Что касается его физического состояния, то оно было превосходным. Эдакий комок железных мышц, практически нечувствительный к боли, который мог в любой момент совершить что-нибудь невероятное; например, расколотить кулаком стопку кирпичей, пробить стену ударом ноги или исчезнуть на глазах ошеломленной публики, буквально растворившись в воздухе.
Но такие «игры» часто заканчиваются плохо. Именно так и получилось у Юна. В шальные девяностые годы прошлого столетия его пытались завербовать в одну из банд рэкетиров, а когда он наотрез отказался, то попытались отметелить по полной программе, — чтобы уважал братву. Побоище получилось знатным — десяток покалеченных братков. Конечно же, Юна посадили, но дали ему немного, всего пять лет, — и дураку понятно, что он действовал в порядке самозащиты. Но больно уж козырным оказался бригадир рэкетиров, который из кожи лез, чтобы отправить Юна на зону и как можно на больший срок.
После отсидки Юна Глеб несколько раз встречался с ним (Ниндзя освободили досрочно). Он был немногословен, лишь сказал, что его и там пытались достать. Чем эта история закончилась, Юн не стал распространяться, но по тому, что он возвратился из мест заключения с рваным шрамом на скуле, можно было сделать соответствующие выводы.
Спустя полгода личный враг Юна — бывший бригадир братков погиб вместе с двумя телохранителями в автокатастрофе. Его гибель вызвала много вопросов у следствия, но доказать злой умысел в смерти «уважаемого» гражданина города (к тому времени бывший пахан подмял под себя почти всю городскую торговлю) они не смогли. А Ниндзя вскоре надолго исчез.
Когда он вернулся домой в очередной раз (год назад), Глеб про себя отметил, что шрамов на теле Юна значительно прибавилось; они отпраздновали его возвращение в родные пенаты с подружками в отлично оборудованной частной сауне, которую Ниндзя арендовал на весь вечер. Но расспрашивать, что да почему, Глеб не стал. Если Юн захочет, сам расскажет, решил он.
Удивительно, но Юн почему-то всегда тянулся к Глебу. Возможно, по той причине, что Тихомиров-младший никогда не позволял себе насмешек над неказистым полукровкой. Это потом Юн вырос в настоящего мачо, а поначалу он выглядел как птенчик, маленький вороненок, выпавший из гнезда, — черненький, запуганный и вечно взъерошенный.
Пока Юна где-то носило, умерла его мать, и он остался круглым сиротой. (Отец-кореец бросил их, когда Юну исполнилось шесть лет.) Глеб дал деньги на похороны, заказал надгробную плиту из гранита и позаботился, чтобы ритуал выдержали по всем человеческим и церковным канонам. За квартирой Ниндзя присматривали соседи, с которыми у Тихомирова-младшего был уговор, подкрепленный небольшой суммой; деньги взяли лишь по его настоянию. Он попросил, чтобы квартиру содержали в чистоте и поливали цветы. Цветоводство было страстью матери Юна; Глеб хотел, чтобы в квартире все осталось так, как прежде.
После сауны они больше не встречались — Глеб на полгода ушел в «поле», затем съездил к отцу в Лондон (в тот момент Николай Данилович подрабатывал приглашенным экспертом аукционного дома «Сотбис»), а потом стало не до тесных контактов с кем бы то ни было, потому что Глеб серьезно подналег на докторскую диссертацию и днями пропадал в архивах. Поэтому, чем занялся Юн после своих таинственных вояжей, Тихомиров-младший не знал.
Отыскав номер Юна в записной книжке мобильного телефона, Глеб позвонил.
— Это ты, Глеб? — спросил голос Ниндзя.
— У тебя что, моя фамилия не значится? Обижаешь… Привет.
— Привет, дружище! Угадал — не значится. Я где-то посеял свою мобилку и пока в записной книжке восстановлены не все номера.
— Понял. Как жизнь?
— Бьют ключом и все по темечку. Слушай, давай сегодня забьем «стрелку» в каком-нибудь кабачке. Сто лет не виделись.
— Есть предложение не откладывать встречу до вечера. Мне нужно побеседовать с тобой прямо сейчас. Ты в городе?
— В общем, да… — В голосе Юна появились нотки беспокойства. — У тебя что-то случилось?
— Случилось.
— Ситуация серьезная?
— Серьезней некуда.
