинья, которые затем обильно поливали водой, чтобы набухшее дерево раскалывало камень.
— Дело не в технике, господин, — взволнованно возразил Сененмут. — Главное — направление, в котором я ломаю породу. Твоя выработка идет с востока на запад, а моя — с юга на север, ибо, как я определил, именно так выросла эта скала. Возьми эбеновое дерево. Если будешь нарезать его поперек на слишком тонкие плашки, то оно попросту разлетится на мелкие кусочки, а станешь продольно снимать щепу, сможешь ее даже гнуть, и она не сломается.
Инени выглядел озадаченным.
— О Великая Эннеада! — наконец воскликнул он. — Твои наблюдения не лишены смысла. Но пока что, сынок, это не более чем голый вымысел. Подкрепи свою теорию практикой, и я вознагражу тебя не хуже, чем царь награждает своих храбрейших воинов.
Он покачал головой и ушел, не слишком веря в успех начинаний юного подопечного.
К вечеру, когда пришла долгожданная прохлада, Инени снова появился в каменоломне. Сененмут в молчании сидел у расселины, подперев голову руками. Окинув критическим взглядом стену, учитель изрек:
— Тутмос, дабы жил он вечно, и отец его Аменхотеп, да будет он благословен, были моей службой довольны. Я возводил колонны высотой до неба, я вырубил в скале гробницу на глубину вод морских, и никогда не требовалось мне гранитных плит тоньше, чем в ладонь!
— Расскажи, расскажи о гробнице Тутмоса! — пристал Сененмут.
Инени воздел руки.
— Я — хранитель царских тайн. Я ел за его столом и пил с ним вино со склонов плодородных земель. Я любил его, и он отвечал мне любовью. И никогда уста мои не выдадут последнюю тайну фараона.
— Чудные вещи рассказывают люди, — не унимался Сененмут. — Будто бы маги там плавили камень небесным огнем. Во всяком случае ни один раб со всего Верхнего Египта не участвовал в строительных работах.
Инени молчал. Но, поняв, что ученик не успокоится, пока не дождется ответа, назидательно промолвил:
— Не дело смертных совать нос в свершения богов.
— Тихо! — Сененмут вдруг прижал палец к губам. Учитель вопросительно посмотрел на него. — Инени, слышишь? Неужели нет? Послушай же!
Сквозь скалу пробивались натужные стоны вперемежку со звучной дробью, будто в серебряную чашу сыпали гальку. Сененмут отвел Инени в сторону. Звук, превращаясь в треск, стал громче, и внезапно от стены отделился ровный тонкий блок розового гранита высотой с быка.
— О Амон, Мут и Хонсу! — воскликнул Инени и хлопнул себя по ляжкам. — Кто тебя научил этому?!
— Ты, учитель, и никто иной.
— Я?
— Ну конечно! Ты сказал, что камень растет, как стволы наших деревьев. А я только сделал выводы.
Охваченные восторгом, учитель и ученик начали спускаться в долину. О, это открытие непременно перевернет все строительное дело. В будущем и строить будет легче, и постройки станут менее громоздкими.
Неожиданно дорогу им преградил посланец.
— Это ты Сененмут, сын Рамоса и Хатнефер?
— Я.
— Тутмос, царь Обеих земель, требует, чтобы ты явился в Фивы. В Азии поднялось восстание, и фараон созывает всех мужчин моложе двадцати на борьбу с племенами пустыни.
— Но я не обучен владеть оружием! — сказал опешивший Сененмут. — Как я могу сражаться с вооруженными воинами?
— Фараон прославляет твою меткость лучника! — заявил посланец, и Сененмуту показалось, что на его губах мелькнула злорадная ухмылка. Тут Сененмут понял, что у него есть не просто враг, а смертельный враг, козней которого невозможно избежать. — С первым лучом Ра барка будет ждать тебя!
Несчастному юноше только и оставалось, что ответить:
— Я буду в срок.
III
Жилище прорицателя Перу находилось за городской чертой, там, где торговцы держали свои амбары, а каменотесы занимались ремеслом прямо под открытым небом, — стало быть, не самое достойное место. Худая молва шла об этом районе еще и потому, что с наступлением темноты публичные женщины Фив устраивали здесь свидания. Тут были красотки на любой вкус: стройные газели из провинции с горящим взором и пышнотелые нубийки.
— Мин во мне, — заплетающимся языком едва выговорил хорошо набравшийся фиванец. — А в тебе? — Это означало не что иное, как «Давай позабавимся вдвоем!»
Однако закутанная в покрывало госпожа и ее пожилая спутница, не удостоив пьянчужку ответа, просто свернули с пути. Это были Хатшепсут и Сат-Ра, скрывавшие свои лица.
— Лучше бы мы позвали провидца во дворец! — шепнула царица на ухо кормилице.
— Тогда завтра даже дети от верхних порогов до дельты судачили бы об этом, будь уверена. Впрочем, мы уже пришли.
Сат-Ра толкнула калитку во внутренний двор. Утки и индюки бросились врассыпную, а им навстречу вышел худосочный человечек — провидец Перу.
— Я привела к тебе госпожу знатного происхождения, — едва слышно промолвила Сат-Ра, будто в темном дворе за ними могли шпионить невидимые соглядатаи. — Мин не обошел госпожу своей милостью и вздул ее живот. И вот теперь она спрашивает тебя, ожидать ли ей наследника.
Перу понятливо кивнул и пригласил обеих женщин в скромно обставленное жилище, посередине которого находился зеленый бассейн с красными золотыми рыбками и лазоревыми абидосскими. Хатшепсут и кормилица опустились на подушки, Перу стал на колени по другую сторону бассейна. Два масляных светильника едва освещали помещение.
