– Благодарю вас, тенно. Для меня великая честь видеть вас и госпожу Аояги.
Вдовствующая императрица снова улыбнулась, вспомнив годы молодости, проведённые вместе с даймё.
– Что вы думаете о стихосложении молодого поэта? – неожиданно спросила госпожа Аояги.
Нобунага невольно вздрогнул, дрожь пробежала по всему телу.
– Они весьма изысканны, моя госпожа.
– Насколько я помню, вы также упражнялись в этом благородном ремесле.
Аояги пристально воззрилась на даймё, поигрывая веером, терпеливо ожидая ответа.
– Да, госпожа, но это было очень давно… – наконец ответил он.
– Вы правы… – согласилась красавица и вздохнула.
– Никогда не думал, что господин Ода Нобунага, верный самурай покойного императора, надеюсь, что вы также будете служить и мне, – Гендзи многозначительно посмотрел на даймё, – питал слабость к поэзии.
– Это так, мой тенно, – подтвердил даймё.
– А сейчас? Прекрасные строфы, ласкающие слух, не приводят вашу душу в трепет? – поинтересовалась госпожа Аояги.
– Вы позволите мне… прочесть?
Гендзи-тенно милостиво кивнул. Даймё отрешённо глядел вдаль, словно не был в Серебряном павильоне Императорского дворца, а наслаждался красотой холмов, раскинувшихся вокруг Бива.
Госпожа Аояги невольно вспомнила: это то самое пятистишье, которое ей так нравилось почти десять лет назад, она даже записала его и хранила свиток в своих покоях.
Юный император интуитивно ощутил, что между его матерью и господином Нобунагой существует некая неизвестная ему связь. Но какая? Как давно она была? И была ли вообще? Ведь так могут разговаривать мужчина и женщина, которым есть, что вспомнить… Впрочем…
Гендзи взглянул на свою матушку – несомненно, она ещё красива и достойна любви… Отец умер, он занял трон Аматэрасу, что останется ей – просто женщине?
Гендзи хлопнул в ладоши, советник Фусю, ожидавший своего часа, тотчас приблизился к императору. Тот отдал короткое распоряжение, Нобунага уловил смысл – оно касалось прошения.
Советник Фусю удался вглубь веранды и вернулся, держа в руках шкатулку из резного дерева, затем опустился на колени перед юным императором и открыл её.
– Ваша просьба, господин Ода, рассмотрена, – произнёс Гендзи. – Этот документ скрепляет законное право, согласно которому вы вольны устанавливать размер пошлины по своему усмотрению…
Нобунага в знак благодарности поклонился.
Глава 2
Тоётоми Хидэёси[15] – регент Поднебесной, человек, обличённый неограниченной властью, возлежал рядом со своей наложницей. Пресытившись любовными ласками, он не обращал внимания на молодую женщину. Раскинувшись на шёлковом одеяле, облачённый в юката[16], он предавался размышлениям.
Последние три года Тоётоми пребывал наверху блаженства, наслаждаясь долгожданной властью. Гендзи в силу юного возраста ничего не предпринимал без его ведома, но, увы, время неукротимо шло вперёд, оставляя регенту всё меньше шансов безраздельно править Поднебесной.
Тоётоми долго взбирался на вершину власти: ловкий интриган, и в то же время бесстрашный воин, умудрённый огромным жизненным опытом, постоянно выжидавший подходящего момента, дабы укрепить своё влияние и приобрести сторонников в стане покойного императора Огимати Митихито.
Неожиданно удача повернулась к самураю лицом: император тяжело заболел, тот же в свою очередь, не скупился на подкуп и посулы, дабы стать регентом и Верховным сёгуном. Теперь же Тоётоми был обеспокоен проявлением чрезмерной самостоятельности юного Гендзи. Подписать прошение Оды Нобунаги без его ведома – неслыханно! Неужели этот отпрыск рода Огимати умеет проявлять характер? Неужели он будет таким же, как покойный Митихито, который никогда полностью не доверял Асикаге Ёсиаки, предыдущему сёгуну?