— М-м… — промычал Юн в трубку; похоже, он размышлял. — Я сейчас на работе… ладно, что-нибудь придумаю. Вызову смену. Часок потерпишь?
— Не проблема. Хоть два. Где встречаемся?
— «У Марьяши». Подходит?
— Вполне.
— Заметано. Все. Конец связи.
Кафе «У Марьяши» Юн выбрал не с кондачка. Оно находилось на небольшой возвышенности, поэтому все подходы к нему просматривались идеально. Обычно летом народ предпочитал столики вне помещения, но и они защищались от непогоды красивой черепичной крышей в западноевропейском готическом стиле. Так что стрелять по человеку, который сидел в кафе, неудобно как снизу, с людной площади, так и с окон домов, ее окружавших. А еще «У Марьяши» имелся черный ход, о котором мало кто знал и по которому можно было незаметно смыться под видом похода в туалет.
Спустя час Глеб сидел за столиком кафе и прилежно изучал меню. Кафе действительно владела женщина по имени Марьяша — эдакая гремучая смесь цыганских, греческих и русских кровей. Она была фигуристая, статная, смуглая, с небольшими темными усиками и черными глазищами, которые прожигали любого мужика насквозь.
Марьяша была падка на мужчин. «Это мое хобби, — непринужденно заявляла она во всеуслышание. — Одни коллекционируют марки, другие — монеты, третьи — картины, а я — мужиков. И кто теперь хочет бросить камень в мой огород?». Желающих бросаться камнями почему-то не находилось…
Многие женщины считали Марьяшу ведьмой, а представители сильной половины городского общества, которые питали слабость к противоположному полу, старались держаться от нее на расстоянии. И не потому, что она была некрасивой или вульгарной; отнюдь. Просто Марьяша высасывала из своего очередного любовника все силы, оставляя только оболочку. Больше двух недель любовных утех с ней никто не выдерживал.
Одно время она пыталась завлечь в свои сети и Глеба. Но Тихомиров-младший сделал ловкий финт с уклоном, и атака Марьяши захлебнулась. Он оказался ей не по зубам. «Шибко грамотный этот красавчик, — жаловалась Марьяша подружкам. — Голыми руками не возьмешь. Заболтал меня, дурочку, лапши на уши навешал — и был таков. А жаль, мужик, видать, справный…».
Юн немного задержался. Глеб все глаза проглядел, стараясь вычислить его в толпе. И все равно Ниндзя появился совершенно неожиданно. Глеб мигнул раз — плетеное из лозы креслице напротив было пустым, мигнул второй раз — а там уже сидит Юн.
— Ты плохо выглядишь, — сказал Ниндзя, пожимая руку Глеба.
— Зато ты цветешь, — ответил Тихомиров-младший.
Юн и впрямь выглядел как бизнесмен средней руки: дорогой, ладно сидевший на его поджарой фигуре костюм, белоснежная рубашка, модный галстук и туфли баксов за семьсот, на глаз определил Глеб. Да и лицо его выглядело гораздо свежее и холеней, нежели год назад, когда Юн возвратился из неведомых Палестин.
— Работа, — неопределенно ответил Юн. — Ну, что там у тебя?
Глеб рассказал все, без утайки; Юну можно, он не болтун.
— Да-а, брат, — сказал Ниндзя, — наехали на тебя по-взрослому. Но ты везучий, поэтому обошлось, как говорится, малой кровью. Что не исключает в будущем больших проблем.
— Вот и я об этом. А тут еще батя пропал…
— Что ты хочешь от меня?
— А ты не догадываешься? — обиделся Глеб.
— Догадываюсь. Тебе нужна охрана. Круглосуточно. Но у меня контракт.
— Какой контракт?
— У меня фирма, я занимаюсь охранным бизнесом. Сопровождаю серьезных людей в особо опасных ситуациях. В данный момент я занят. И оставить клиента не могу. Сам понимаешь — репутация дорогого стоит.
— Я заплачу, сколько попросишь!
— Не оскорбляй меня. Речь идет не о деньгах.
— Ладно, нет, так нет. — Глеб резко встал. — Бывай, Юн.
— Может, пообедаем вместе?
— Мне недосуг. Как-нибудь в другой раз.
— Только без обид, ладно?
