— Все-таки настоящий боевой меч пока что слишком тяжел для нашего принца, — сочувственно взглянула на него королева.
— Нет, это он пока что слишком слаб для настоящего боевого меча, — воинственно вскинула подбородок княжна.
— Не рановато ли вам судить об этом, княжна Елисифь? — с ироническим упреком окинула взглядом свою племянницу Астризесс.
При этом королева имела в виду не только рассуждения Елисифи по поводу крепости рук принца, но и иронические взгляды, которые она бросала на уже довольно крепкую, стройную фигуру Гаральда. Порой Астризесс вынуждена была признаваться самой себе, что тоже неравнодушна к этому юноше, который лишь на несколько лет моложе ее. Правда, вряд ли она когда-нибудь рискнет завлечь его в постель, как это совсем недавно сделала другая вдова, принцесса Сигрид. Тем не менее она вполне допускала, что без легкого флирта в их отношениях не обойдется. И в этом смысле даже признательна была Сигрид за то, что та лишила юного рыцаря его романтических иллюзий, превращая в полноценного мужчину.
— Это же мне предстоит избирать его в свои рыцари и мужья, а не вам, — вежливо, но достаточно твердо напомнила тетушке княжна.
— Как знать, как знать, — многозначительно процедила Астризесс. Однако никакого значения ее словам княжна не придала.
— И потом, так ведь будет не всегда. Уже к следующей весне он окрепнет, станет настоящим викингом, которому ни один меч тяжелым не покажется.
— Главное, чтобы не оказалась слишком тяжелой для него королевская корона.
2
Княжеский причал охватывал берега большого днепровского затона и даже выходил за его пределы, врезаясь в две почти одинаковые, словно специально насыпанные песчаные косы. Здесь не ощущалось речного течения; прикрытая холмами и старыми ивами заводь источала какое-то патриархальное спокойствие, и весенние ветры проносились над ней вместе со стаями птиц, которые возвращались из далеких теплых краев.
Этот затон мало напоминал Гаральду холодные суровые ущелья фьордов. Здесь все выглядело мягче: и теплый воздух, и лесистые, расцвеченные травянисто-песчаными ковриками берега, и рано избавившаяся ото льда серая днепровская вода, под небольшим покровом которой уже зеленели неистощимые рыбьи пастбища.
Еще с осени на берегу затона появились четыре длинных бревенчатых строения, сомкнутые так, что вместе они составляли некий форт с небольшой площадью посредине и четырьмя сторожевыми вышками по углам. В трех строениях-казармах этого форта Викингов располагалась отборная сотня норманнов, а в четвертой жили корабельных дел мастера — в основном итальянцы, германцы и несколько русичей.
В этой же казарме, отгороженная от остальных ее обитателей, находилась обитель самого «принца норвежского», как называли теперь Гаральда Гертраду при дворе князя Ярослава. Они с конунгом Гуннаром специально решили возвести форт Викингов, чтобы на длительное время иметь свое, норманнское пристанище, достаточно укрепленное и почти не связанное с ближайшим княжеским городком.
«Конечно, — размышлял Гаральд, осматривая строения форта, в возведении которого принимали участие и горожане, и даже до полусотни пленных кочевников, которые довольно быстро научились владеть плотничьими топорами, — здесь бы еще не мешало возвести бревенчатый частокол да усилить оборону рвом и защитным валом». По опыту норманнов-новгородцев он знал, что враг не обязательно появлялся из чужих земель, он мог объявиться в самом городе русичей в виде нескольких сотен вооруженных и воинственно настроенных горожан. Поэтому-то он предпочитал держать своих воинов за пределами княжеского града и в таком форте, в котором они в любую минуту могли выдержать натиск неприятеля.
— Так, может, здесь и заложим новую столицу Норвегии? — задиристо молвил Гуннар, приближаясь к принцу вместе с Льотом Ржущим Конем.
— Огромную столицу, кхир-гар-га! — тут же поддержал его Льот. Этот богатырь по-прежнему входил в состав личной охраны королевы Астризесс, однако начальник телохранителей римлянин Туллиан на время отпустил его вместе с еще тремя своими дворцовыми гвардейцами, дабы усилить «строительный легион», над которым начальствовал Гуннар.
