— Скорее всего, этим запасным судном должно стать наше, — посоветовал Гуннар. — Нам не нужно скопление воинов. Тем более что вам, как принцу норвежскому, придется принимать на его борту гостей и послов. Не зря же название у него — «Принц Гаральд».
— Так и решим, — охотно согласился юный викинг. — Еще одну, трюмную каюту для команды нужно будет оборудовать на носу, чтобы на этом судне воины не чувствовали себя обойденными вниманием.
— Раньше викинги уходили в походы в открытых, беспалубных драккарах, без каких-либо кают, вообще без укрытия, — проворчал конунг.
— Ты видел, какие галеры попадались нам в Балтике, — с большими пышными надстройками, настоящие плавучие дворцы. Нам предстоит создавать такие же, чтобы можно было совершать самые долгие плавания.
Гаральд хотел молвить еще что-то, однако конунг сжал его плечо и молча указал рукой на прибрежную возвышенность. На ней отчетливо были видны фигуры нескольких всадников и кибитка с розовым тентом, на которой обычно совершали поездки великая княгиня и ее дочери.
— Неужели сам князь с семейством? — удивился принц.
— Князь обычно выезжает с намного большей свитой, и крайне редко — в сопровождении розовой кибитки.
— Не думаю, что княгиня задержится здесь надолго. Мы еще успеем испытать два оставшихся судна.
— Позвольте мне самому испытать их, принц. Вам стоит заняться гостями.
— Может, лучше ты ими займешься, — поморщился Гаральд, — а я выйду на «Морском драконе»?
— У вас сейчас будут другие заботы, конунг конунгов, — хитровато ухмыльнулся Гуннар.
— Какие еще… другие заботы?
— В кибитке наверняка сидит княжна Елисифь.
— И что? Пусть сидит.
— «Кхир-гар-га!» — как говорит в таких случаях Ржущий Конь. Речь идет о той самой золотоволосой княжне, которая давно, еще с первого дня, приглянулась вам, храбрый конунг конунгов, — еще выразительнее ухмыльнулся Гуннар.
Гаральд недовольно покачал головой, однако предпочел промолчать. Они оба проследили за тем, как опытный моряк Скьольд Улафсон, который был назначен капитаном «Принца Гаральда», умело развернул судно и подогнал его правым бортом к охваченному камышовыми вязками — для смягчения ударов — причалу. И, только ступив на обшитый досками настил, вновь обратили внимание на княжеский экипаж. К удивлению Гаральда, к нему направлялась не великая княгиня Ингигерда, а королева-вдова Астризесс.
— Не прикажете ли своим морякам вновь поднять парус вашего корабля, принц Гаральд? — озорно поинтересовалась она, приближаясь к причалу.
— Вообще-то моряки устали, — довольно холодно заметил юный конунг конунгов.
— Не настолько, чтобы отказать в скромной просьбе сразу двух королев.
— Сразу двух?
— Разве не понятно? Со мной — будущая королева Норвегии, — взглянула она в сторону Елизаветы, осторожно пробиравшейся вслед за ней по заваленному невостребованными бревнами и какими-то древесными обрезками лужку. — Но, увы, она никогда в жизни не выходила из гавани на боевом корабле викингов.
— Это легко исправить, — охотно заверил ее Гуннар, воспользовавшись тем, что принц немного замялся. Этот сорокалетний конунг давно благоговел перед Астризесс, преклоняясь не столько перед неяркой красотой вдовы, сколько перед ее сдержанностью и мудростью. — Переходите на судно, и мы отчаливаем.
— Не торопитесь, конунг, — холодно осадила его Астризесс, давая понять, что не про его честь появление здесь кибитки королевы и княжны. — Нам есть, что обсудить на берегу. Знаю, что вы уже немного знакомы, и все же представляю вас теперь уже официально: это княжна Елизавета, принц.
— Норманны называют вас Елисифью, — сдержанно засвидетельствовал свою осведомленность принц.
–?Княжной Елисифью, — с подростковым упрямством уточнила юная славянка.
— Это моя племянница, дочь великого князя и шведской принцессы, то есть моей сестры Ингигерды. Очень скоро вы убедитесь, что не только внешне, но и по характеру своему Елисифь — истинная норманнка.