— Какие могут быть обиды? Своя рубашка ближе к телу. Все, я погнал…
Юн начал еще что-то говорить, но Глеб уже его не слушал. Он быстро сбежал по лестнице вниз, на площадь, и пошел к тому месту, где припарковал машину. Обида туманила ему взор, и он на какое-то время утратил бдительность, а потому не заметил, что за ним пристально наблюдают несколько человек. И не только наблюдают, но и постепенно сжимают кольцо окружения.
Когда он открыл дверку своего БМВ, два здоровых мужика схватили его за руки и потащили к стоявшему неподалеку «хаммеру». Глеб рванулся, закричал, но тут ему в нос брызнули из баллончика какой-то гадостью и он мигом отключился…
Сознание к Глебу возвратилось вместе со струей воды. Кто-то щедро поливал его из пластикового баллона из-под газировки, словно он был фикусом.
— Прекратите! — крикнул Глеб, но его крик был больше похож на шепот.
— Очнулся, курилка! — раздался веселый голос, и в поле зрения Глеба появился Юн. — С возвращением. Но чтобы оклематься полностью, тебе нужно хорошо промыть нос и глаза. Давай, давай, поторопись…
Глеб послушно выполнил с помощью Юна не очень приятные водные процедуры и спустя несколько минут почувствовал себя более-менее сносно. Он сел и осмотрелся. Оказывается, Ниндзя притащил его в сквер, который находился неподалеку от кафе, и положил на скамью.
— Где эти?.. — спросил Глеб, с усилием ворочая одеревеневшим языком.
— Кто?
— Ну, которые…
— А… Нету их. Они осознали, что неправы и быстренько ретировались.
— Да? — Глеб посмотрел на Юна с подозрением.
— Ну ладно, сознаюсь, все происходило несколько не так. Я доходчиво объяснил им, что ты мой друг, а своих друзей я в обиду не даю. Народ оказался понятливым.
— Представляю…
Юн рассмеялся.
— Это что, — сказал он, — легкая разминка! Народ простой, необученный. Даже не быки, а бычки. Но, похоже, у тебя и впрямь серьезные проблемы. Я считал, что ты паникуешь. Теперь вижу, что ошибался. Думаю, в следующий раз тебе нужно ждать профессионалов. Это и к бабке не ходи. Поэтому я еду с тобой в этот… как его?.. а, вспомнил, Несвиж.
— А как же твой клиент?
— Не будь злопамятным. Контракт с ним останется в силе. Просто я добавлю ребят, сниму с других, менее сложных объектов. И потом: если кого надумают завалить, то все равно завалят. Президентов охраняют тысячи профессионалов, и то их мочат. Правда, редко. Что в некоторых случаях печально. А в бизнесе в первую голову нужно быть порядочным человеком, не обманывать партнеров, и тогда опасность для жизни уменьшается на порядок. Вот и вся теорема.
— Юн, я чертовски рад, что ты со мной! Мне и вправду не по себе. Паники нет, но желание спрятаться присутствует. Если бы не батя, я бы себе такую норку присмотрел… Нужно его выручать.
— Нужно, — согласился Юн. — Ты в норме?
— Как огурчик.
— Тогда поехали. Ты впереди, я за тобой. И сильно не гони, чтобы я не потерял тебя из виду. Понял?
— Ну…
Впервые за несколько дней на душе Глеба воцарилась неземная благодать. С Юном он готов был спустить хоть в ад.
Глава 13. Пират
Ванька Грязь сидел в портовой кофейне Халич-Галаты и пил восьмую по счету чашку кахвы. Он уже прожил в Истанбуле много дней, но по-прежнему терпеть не мог эту горькую бурду, хотя и приучал себя к турскому напитку с завидным упрямством — назвался груздем, полезай в кузовок; в чужом монастыре нечего делать со своим уставом. А уж табачный дым был ему и вовсе отвратителен, поэтому Ванька лишь делал вид, что курение кальяна — для него радость неземная. Хорошо, что за ним никто не наблюдал. Иначе его фиглярство — в том числе и переодевание в греческую одежду — было бы давно раскрыто.
«Щец бы сейчас кислых с холодного погреба… — думал он с тоской, глядя на скопище судов у пристани, очертания которых расплывались в солнечном мареве. — Или мёду ставленого, да чтобы с ледком, с морозцу… Эх, где ты родная сторонушка! Знать, судьба моя такая — скитаться среди проклятых басурман».
