Демин нервно сглотнул, на него, не отрывая глаз, смотрит солдат, совсем еще юное лицо, бритая голова в кровавых коростах, взгляд полон ужаса и боли, вместо ног – перемотанные окровавленными бинтами и тряпками уродливые культи. На соседней полке барахтается и завывает от боли другой солдат, его пытается утихомирить одна из медсестер, на вид совсем еще школьница. Ее некогда белый халат обильно перемазан кровью.
– Ну чего ты, миленький. Ну чего ты? Сейчас все пройдет, – приговаривает она, а солдат продолжает выть нечеловеческим голосом. Над ним застыл военврач, молча орудует инструментами в ужасной ране на предплечье, слышно, как там звякают сталью эти инструменты. Еще одна сестра прямо над раной держит керосиновую лампу, огонек дрожит как осенний лист на ветру. Хирург с силой надавил, солдат заорал во все горло, стал брыкаться. Медсестра из последних сил пытается его удержать, приговаривает:
– Ну, милый, потерпи! Еще немного потерпи!
Вскоре крик сошел до хрипоты, в медный таз с грохотом посыпались один осколок за другим.
– Боже! Вот это муки нечеловеческие… – произнес кто-то сдавленно.
В следующем вагоне уже никто не кричит, слышны лишь кряхтения да изредкие постанывания. На полках лежат сплошь все перемотанные в бинты и тряпки с застарелой кровью тела, у многих вместо рук и ног безобразные культи, медсестры прохаживаются между рядами этих обмотанных как египетские мумии калек, иногда останавливаются и приговаривают – «все хорошо будет, милый», а сами глотают слезы.
Дальше пошли уже вполне себе обычные вагоны. На деревянных скамьях сидят солдаты, встают, ходят взад-вперед, опять садятся. Ни криков, ни стонов. Раненых выдают лишь перевязки на руках и ногах. В тамбуре битком народа, курят самокрутки и осторожно ощупывают в кроваво-грязных разводах бинты. Несколько пар глаз жалобно смотрят на глазеющих на них танкистов.
Игорь не стал смотреть вслед удаляющемуся медпоезду. Он задрал глаза в голубое небо. Ну и что, подумал лейтенант. Война ведь не игрушка, могут и ранить, и убить могут. А трусить – дело последнее.
Танкисты без слов отходят от окон, разбредаются по вагону. Хмурятся. Игорь задвинул окно и опустился на жесткую полку вагона. Перед глазами так и не унимается, бьется в конвульсиях солдат, рвет в клочья сестринский халат, сбитые в кровь пальцы хватают край полки.
Дурнота подступает к горлу – до сих пор в памяти этот тошнотворный запах гноя и крови – внезапно стало нечем дышать. Игорь спешно расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки, легкие стали жадно глотать воздух.
Баир насупился, глаза-щелочки уставились на газетный обрывок, который своими пальцами тут же превратил в самокрутку. Семен запустил было руку под пилотку – привычно потрепать курчавую шевелюру, но рука лишь наткнулась на колкий затылок.
– Н-да, дела… – озабоченно протянул Сема и тут же хлопнул себя по коленке и выпалил: – А я же давеча анекдот рассказывал. Так вот, говорит отец, если учились хорошо, дам курочку, а если плохо: ядом накормлю! Один из сыновей говорит: пап, а если один хорошо учился, а другой плоховато? Ну, получите курочку с ядом, говорит отец. Я не буду переплачивать.
Но никто даже и не шелохнулся.
– Будет тебе, Сема, – проворчал Демин. – Не смешно же совсем…
Сержант, как и все, сидит нахмурившись, на коленях устроился новенький ППШ, вскрытая магазинная коробка рядом, шершавые пальцы по второму кругу набивают желоб патронами.
Воцарилась звенящая тишина, было слышно даже, как Баир пыхает самокруткой да кто-то царапал грифелем на бумаге. Впрочем, еще молотками в уши бьет перестук колес.
Внезапно поезд дернулся. Тормозные колодки ударили по ушам противным скрежетом. Несколько солдат как мешки попадали с верхних полок вперемешку с вещами, амуницией и личным оружием. Кто-то взвыл, громко и грязно выругался. Игорь попытался удержать равновесие, однако больно треснулся головой о перегородку купе.