— Если уж строить, то столицу всех норманнов, — поддержал его фантазию принц.
— А неподалеку, вверх и вниз по течению, заложить несколько укрепленных поселений, которые стали бы форпостами на подходе к столице.
— На той стороне реки тоже должны быть поселения, кхир-гар-га! Чтобы без нашей воли ни один челн в эту часть Днепра не зашел, — неожиданно проявил талант стратега всегда такой простаковатый Льот. — Мы здесь будем хозяева, — бил себя огромным кулачищем в грудь, словно в шаманский бубен. — Только мы, кхир-гар-га!
— А что, через два-три года здесь уже могли бы обитать десятки тысяч норманнов, — задумчиво подытожил принц норвежский. — Но все это только мечтания.
— Почему же, — вдруг по-настоящему увлекся этой полубредовой идеей Гуннар. — Пошлем гонцов в Норвегию, обратимся к конунгам и ярлам, недовольным правлением датчанина Кнуда.
— Воины князю Ярославу сейчас ох как нужны, кхир-гар-га! Потому что князьям русским они всегда нужны.
— То есть очистим свою норвежскую землю от нас и могил наших предков, чтобы предоставить ее в распоряжение датчан?! — сурово спросил Гаральд. — Так, по-вашему, следует поступать сейчас мне, принцу норвежскому?
Гуннар и Льот мрачно переглянулись. В эти минуты они похожи были на детей, которых самым наглым образом вырвали из потока необузданных фантазий.
— Вы об этом уже говорили с воинами? — все с той же суровостью в голосе поинтересовался принц.
— Нет, — покачали головами.
— И не вздумайте впредь говорить о чем-либо подобном с остальными воинами или русичами. Многие из них уже смотрят на нас как на завоевателей. Того и гляди, вырежут, как когда-то вырезали наших норманнов-наемников в Новгороде. Так что любуйтесь красотами этого края, радуйтесь южному теплу и служите тому, кто вам пока что щедро платит.
— Как будет велено, конунг конунгов, — покорно склонил голову Гуннар.
— А столицу норманнов мы непременно возведем, только не здесь, а на южном побережье Норвегии. Пригласив для этого знаменитых византийских и римских мастеров. Кстати, не забывайте, что уже через две недели мы должны будем поднять паруса, чтобы уйти в сторону моря.
— …За которым нас ждут стены Константинополя, кхир-гар-га! — с неиссякаемой беззаботностью поддержал его Ржущий Конь, мгновенно и совершенно безболезненно отрекаясь от идеи сотворения здесь столицы всех норманнов.
Гаральд вернулся к своим размышлениям по поводу надежности форта Норманнов, который следовало бы оградить частоколом и вообще основательно укрепить. Однако на все это времени уже не было. Норманны, наемные иноземные мастера и пленные кочевники, ютившиеся чуть в сторонке, в шатрах и землянках, — все заняты были теперь строительством и подготовкой к морскому переходу боевых челнов с хорошо защищенными трюмами и небольшими каютами на корме и носу. Причем на каждом борту набивались специальные обручи, к нижней части которых должны были крепиться, как это принято у русичей, вязки сухого камыша, увеличивавшие устойчивость и плавучесть этих судов[69], а к верхней — щиты норманнов, превращавшие суда в плавучие крепости.
— Кажется, прибыли гонцы из Любеча, — обратил его внимание на двух всадников Льот.
Это действительно были Вефф Лучник и, возможно, лучший в Норвегии метатель боевых топоров Ольгер Хромой, которых, в сопровождении двух княжеских дружинников, Гаральд посылал в Любеч.
— Завтра на рассвете две сотни норманнов выйдут из Любеча! — еще издали прокричал Ольгер.
— Я приказал, чтобы они вышли на челнах, способных преодолеть море!
— Они придут на пяти челнах, на которые смогут взять еще три десятка воинов! — вздыбил Хромой коня на вершине косогора, природным валом прикрывавшего форт Норманнов с севера.