Хидэёси также помнил о том, что Нобунага был верным псом Огимати Митихито. Конечно, он догадывался, что это была не просто преданность господину, а нечто большее. Здесь была замешана красавица Аояги. Её симпатии по отношению к Нобунаге, были явными, но покойный Митихито никогда не высказывался против того, что императрица излишне благоволит к даймё.
Теперь же Нобунага снова приближен, да ещё и обласкан юным императором. Увы, но советник Фусю, этот старый лис, отказался от тысячи рё, предложенных посредником регента. Как ни старались верные люди регента склонить советника на свою сторону – безуспешно, он был предан трону Аматэрасу и видел в служении императору смысл всей своей жизни.
В последнее время регент всё чаще стал подумывать: не послать ли ему в подарок советнику, скажем, дорогой перстень, пропитанный медленнодействующим ядом? Конечно, такой яд безумно дорог и в Поднебесной не найдётся ни одного смельчака, согласившегося бы его изготовить. Видимо, придётся отправить верного человека в Китай. Уж там, особенно в Пекине, можно при желании найти что угодно.
«Что ж, остановлюсь на подарке для старого Фусю… Он прожил слишком долгую жизнь… А, если он не примет подарок?.. Надо найти нужного человека, которому советник доверяет. Или доверял… Медлить нельзя: императорская казна будет неустанно пополняться за счёт доходов Нобунаги. Не хватало ещё, чтобы мальчишка направил эти средства на укрепление своих войск…» – размышлял регент.
Тоётоми взглянул на наложницу – она дремала, тончайшая юката была распахнута, упругая грудь притягательно вздымалась при каждом вздохе. Он прильнул щекой к животу женщины, погладил её стройные ноги и ощутил желание.
* * *Хитоми пробудилась рано, едва забрезжил рассвет и наступил час Зайца[17]. Она сладко потянулась и снова укуталась шёлковым одеялом. Через два дня ей исполнится двенадцать, и она станет взрослой девушкой, возможно отец заключит выгодный союз и выдаст её замуж…
Хитоми свернулась калачиком, ей вовсе не хотелось думать о замужестве, она ещё слишком молода для того, чтобы возлечь на брачное ложе с мужчиной и удовлетворить его желания. Она вообще смутно представляла, как это делается, хотя знала, что все невесты перед свадьбой проходят специальное обучение, дабы не опозорить свой род неумелыми действиями во время первой брачной ночи.
Хитоми, конечно, слышала, как молодые служанки шепчутся, обсуждая достоинства того или иного самурая, вассалов её отца, Оды Нобунаги, – и только, на этом её познания о любви заканчивались. Девочка, теперь уже можно сказать, девушка, ибо три дня по достижении совершеннолетия пролетят быстро, сожалела, что ей не с кем посоветоваться – мать умерла вторыми родами. Пожалуй, Хитоми не постеснялась бы обратиться к наложнице отца, но он изгнал её из замка ещё давно. С тех пор Ода Нобунага не испытывал длительной привязанности к женщинам, постоянно меняя наложниц и, довольствуясь ласками избранных служанок. Те же почитали внимание господина за честь и всячески старались доставить ему удовольствие.
Хитоми не хотелось больше лежать, она встала и накинула поверх юкаты верхнее шёлковое кимоно. Оби[18] завязывать не хотелось – слишком долгое и кропотливое занятие.
Девушка открыла заветный сундук, в нём хранились дорогие девичьему сердцу вещи, в том числе и Кодзики[19], ещё принадлежавший покойной матери.
Она развернула первый свиток:
«В те времена, когда Хаос уже начал сгущаться, но ещё не было явлены ни Силы, ни Формы, и не было ничего ещё Имени, и ни в чём Деяния, кто мог бы познать его образ?
Но вот впервые настало разделение Небо-Земли, и три божества совершили почин творения; и раскрылись Мужское и Женское начала, и Два духа стали родоначальниками всех вещей…»[20]
Хитоми часто читала Кодзики, ей казалось, что божественные свитки навсегда сохранили тепло материнских рук и так она может соприкоснуться с духом матери.