Демин просыпал все патроны, ППШ отлетел куда-то в угол. Он чертыхнулся, бухнулся на пол и принялся ползать. Спешно сгребает патроны, но блестящий желтый металл прыснул в стороны – чей-то сапог со всего маху вдавил кисть в дощатый пол вагона. Рома взвыл, со всей силы треснул свободной рукой в голенище, тут же высвободил и принялся дуть на отдавленную конечность. По коже расплывается красный отек с отчетливым рельефом армейского сапога.
– Вот зараза! Всю кисть отхайдохал! – проговорил Демин и бросил полный гнева взгляд на солдата, что угодил сапогом. – Как теперь машиной-то управлять, дубина стоеросовая!
В ответ солдат лишь виновато похлопал бесцветными ресницами.
Внезапно вагон содрогнулся, от оглушительного грохота заложило уши, вокруг на мгновение потемнело.
Игорь упал на колени и с силой сжал голову – боль отозвалась огромным молотом. Все звуки слились в свист. Лейтенант оторвал руки от головы и тут же пробежал взглядом по ладоням. Крови не было. Однако кроме зудящего свиста он все еще ничего не слышит. Он поднял голову, пробежал взглядом вокруг – стенка вагона разломилась надвое, несколько человек спешат в образовавшийся проем, полки и сиденья разлетелись в щепки, оконная рама разворочена.
На уцелевшей нижней скамье сотрясается мелкой дрожью солдат, он как очумелый выпучил глаза и вперил их в Игоря, рот открыт будто в беззвучной мольбе. Руки перехватили горло, между пальцами толчками прорывается алая кровь, огромными кляксами она ляпает на гимнастерку и тут же впитывается в ткань, словно чернила в промокашку.
Игорь мотнул головой, но взгляд вновь нашел истекающего кровью солдата, тот тянет трясущуюся руку к Протасову, глаза страшно выпучены, он что-то прохрипел и почти сразу же поник и бухнулся как тряпичная кукла в крошево стекла. Кровь расползается лужицей.
Лейтенант наконец оторвал взгляд от безжизненного тела солдата. Осмотрелся. Дальняя часть вагона раскурочена, вагонная ось пробила пол, исковерканный металлический каркас уродливым скелетом изгибается внутрь, еще пару минут назад нарядные букеты цветов теперь разбросаны повсюду ненужным хламом, в нескольких метрах валяется изувеченная межвагонная дверь, из-под нее выглядывают сапоги, один из них еще бьется в судороге.
Раздался еще один разрыв, Игорь машинально вжал голову в плечи и тут же почувствовал, как кто-то крепко схватил его за шиворот и с силой дернул в сторону, сквозь оконные проемы на пол брызнула земля, крошка забила рот и уши лейтенанта, он закашлялся, попробовал метнуться в сторону, но тщетно – кто-то упорно тащил его в сторону. Игорь попытался перехватить руку, сжимавшую ворот гимнастерки, но кисть, будто намыленная, соскальзывает.
Наконец Игорь бухнулся на насыпь, мелкие камешки больно впились в шею, щеки и лоб. Он застонал. Его перевернули, солнечный свет больно ударил в глаза, Игорь заслонился от жалящего солнца ладонью.
Кто-то окатил его холодной водой – лейтенант попытался вскочить, но сил хватило лишь на то, чтобы приподняться. Перед глазами пляшут разноцветные круги. Наконец в цветастой пелене стали проступать знакомые фигуры. Перед ним стоит Демин с флягой, рядом Баир, в метре от него – на корточках озирающийся по сторонам Семен Горобец. Немного поодаль лежат несколько бойцов, плащ-палатка заботливо накрывает тела, еще свежие кровавые пятна огромными кляксами растекаются по ткани.
– Что за чертовщина, сержант? – смог выдавить из себя Игорь, рука принялась растирать пульсирующие болью виски. В ушах по-прежнему звенел свист, но часть звуков он уже может различить. Вполне себе слышны отдельные выкрики, редкий треск не то ружей, не то автоматов и постоянный резкий гул где-то в небе. Солдаты задирают головы, по нестройным рядам бежит ропот: «Самолеты?»
– А ведь точно самолеты. С крестами. Значит, немецкие, – упавшим голосом произнес Демин, голову задрал так, что покачивается, глаза провожают в небе гудящие черные точки.
– И неужели это они нас разбомбили? – вопрошает Игорь, он осматривает раскуроченные вагоны, трупы, раненых и все не может поверить в происходящее.