— Постараюсь убедиться, — чуть мягче пообещал Гаральд, исподлобья присматриваясь к симпатичному, с ямочками на пухлых щечках, личику княжны.
Ржаные вьющиеся волосы, ярко-синие, бездонные, но какие-то слишком уж холодные глаза, четко очерченные, пухлые губки… Гаральд поневоле засмотрелся на девушку и, даже поймав себя на том, что столь откровенно засматриваться неприлично, все равно не сразу сумел отвести от нее глаза.
«А что я могу сделать? Такие лица, такие девушки запоминаются сразу», — сказал себе в оправдание Гаральд, искоса поглядывая на Астризесс. Только она одна из всех норманнов Руси знала о его «ночи жаркой любви», проведенной со шведской принцессой-вдовой Сигрид. И юному викингу почему-то казалось, что в самый неподходящий момент Астризесс решится рассказать о ней то ли Ингигерде, то ли самой княжне.
— Я так и решила, что вы не останетесь безразличными друг к другу, — объявила Астризесс. — Но хочу, чтобы так продолжалось долго, возможно, в течение всей вашей жизни.
— Мне же казалось, что принц норвежский, как вас все называют в нашем Киеве, должен выглядеть более крепким и мужественным, — по-шведски молвила Елисифь, пытаясь свысока взглянуть на Гаральда. Вот только вряд ли ей это удалось.
— Именно таким и обещаю вернуться из похода, — не стушевался норманн.
— Неужели вы так долго собираетесь пробыть в этих своих походах? — коварно поинтересовалась теперь уже Астризесс.
— Вам ведь хорошо известно, что в дальних морских походах викинги взрослеют значительно быстрее, нежели на берегу, — вовремя вступился за принца его наставник Гуннар Воитель.
— Прикажите своим «пиратам» оставить судно, чтобы вы могли спокойно показать его княжне, наш конунг конунгов, — вмешалась Астризесс. Зная заносчивый характер княжны, она опасалась, как бы молодые не поссорились еще до того, как успеют основательно понравиться друг другу.
Однако принц решил иначе. Он велел капитану Улафсону оставить с собой четверых моряков, пригласил княжну и королеву на борт и, как только Астризесс вежливо отказалась от прогулки, приказал отойти от причала, развернуть судно и поднять парус. Капитан понимающе кивнул. Уж он-то знал, что княжна появилась здесь не случайно. Тем более что прибыла она в сопровождении королевы-вдовы Астризесс.
6
Как только принц и княжна ступили на борт галеры, команда налегла на весла и, развернув судно, принялась выводить его из залива. Конунг Гуннар и королева стояли в это время у причала, плечом к плечу, с поднятыми вверх руками, словно в самом деле провожали их в далекое плаванье.
— Вас не укачивает, княжна? — спросил Гаральд только тогда, когда судно вышло из-под защиты лесистой косы и оказалось почти посреди реки. — Обычно те, кто выходит на судне впервые, чувствуют себя скверно.
— Представляю, как вам было плохо, когда вы впервые оказались под таким вот парусом, — сочувственно вздохнула княжна.
Она стояла рядом с принцем на небольшой, огражденной перилами возвышенности, устроенной рядом с каютой принца, и с восхищением осматривала берег великой реки, на бирюзовых холмах которого возвышались серые монастырские стены и золотые купола церквей.
— Свой первый поход и первый шторм я перенес спокойно, даже лучше, чем ожидал. Хотя все пугали меня, — объяснил Гаральд. — Воины, которым становится плохо даже при небольшой качке, в море не выходят.
Однако Елисифь уже не слушала норманна или же слушала, демонстративно не воспринимая его оправдания. Она была увлечена красотой реки и берегов, ее захватил вид ближайшего островка с несколькими ивами в центре, которые напоминали склоненные мачты на выброшенном на мель суденышке. Стая чаек оставила это потерпевшее крушение суденышко и устремилась на «Принца Гаральда» с такими воинственными криками, словно пыталась отогнать какого-то огромного морского зверя от своих островных гнездовий.
— Не понимаю, почему вы уходите со своими воинами в Византию, а не в Норвегию? — как бы между прочим спросила Елисифь, пожимая аристократически развернутыми плечиками, увенчанными широкой, по-лебединому изогнутой шеей.