— А что слышно из Новгорода?
— Мы дождались гонца оттуда, — ответил Вефф Лучник, — потому и задержались. Он сообщил, что две сотни конных норманнов должны выйти из города через неделю, то есть завтра. Челнов у них пока что нет. К тому времени в Любече их уже будут ждать два челна. Но только два.
— Остальные будут ждать их здесь, — проворчал Гаральд. — Только бы они не тянули с выступлением из Новгорода.
Принц понимал, что в Византии его появление вызовет хоть какой-то интерес только тогда, когда под его командой будет находиться хотя бы пять сотен воинов. Из всего получалось, что он приведет с собой более шести сотен. В Константинополе помнили, что само появление на поле боя викингов уже вызывает у их врагов страх. К тому же императору сейчас нужны были опытные рубаки, которые могли бы заняться военной подготовкой его молодых воинов.
Правда, существовала еще одна причина, по которой Гаральда с нетерпением ждали на берегах Босфора. Но о ней византийский посол Визарий, прибывший несколько дней назад из Крыма, предпочитал пока что не распространяться. О том, что принц норвежский, реальный претендент на норманнский трон, уже находится в Киеве, он узнал от купцов и сразу же поспешил в стольный град.
В империи опять было неспокойно, там зрел очередной заговор, и императору срочно нужны были храбрые, опытные воины, у которых не появлялось бы каких-либо своих — как это всегда было у римлян, персов, египтян или арабов — военно-религиозных интересов в Константинополе, а главное, которых его противникам невозможно было бы подкупить. Такими могли представать разве что норманны, святым рыцарским правилом которых всегда было: служить тому, кто тебя нанял, не предавая и не перепродаваясь.
Впрочем, обо всем этом Визарий высказывался только намеками, поскольку распространяться об истинных причинах призыва на босфорские берега викингов не решался. Предполагал, что враги его правителя давно заполучили свои «глаза и уши» при дворе Ярослава, который и сам не прочь был расширить русские владения, прежде всего за счет задунайских территорий Византийской империи. Кто в бухте Золотой Рог способен забыть, что, кроме Рима, у империи есть еще один вечный соперник — Киев?
Однако более подробно о судьбах императоров и империй посол Визарий обещал переговорить с Гаральдом и конунгом Гуннаром уже перед их отплытием из Киева. Причем только с ними двумя — то есть с младовозрастным принцем и его опытным военным наставником, по существу, с регентом юного короля. Так надежнее. Кстати, возвращаться в Крым, а оттуда, возможно, и к берегам империи он тоже намеревался на челнах викингов, под их надежной защитой.
3
Княжна не могла знать, что ее близкому знакомству с принцем норвежским предшествовал вкрадчивый совет, полученный великой княгиней от своей сестры Астризесс.
— Почему ты до сих пор не свела свою дочь с принцем Гаральдом? Чего ты ждешь?
— Какую именно из дочерей? — следуя совету лекаря-германца, Ингигерда только что, в очередной раз и с очередным отвращением выпила три перепелиных яйца.
У этого врачевателя были свои способы лечения, совершенно не такие, как у докторов-византийцев, вечно колдующих над какими-то порошками и минералами. Сердечный недуг он лечил яйцами птиц, а также настойками трав и диких ягод, которые заготавливали для него два сведущих в этих снадобьях помощника. Астризесс знала, что сестра буквально влюблена в этого молодого статного лекаря Зигфрида, притом что с отвращением воспринимала все его «птичьи исцеления».
–?Елизавету, естественно, — с укоризной уточнила королева-вдова.
— Она слишком юна, чтобы позволять столь же юному, да к тому же не обученному манерам обхождения, варягу ухаживать за собой.
— Через пару недель он отправится в Византию, в которой юный возраст принцесс никогда не служил препятствием для помолвок и тайных свиданий. И неизвестно, когда вернется.
— И вернется ли вообще, — заметила Ингигерда.