– Как говорит Сема, «таки да», – ответил Роман. – Ну как разбомбили, командиры говорят – сбросили пару бомб, а теперь гоняются за нашим «ишачком».
– Но как же это?..
Ему не ответили.
Игорь до рези в глазах всматривается в голубое июньское небо, руку приложил козырьком. Наконец на бирюзовой голубизне приметил крохотную букашку-точку, она извивается, дергает из стороны в сторону, пытается вильнуть то вверх, то вниз, возле нее проносятся ярко-огненные струи пулеметных очередей. За ним закладывают виражи «бочку» и «иммельман» два «мессершмитта». «Ишачок», отчаянно кружит, штопором падает вниз, затем резко берет вверх, ему даже удается обстрелять один из «мессеров».
Однако вскоре им удалось подловить «ишачок» на вираже – один из немецких самолетов все-таки удачно вынырнул и полоснул пулеметной очередью. И-16 качнул крылом с красными звездами и стал стремительно терять высоту, за «ишачком» потянулся жирный дымный след.
– Вот же курва, а!.. – зло ругнулся Демин. Он, как и все остальные, наблюдал за воздушным избиением смелого, но практически бессильного в борьбе с «мессерами» «ишачка».
Один из немецких истребителей рванул за советской машиной, а второй дал разворот и направляется на недавно им же разбомбленный эшелон.
– Мать моя. Да он же обратно к нам летит!
Немецкий самолет действительно взял курс на подбитый железнодорожный состав, от приближающегося воздушного потока заверещала сирена самолета. Игорь сморщился, только-только отошел от свиста, и вот тебе на – верещание похуже соседской малышни по московской коммуналке. Игорь попытался отползти, но нарастающий вой будто сковал по рукам и ногам, по венам бегут кусочки льда, в голове разгорается тихая паника. Лейтенант в силах лишь завороженно смотреть на стремительно приближающийся хищно заостренный нос «мессершмитта». Мелькнуло перекошенное надменной злобой лицо пилота, из пушек на крыльях брызнуло пламя, Игорь успел лишь сжаться в комок, рядом на метр взметнулись фонтаны раскаленной земли. Вой с силой ударил в уши, перехватил дыхание и окончательно превратил кровь в лед. Огромная тень накрыла лейтенанта, встречный поток гигантской волной ударил в тело.
Вой стал стремительно удаляться. Игорь наконец нашел силы пошевелиться, бросил короткий взгляд в небо – самолет быстро превращается в черную точку. Пока и вовсе не исчез в безмятежном июньском небе. Он облегченно выдохнул, но тут же ошарашенно вскрикнул – чья-то мощная сила вновь рванула его за шиворот, он опять бухнулся в насыпь, вновь острый щебень впился в кожу. Лейтенант оторопело поднял глаза, рядом с ним упал запыхавшийся Баир Шагдаров.
Они встретились взглядом, Баир выдохнул и подмигнул.
– Ну все, товарищ лейтенант. Кажись, не прилетит-то больше немчура.
Игорь медленно опустил голову, внутри все еще клокочет ужас от этого рева, бьет по рукам и ногам, отзывается противными мурашками в пальцах, гимнастерка, пропитанная холодным потом, противно липнет к телу.
Рядом раздалось шуршание, прозвучал бодрый шепот:
– Товарищ ротный, живой?
Игорь перевел взгляд. На него уставилось чумазое лицо Романа Демина. Гимнастерка местами изорвана, вместо одной петлицы светлел ромб, другая несуразно повисла на нитке, рот растянут в улыбке, хотя заметна ее натянутость, оттого она и вовсе кажется придурковатой, неуместной.
– Эка он нас… Ка-ак завоет, я чуть в штаны не наложил!
– Таки правильно, что не обгадился, – раздался рядом голос с одесским акцентом. Лейтенант нахмурился, из-за спины вынырнуло еще одно придурковато улыбающееся лицо, на этот раз Семена. – А то чего доброго слетелись бы еще. Они ж еще те мухи помойные.
Кто-то коротко хохотнул.
Игорю уже не до шуток, глаза уставились на приближающуюся фигуру. К ним бежит командир в черном кителе, рука поддерживает фуражку с разбитым козырьком, на околыше поблескивает кокарда железнодорожника.
– О! Смотри – начальство бежит! – Демин ткнул в приближающуюся фигуру.