Уже в этом возрасте в фигуре Елисифи просматривались очертания крепко скроенной фигуры сильной и властной женщины, наподобие тех, которые ему не раз приходилось видеть при шведском дворе, — как будто их специально подбирали там по каким-то особым признакам. Гуннар называл их «нордически породистыми», словно речь шла о кобылицах, и ярчайшим примером этой породистости, конечно же, представала принцесса Сигрид.
— Потому что император ромеев готов нанять мой отряд. У него, говорят, сейчас много врагов.
— А разве у Норвегии врагов уже нет? — не глядя на принца-изгнанника, поинтересовалась княжна.
— Ромеи обещают неплохо платить, и мы сможем оставлять себе значительную часть военной добычи.
— Ты служишь только тем, кто тебе платит?
— Все мои воины служат здесь только потому, что им платят, — как можно спокойнее парировал Гаральд.
— А кто вам должен заплатить в Норвегии, чтобы вы вернулись туда, а затем вернули себе корону, а норвежцам державу?
Гаральд долго, удивленно всматривался в выражение лица княжны. Не хотелось бы, чтобы в характере Елисифи проявлялись те же задатки жестокости, что и в характере Сигрид. Но что поделаешь, очевидно, их порывами руководила именно та «нордическая породистость», которая выделяла их из общей массы женщин, причем даже сильных волевых норманнок.
— У меня нет ни армии, ни денег, чтобы нанять наемников.
— Но Астризесс говорила, что Норвегия — огромная страна, где можно набрать множество воинов. Просто все, кто способен был сделать это, испугались датчан и разбежались кто куда. Королева не права? Или, может, у вас там страна наемников?
«Ах, вот оно что — Астризесс! Теперь понятно, чьим мыслям вторит сейчас княжна! — осенило Гаральда. — Это Астризесс не может простить ни мне, ни Гуннару, не говоря уже о своем «венценосном», хотя и покойном муже; вообще всем тем, по чьей милости она осталась без своего дворца, без короны, без мужа и без состояния».
— У нас много воинов, которые готовы будут выступить под знаменами норвежского короля, но в том-то и дело, что короля у нас нет, — объяснил принц. — Нет у нас короля, понимаешь?
— У нас тоже нет короля.
— Вот видишь, у вас вообще нет короля, — рассмеялся Гаральд, еле сдерживаясь от того, чтобы, уподобливаясь Ржущему Коню, своим неокрепшим басом воинственно пророкотать: «Кхир-гар-га!»
— Странно, почему у всех народов вокруг нас давно есть короли и императоры, а на Руси до сих пор всего лишь князья. У поляков тоже есть несколько князей, однако ими теперь уже правит король.
— Зато у вас есть великий князь, — возвращается Гаральд к той мысли, которая заставила его напомнить княжне, что у Норвегии нет монарха, а значит, и войско собирать у нее некому. Не в пример Руси, где все-таки есть свой великий князь.
— Но ведь у Норвегии тоже есть… принц, — упрямо вскинула подбородок Елисифь, — который вполне может стать великим, если только наберется мужества стать им.
Гаральд удивленно взглянул на русскую норманнку. Возможно, ее слова способны были бы вызвать у него обиду, но вместо этого вызывали желание прикоснуться к ее плечам, на которые наброшена сцепленная серебряной брошью белая накидка; провести рукой по спадающим на эту накидку локонам, прочувствовать кончиками пальцев тепло ее шеи…
Ночь, проведенная в постели с Сигрид, не прошла бесследно: женское тело потеряло для него свою иконописность, оно уже пробуждало в нем жажду ласки, влекло к себе теплом и какими-то особыми, не похожими на мужские, призывными запахами. Не зря, прощаясь с ним на рассвете, Сигрид мстительно произнесла: «Теперь тебя всю жизнь будет тянуть к каждой более или менее привлекательной женщине, а всякий раз, когда ты будешь оставаться наедине со своей похотью, тебя мучительно будет тянуть ко мне, только ко мне!» Но лишь со временем он понял, какой глубинный смысл таился в ее словах. В каждой женщине он невольно видел принцессу Сигрид, а по ночам действительно грезил только ее тугим, пышным телом. Почти таким же, каким будет тело Елисифи, как только она немного повзрослеет. Но как же долго ждать этого дня — когда она не только повзрослеет, но и согласится с ним обвенчаться!