Она сидела в плетеном кресле у приоткрытой двери, с шеи до кончика ног укутанная в шерстяной плед, и медленно процеживала сквозь зубы белое бургундское вино, которое приват-лекарь княгини Зигфрид тоже считал лечебным.
Наблюдая за тем, сколь самоотверженно сестра предается лечению вином, Астризесс уже начала опасаться за ее здоровье, но считала, что не вправе вмешиваться в столь утонченный процесс «исцеления». Тем более что самую большую дозу белого бургундского Ингигерда обычно поглощала незадолго до появления в ее «воздушной опочивальне» молодого лекаря.
— Гаральд вернется, — уверенно молвила Астризесс.
— Кто это тебе напророчил?
— Тот же, кто напророчил гибель моего супруга Олафа.
— Некий юродствующий монах?
— При чем здесь юродивый? Речь идет о твоей дочери Елизавете.
Ингигерда резко оглянулась на медлительно прохаживавшуюся у нее за спиной сестру и сначала замерла, а затем задиристо рассмеялась.
— Это мою дочь Елизавету ты уже метишь в пророчицы?!
— Не знаю, следует ли ее называть пророчицей, но… Ты что, не знала, даже не догадывалась, что твоя девчушка, это ангельское создание, владеет даром предвидения? Правда, проявляется это у нее не всегда, и не тогда, когда она стремится заглянуть в будущее, а как-то само собой, неожиданно.
Ингигерда вновь нацелила свой взор на излучину реки и какое-то время молчала, словно забыла о существовании сестры.
— Когда-то провидческий дар был нагадан мне, но, судя по всему, фризский[70] жрец-вещун ошибся, ничего важного ни в своей судьбе, ни в судьбе близких мне людей узреть я так и не сумела. Выходит, что этот дар проявился в дочери, наверное, такое случается. Хотя вряд ли стоит завидовать этому. Как же нелегко ей будет в этом безбожном мире!
— Коль уж так ей отведено… — спокойно отреагировала Астризесс.
— И что же наша юная вещунья говорит о прекрасном принце Гаральде Гертраде?
— Видит в нем своего избранника.
— Для этого не обязательно слыть вещуньей. В любом из принцев мы склонны видеть своего избранника.
— И верит, что станет королевой норвежской.
— Я верила, что стану владычицей Франции, — снисходительно передернула плечами шведская принцесса. — Но кто способен был оспаривать мечтания, которые зарождались во мне уже в одиннадцатилетнем возрасте?
— Ты — королевой Франции?! И скрыла это даже от меня?
— Зачем тебе было знать об этом? Ведь ты с пеленок грезила Римом. Даже когда тебе посчастливилось — это «посчастливилось» Ингигерда выговорила с жалостливой сочувственностью, — стать королевой полудиких норвежцев, ты по-прежнему грезила Колизеем, триумфальными шествиями легионов и боями гладиаторов. Норвежцы ведь так и называли тебя — Римлянкой, хотя плохо представляли себе, что за этим стоит.
— А ты, оказывается, бредила Парижем, — как ни в чем не бывало, продолжила Астризесс. — Странно. Не зря, наверное, Елизавета убеждена теперь, что королевой Франции суждено стать ее сестре Анне. Она переняла твой дар ясновидения, а сестра Анна должна будет перенять мечту о французском троне.
— Надо бы поближе познакомиться с этим своим чадом, — повела подбородком Ингигерда, постепенно избавляясь от иронии и недоверия. — Во всяком случае, чаще прислушиваться к тому, что оно изрекает. Кстати, что она там говорит о Гаральде? Византийский поход его будет успешным?
— Верит, что принц норвежский храбр и, не в пример моему, еще задолго до гибели «павшему» супругу, удачлив.
— Что касается Гаральда, — въедливо улыбнулась Ингигерда, — то в его звезду ты, по-моему, веришь куда убежденнее, нежели моя дочь, несмотря на все ее способности.
— Невинности его лишила принцесса Сигрид, яростная последовательница королевы Сигрид Гордой, а не я, — поспешила с оправданиями Астризесс.
— Как ты могла позволить этой кобылице опередить себя? Понимаю, что теперь ты ей этого не простишь, но все же…