– Слышишь ли ты меня, мама? Мне так не хватает тебя…
Девушка расположилась на татами, прижала Кодзики к груди, закрыла глаза и попыталась вызвать из глубин памяти дорогой образ матери. Прошло почти шесть лет со дня её смерти, и милые сердцу черты постепенно теряли чёткость, они удалялись всё дальше и дальше…
Хитоми тряхнула головой, отчего длинные волосы, слегка собранные на затылке в узел, рассыпались и разметались по татами. Она убрала свиток обратно в сундучок, закрыла его, раздвинула фусуме и выглянула из комнаты. В замке Адзути стояла тишина, даже Ода Нобунага, имевший привычку пробуждаться в час Тигра[21], едва небосвод озариться всполохами восхода, спал после прибытия из Киото.
Хитоми выскользнула из комнаты и, не торопясь, ибо длинное кимоно, не подхваченное оби, не позволяло двигаться иначе, направилась к лестнице, ведущей на нижний ярус замка.
До слуха Хисикава Моронобу донёсся лёгкий шелест. Он, как истинный самурай, исполнявший свой долг, внутреннюю охрану замка Адзути, мгновенно сосредоточился, приготовившись извлечь из-за пояса вакидзаси. Но затем он уловил тончайший аромат сирени, который мог принадлежать только госпоже Хитоми.
Моронобу увидел девушку, спускавшуюся по лестнице. Первые лучи солнца, проникавшие через множество сёдзи[22], придавали ей сходство с мифическим существом. Они падали на шёлковое кимоно, отчего одеяние, бледно-голубого цвета, принимало оттенок фиолетового; чёрные волосы девушки отливали медью, её белая матовая кожа, словно созданная искусным фарфористом, казалась прозрачно-бледной…
Самурай замер, он почувствовал, как по спине пробежали «мурашки», внизу живота начало пульсировать… Он устыдился своих чувств, но ничего не мог поделать – Хитоми вызывала в нём желание.
Девушка поравнялась с ним и улыбнулась. Её необычный миндалевидный разрез глаз в то же время с неким кокетливым прищуром, который она унаследовала от матери, госпожи Но-Химэ, что была из древнейшего племени Айнов[23], завораживал.
– Госпожа! – обратился Моронобу, подавив волнение и едва узнав свой голос.
Девушка остановилась и взглянула на самурая, широко распахнув глаза от удивления – вассалы отца избегали разговаривать с ней.
Моронобу немного оробел, но быстро взял себя в руки.
– Вы рано пробудились, госпожа. Ещё не наступил час Дракона… В замке все спят…
– Я знаю. Как вас зовут?
Самурай поклонился.
– Хисикава Моронобу, моя госпожа.
– О! Так вы верно, сын того самого храброго вассала, который пять лет назад спас отца от верной смерти?! – спросила Хитоми. Самурай скромно поклонился: действительно Ода Нобунага был обязан его отцу жизнью. – Вы не так давно на службе?
– Да, моя госпожа.
Любопытство Хитоми было удовлетворено сполна, единственное, что она хотела бы ещё узнать: сколько же лет красивому самураю? Она опять улыбнулась, решив, что, скорее всего, – шестнадцать. Иначе отец не взял бы его на службу и не доверил охранять Адзути.
Хитоми направилась к сёдзи, ведущей в сторону небольшого замкового пруда.
– Госпожа желает помолиться в Адзэкуру[24]? – дерзнул спросить Моронобу.
Хитоми, не поворачиваясь, кивнула, раздвинула сёдзи и с удовольствием вдохнула свежий утренний воздух.
Наслаждаясь кратковременной прохладой, которая бесследно исчезнет к часу Змеи[25] и воздух вновь раскалится так, что тяжело будет дышать, Хитоми направилась к замковому пруду, где на сваях возвышалось святилище.