Уже сейчас подбородок у княжны крупный, с ямочкой, скорее с едва заметной черточкой, посредине. Но она так решительно вскидывает его, словно вслед за этим повелительным движением толпы слуг бросаются выполнять ее бессловесные приказы.
Порывистый прохладный ветер, почти не ощутимый на берегу, прорывался откуда-то из низовий реки, сдерживая бег судна, маневрируя обвисающим парусом. Улафсон благодарил бога Тора за каждое его «дуновение», которое поможет потом, во время возвращения в залив, преодолевать силу днепровского течения.
— Я поведу своих воинов в Византию, где мы добудем себе все: денег, очень много денег, рыцарскую славу, женщин, пленных, часть из которых вполне может стать нашими воинами.
— Пожалуй, больше всего у вас получится добывать женщин, — язвительно заметила княжна, поймав его на сугубо мужской неосторожности.
— Так заведено: среди пленных всегда оказывается немало женщин, — попробовал оправдаться будущий полководец.
— Но ведь мы говорим сейчас не о пленницах, а о том, что Норвегия осталась не только без короля, но и без наследного принца норвежского.
— Потом мы вернемся сюда, в Киев, и я попрошу у великого князя воинов, много воинов, вместе с которыми сумею добыть для себя норвежский трон.
— У короля Олафа, а значит, и у вас, принц, уже было много русских воинов. Но вы вернулись сюда изгнанниками — без войска, без страны, без короля, даже без короны, которая досталась датчанину. Правда, об этом вам лучше побеседовать с Астризесс. Она говорит, что вы упорно не желаете встречаться с ней, Гаральд. Это правда? Вы забыли, что она все еще королева, пусть даже и вдова?
— Она ни разу не предлагала мне встретиться.
— Это вы, принц, должны просить у нее аудиенции, а не она у вас.
— Она не правящая королева, — сухо напомнил ей викинг. — Я не должен просить у нее аудиенции.
— Так провозгласите ее правящей, настоящей королевой. И тогда уж точно у Норвегии появится и армия, и свой трон.
— Конунги никогда не согласятся, чтобы страной правила женщина.
— Но ведь согласились же они на то, чтобы страной правил чужестранец, захватчик.
Судно обогнуло остров и начало возвращаться к затону. Было нечто таинственно-романтическое в берегах этого крохотного куска земли, который Елисифь неожиданно восприняла с такой почтительностью, словно увидела его посреди огромного океана, причем после того, как судно ее затонуло и теперь она спасалась на утлом челне. Ей вдруг захотелось предложить Гаральду пристать к островку, соорудить там шалаш, наподобие тех, которыми обычно обзаводятся пастухи. Она уже хотела предложить это принцу, пусть даже в шутку, но в последнее мгновение сдержала себя: не годится ей, княжне, не то что обитать в шалаше, а даже думать о нем.
— О том, чтобы провозгласить Астризесс правящей королевой?.. — встревоженно проговорил принц. — Она что, сама просила вас поговорить со мной об этом?
— Не просила. Но я не раз слышала, как она негодует по поводу того, что вы не сумели уберечь своего короля и бежали из Норвегии, отдав ее на откуп подлому датчанину Кнуду.
— Теперь кое-что проясняется.
— Но я уже поняла, что вы, принц, никогда не согласитесь с тем, чтобы королевой стала Астризесс.
— Уже сказал: с этим не согласятся конунги.
— Но если этого очень захотите вы и конунг Гуннар, а вас поддержат ваши воины и дружинники моего отца…
Гаральд Гертрада надолго умолк. Казалось, что в течение какого-то времени все его внимание занято было суетой моряков, которые, пытаясь завести судно в узкую горловину затона, бросались то к парусу, то к веслам. Елисифь и сама увлеклась наблюдением за их действиями.
— Я никогда не соглашусь с тем, чтобы конунги короновали Астризесс, — неожиданно молвил викинг, когда галера уже начала приближаться к отведенному ей у причала месту. — Хотя знаю, что она давно мечтает об этом. Она только и ждала подходящего случая, чтобы завладеть короной. Ее бы даже устроил муж-король, который довольствовался троном, однако не мешал бы ей самой править Норвегией.