Сосновой лучиной провидец накалил какие-то коричневые зерна, от которых повалил едкий дым. Глубоко вдохнув этот чад, Перу забормотал:
— О, Бес с двумя змеями, ты, охраняющий жизнь в этой жизни, дай ответ!
Он устремил взгляд в зеленый бассейн, где плавало отражение закутанной царицы, которое со всех сторон то и дело пересекали красные и синие рыбки. Перу тяжело дышал. Опершись на тонкие руки, он склонил голову к воде, словно собирался напиться. Медленно, как мельничное колесо, поднимались его веки. Вдруг провидец закинул голову, так что в открытых глазах остались видны лишь белки. Хатшепсут затрепетала. А он заговорил срывающимся голосом:
— Вижу, две женщины рожают в один час. Та, что с золотом, порождает льва; та, что с камнем, производит на свет кошку.
Едва закончив пророчество, обессиленный провидец погрузился в себя. Хатшепсут и Сат-Ра недоуменно переглянулись.
На обратном пути обе пытались растолковать значение предсказания. В конце концов Хатшепсут решила, что «женщиной с золотом» может быть только она.
— Ну какая женщина во всем царстве имеет золота больше, чем я? — подытожила она.
— Конечно, — подхватила Сат-Ра, — а лев — это фараон. Ты дашь жизнь наследнику престола, дабы жил он вечно!
Хатшепсут и кормилица обнялись.
— Надо принести Мину благодарственную жертву.
— О чем ты задумалась? — спросила Сат-Ра явно озабоченную царицу, когда обе уже сидели в покоях дворца.
— Меня мучает мысль об отце моего ребенка.
— Тутмос?
Хатшепсут пожала плечами.
— Так, значит, Сененмут!
Хатшепсут молчала.
— Признайся, ты ведь любишь этого Сененмута!
— Он променял меня на простую солдатскую потаскуху! Меня, царицу!
Сат-Ра погладила Хатшепсут по голове.
— В постели нет цариц. В постели ты всего лишь женщина со своими слабыми и сильными сторонами, с достоинствами и недостатками.
И Хатшепсут вдруг почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой. Разрыдавшись, она упала на грудь кормилице, как всегда делала, когда была ребенком.
— Надо сказать Сененмуту, — всхлипывала царица, — надо сказать ему об этом. Он сейчас в каменоломнях у порогов Нила. — Ее тело снова содрогнулось от рыданий.
— Но ведь ты не знаешь наверняка, он ли отец ребенка. А может, это все-таки Тутмос?
Хатшепсут воскликнула:
— Да пойми ты, я чувствую, чувствую это!
Сат-Ра немного помолчала, а потом сдержанно заметила:
— Сененмут здесь, в Фивах.
Царица затаила дыхание.
— Тутмос повелел ему явиться. Он желает взять его в поход против азиатов.
— Но Сененмут не обучен быть воином! Его орудия — мелок и отвес, с ними он обходится ловчее, чем с копьем и кинжалом!
Сат-Ра смущенно отвела глаза.
Тут Хатшепсут вскочила, подобрала подол длинного калазириса с множеством складок и побежала через тускло освещенную колоннаду к покоям царя.
Тутмос сидел за мраморным столом, на котором были разложены карты и свитки папируса. Здесь же находились визирь Сенземаб, начальник войск Птаххотеп, управитель дома Минхотеп и писец Неферабет.
— Война — дело мужчин, — изрек фараон, увидев запыхавшуюся Хатшепсут. — И женщине здесь не место.
— Однако мужчины, которых ты ведешь в поход, все еще дело женщин, — надменно возразила царица супругу и жестом велела советникам оставить их наедине. Склонившись, вельможи удалились.
— Ты приказал Сененмуту явиться из каменоломни, — запальчиво начала она. — Зачем?
Тутмос заглянул в глаза Хатшепсут, пылавшие яростью, и решимость, с которой он встретил ее, растаяла.
— Мне требуются лучшие лучники царства в войне против азиатов.
— Сененмут не лучник! Он учится на архитектора и когда-нибудь возведет храм во славу бога.
— Он убил твою служанку одной стрелой.
Молодая царица подступила вплотную к фараону и в бешенстве прошипела:
— Сам Амон возвестил, что это было несчастным случаем. А ты, как посмотрю, пренебрегаешь даже священной волей отца фараонов Амона!
Тутмос вздрогнул. А Хатшепсут продолжала:
— Для тебя важнее дешевая месть человеку, который тебе ничего не сделал.
— Он отнял у меня жену!
— Отнять можно то, чем владеешь, но ты мне не хозяин. Ты знаешь не хуже меня, что брачными узами нас связала лишь воля отца, да живет он вечно, чтобы сохранилась кровь солнца. — Сказав это, она повернулась и уже на ходу бросила: — Даже не думай брать Сененмута в военный поход против азиатов! Это тебе говорит Хатшепсут, возлюбленная Амона!
— Что ты видишь? — напористо вопрошал Тети, обхватив черную рабыню за плечи.
Волхв, подталкивая, заставил Нгату идти вперед по своей затемненной лаборатории, во всех углах которой бурлило и клокотало, как на южных порогах Нила.
— Что ты видишь, Нгата?
— Ничего, господин, — растерянно отвечала рабыня. — Ничего не вижу, здесь темно.
— Хорошо. А теперь будь внимательна. Очень внимательна!
В полумраке послышался звон стекла, стук капель о донышко, и вдруг один из стеклянных сосудов засветился — сначала едва заметно, потом все сильнее и сильнее, будто разгорался масляный светильник.
— Что ты видишь? — снова спросил Тети.