Девушка вошла в Адзэкуру, её обдало запахом воды и цветочным ароматом – каждый день святилище украшалось свежими цветами, дабы задобрить Аматэрасу и Окамэ, дарующую счастье и спокойствие. Она опустилась на колени напротив алтаря, изображавшего лик Богини Солнца. По правую сторону от неё виднелась огромная черепаха Окамэ, по отношению к которой молодые обитательницы замка были особенно щедры.
Хитоми закрыла глаза и сосредоточилась: что же она желает попросить у Окамэ? – как и все, счастья и спокойсвтвия? Возможно…
Девушка и сама не знала, чего она хочет. Неожиданно, повинуясь некому порыву, она встала, скинула с себя верхнее кимоно, оставшись лишь в одной юката. Затем, сложив ладони вместе и прижав их к груди, поклонилась богам, и начала ритуальный танец кагура[26].
* * *Юрико надела хлопковое кимоно цвета лимона, завязала тонкий пояс оби-агэ, поверх него – терракотовый оби. Затем пристегнула брошь, изображавшую стрекозу с огромными голубыми глазами из топазов, и ловко продела в неё декоративный шёлковый шнурок. После того, как наряд был закончен надлежащим образом, она собрала волосы на макушке и закрепила их тремя длинными шпильками.
Юрико намеренно пробудилась чуть свет, собираясь в святилище, надеясь, что в столь ранний час будет там одна, наедине с богами и попросит Аматэрасу и Окамэ о милости.
Она раздвинула сёдзи, ногой нащупала гета[27], машинально надела их и направилась к Адзэкуру.
Минуя живописный мостик, соединявший пруд и небольшой искусственный водоём, Юрико остановилась и задумалась: будут ли боги снисходительны? Внемлют ли они её просьбам? Она никогда ни о чём их не просила – боялась, что всесильная Аматэрасу прогневается за грехи матери.
Юрико попыталась вспомнить: когда же в последний раз она видела свою мать? – по всему получалось почти два года назад. То, что она увидела – показалось страшным и постыдным. Ещё молодая женщина, сохранившая остатки былой красоты, изгнанная когда-то из Адзути за предательство даймё, жила в простой крестьянской лачуге, что рядом с дорогой, ведущей в Киото. Небогатые путники останавливались в лачуге на ночь, а хозяйка, став дзёро[28], оказывала им услуги определенного характера за весьма скромную плату.
Юрико помнила, как её мать с позором изгнали из замка, а ведь та была наложницей самого Оды Нобунаги. Но бурный темперамент матери не знал разумных пределов, она была настолько любвеобильна, что в отсутствии даймё соблазняла ради прихоти его же верных вассалов.
Юрико было пять лет, когда терпению Нобунаги пришёл конец, и он приказал изгнать неверную наложницу из замка в одном нижнем кимоно. Деваться несчастной было некуда, и с тех пор она поселилась в придорожной хижине, скатываясь в своём поведении всё ниже и ниже.
Нобунага знал, что его бывшая наложница ведёт постыдную жизнь дзёро, в душе считая, что та получила по заслугам, ибо у неё было всё – и любовь, и богатство, которыми она легкомысленно пренебрегла. Он не мог простить предательства…
Юрико смотрела на сине-зелёную воду, настолько прозрачную, что виднелись золотые рыбки, бесконечно сновавшие в глубинах водоёма. Она очнулась от горестных мыслей и продолжила свой путь.
По мере того, как Юрико приближалась к святилищу, до слуха всё отчётливее доносилась старинная песня айнов. Она сразу же поняла: так может петь только Хитоми. Девушка остановилась, раздумывая: стоит ли идти в святилище? И приняв решение, все же поднялась по деревянным ступеням; и, замерев у входа, не торопилась заходить внутрь.
Хитоми кружилась в сложном ритме кагуры, напевая древний мотив. Юрико потихоньку, дабы не мешать, присела около входа под колоколами и многочисленными гокей[29], залюбовавшись причудливым танцем младшей сестры.