Пот выедал глаза и Ванька раздраженно смахивал его рукавом своей греческой одежды. Он сидел в кофейне с восхода солнца, но примелькаться не боялся — таких, как он, бездельников в заведении еврея-романиота Якуба терлось много. Народ никуда не спешил; все неторопливо потягивали кахву, курили кальян и трубки и вели неторопливые беседы о разной чепухе. Среди завсегдатаев кофейни Якуба Ванька не замечал ни богатых истанбульцев, ни состоятельных иностранцев, поэтому диву давался — где они берут деньги на то, чтобы бездельничать с утра до вечера? Странные люди… Даже совсем небогатый водонос мог просидеть за чашкой кахвы часа два-три в жаркий полдень, когда торговля ледяной водой была наиболее оживленной.
Слуга князя Радзивилла ждал посланца из Палестины. Он торчал в порту вторую неделю, все питейные заведения Халич-Галаты посетил, выпил никак не меньше бочки кахвы, из-за чего желудок Ваньки начал бунтовать, а посредник все не появлялся, хотя сроки уже давно вышли. Неужто плененный купец Маврокордато соврал?!
«На кусочки изрежу, сучье вымя! — мысленно бушевал Ванька, когда после очередной затяжки табачным дымом к горлу подступала тошнота. — Ежели сбрехал, пусть намыливает веревку. Удавлю, как шелудивого пса!».
Ванька Грязь ошибался, когда думал, что за ним никто не следит. Из самого темного угла кофейни на него смотрели жгуче-черные глаза Мордка. В сильно накуренном помещении его трудно было узнать. Он напялил на себя одежду еврея-романиота, которую венчал головной убор, очень похожий на чалму — фетровый конусовидный колпак фиолетового цвета, обмотанный золотисто-желтой материей. В этом платье Мордко нельзя было отличить от сотен его сородичей, которые облюбовали для жилья на берегах бухты Золотой Рог богатые кварталы Хаскёе, Кассым-Паша, Галата и Мумхан. Евреи жили в семнадцати кварталах Истанбула, но большая их часть селилась поближе к местам оживленной торговли; а где самое прибыльное место, как не порт Халич-Галата?
Мордко не удалось зацепить Ваньку историей с московитом, проданным на галеры. Осторожный, битый жизнью Ванька Грязь не преисполнился к нему горячей благодарностью и не стал исповедоваться берестейскому купцу в делах, касаемых князя Радзивилла. Вопреки замыслам Мордко, они так и не сблизились, не стали закадычными дружками, несмотря на родство душ, поднаторевших в интригах.
Когда Мордко после долгих и бесплодных маневров вокруг да около Ваньки наконец не выдержал и спросил прямо, какое задание дал ему князь Радзивилл и сколько он платит за службу, которую легкой никак не назовешь, московит состроил постную, предельно честную физиономию и ответил: «Я твой должник, Мордко. Ты сделал мне доброе дело, и я отвечу тем же. Только скажи. Но это наши личные отношения. Что касается князя, то я дал ему слово служить честно, а значит, сохранение его тайны — моя наипервейшая обязанность. Записываться в иуды у меня нет ни малейшего желания. Даже если мне предложат в десять — да что в десять, в сто! раз — больше, чем я получаю у князя».
Конечно же, Ванька Грязь врал. За деньги (тем паче, за большие) он готов был продать кого угодно. Тем более что князь Радзивилл не был для него отцом родным или хотя бы близким родственником. Однако новообращенный католик Иван Грязной до смерти боялся ордена. О каре Господней за предательство ему как бы вскользь, притом с мягкой пастырской улыбкой, намекнул архиепископ Юрий Радзивилл. И Ванька верно понял этот намек, приняв его слова как угрозу.
А то, что иезуиты способны достать любого человека, где бы он ни спрятался, бывший офеня знал не понаслышке. В бытность Ваньки коробейником на его глазах умер в страшных мучениях бывалый грек-офеня, который, как потом оказалось, скрывался от папской инквизиции на бескрайних просторах Московии. Но иезуиты и там его достали. Все коробейники ели из одного котла, а отравился только он один. Как это могло случиться, бродячие торговцы терялись в догадках.
Но перед кончиной грек рассказал, по чьему приказу его отправили на тот свет. Вот только кто именно это сделал, он не знал. И выяснить это не удалось. С той поры офени уже никогда не собирались вместе, а их товарищество разбежалось кто куда, потому что никто не доверял друг другу, как прежде.