Железнодорожник с ходу перепрыгнул искореженную вагонную ось. Споткнулся о тело бойца, ругнулся, ноги разъехались, в сторону полетела щебенка, но равновесие все-таки удержать смог.
– Во дает!.. Прыткий начальничек-то.
Игорь недовольно глянул на Романа, нахмурился.
– Отставить разговорчики! – скомандовал лейтенант. – Привести себя в порядок и построиться!
Танкисты неохотно поднимаются, поправляют гимнастерки, отряхиваются. Подлетел железнодорожник, глаза навыкате, злые. С ходу бахнул:
– Ну чего прохлаждаетесь?
На петлицах блеснул прямоугольник. Игорь собрался было ответить, но капитан-железнодорожник и слова вставить не дал.
– Через полчаса здесь другой состав должен пройти. Литерный! – продолжает громыхать капитан. – Так что все бегом восстанавливать пути, поврежденные платформы сбрасываем на хрен! Даю времени пятнадцать минут! Паровоз уже под парами!
– А раненых и убитых товарищей куда?
– На хрен сбрасываем с насыпи! Некогда возюкаться с ними. У меня поезд литерный на подходе.
– Это как так сбрасываем? Да еще и на хрен! – бросил Роман Демин, глаза недобро поблескивают. – Это же товарищи наши, танкисты…
Железнодорожник остановился, зыркает по лицам танкистов.
– Навстречу идет еще один санитарный поезд, подберет! – бросил железнодорожник и тут же процедил: – Поэтому к херам ваши сантименты бабские! Живо помогать восстановить проезд! Это приказ!
– Вот же сволочь… – в сердцах произнес Демин вслед удаляющемуся железнодорожнику.
Протасов огляделся, железнодорожный состав растянулся метров на триста, несколько платформ завалились, от удара техника соскочила с платформ и почти наполовину зарылась в щебень железнодорожной насыпи. Защитный брезент местами сорван, обгорелый край ошметками разбрасывает пепел, из-под него виднеется свежевыкрашенная малая пулеметная башня и 75-миллиметровый ствол главного калибра.
Один пассажирский вагон скатился под откос и раскололся на две части, из зияющей дыры торчат изуродованные тела, рядом в пыли вперемешку с кусками дерева и металла валяются оторванные конечности. Кровь, куски плоти перемешаны в грязную кашицу. Дурнота толчками подступает к горлу Игоря.
Впереди паровоза зияет огромная воронка, куски рельсов уродливыми искореженными клыками торчали во все стороны, шпалы разорвало в труху. Возле воронки уже крутятся солдаты, несколько рабочих в черных распахнутых тужурках на голое тело орудуют огромными молотами, жилы вздуваются на груди и руках, пот струится по бритым головам, солеными дорожками стекает за шиворот. Молоты со звоном поочередно высекают искры из неподатливого металла. Постепенно рельса выпрямляется и на нее тут же накладывают металлический уголок, гвозди-костыли с треском вонзаются в пропитанную маслом и кровью шпалу, фиксируют временную заплатку.
Группа солдат метрах в пяти от железнодорожного полотна суетится, разворачивает огромный брезент, на него осторожно укладывают раненых, кого успели – перевязали, а кому лишь наспех перетянули кровоточащие раны. Тем, кто уже начал отходить от болевого шока, вкалывают остатки морфия, что удалось насобирать в походных аптечках. Нестройный хор стонов и выкриков то затихает, то разгорается с новой силой. Раненые, что в сознании, обреченно смотрят на своих спасителей, молят не бросать их, но солдаты отворачивают перепачканные кровью и копотью лица, пытаются спешно скрыться с глаз долой.
Платформы с танками все-таки решили не бросать. Капитан-железнодорожник бегает как ошпаренный вокруг танкистов, орет, плачет, подгоняет. Вскоре он уже не говорит – хрипит! В конце концов обреченно произнес: «Все! Жизнь моя кончена!..», махнул рукой и заперся где-то в головном вагоне.
Игорь смотрит на штабной вагон, размышляет – застрелится или нет до приезда НКВД?
Но нет. Минут через десять дверь вагона распахнулась, и на насыпь спрыгнул капитан-железнодорожник, на плечах поверх кителя – роба путейца.
Решено опрокинувшуюся технику из насыпи вызволять и ждать спецсостав. Капитан-железнодорожник взялся помогать танкистам, молча и зло ворочает железом.