— Кстати, на этом участке есть и третья крепость — Мечня. В пяти верстах южнее Рущука. Отсюда проложена свежая дорога на Сливно.
Генерал Скобелев схватил карту, отодвинув тарелку, развернул.
— Вы давно эти карты получили?
— На днях.
— Значит, успели отпечатать. Свежая дорога нанесена. На французской карте ее не было, — сказал Николай Дмитриевич, когда увидел, что генерал разворачивает и вторую карту, которой до последнего времени пользовались войска.
— Десятиверстка все-таки лучше, — похвалил карту генерал. — Как я уразумел, это ваше изобретение?
— Наших геодезистов. — Николай Дмитриевич скромно разделил славу со своими подчиненными.
— Новых карт все равно мало, — не стал скрывать начальник штаба отряда. — По одной выдам командирам полков.
— Обязательно выдайте артиллеристам, — подсказал гость. — Им вести огонь по крепостным укреплениям. Укрепления нанесены с точностью до метра. Если артиллеристы умеют пользоваться буссолью, прицельный огонь будет обеспечен. А что касается целей, в частности за гребнями высот, обнаружить их сможет наблюдатель-лазутчик.
— У вас, Николай Дмитриевич, есть такой наш общий знакомый Фаврикодоров. Он с вами?
— Со мной. Я ему поставлю задачу. Но на этом участке переправлять на тот берег не рискую. Ночи лунные. Мы скоро закончим наш маршрут. Это будет в Калафате. Там уже рукой подать до Сербии. Пошлю через Сербию. Для него это будет безопасней.
По пути на Калафат полковник готовил своего лазутчика к непривычной для него роли — в качестве разведчика-наблюдателя. Он должен будет обнаруживать и засекать цели на всем побережье — от Систово до Рущука, чтобы эти цели могла подавить артиллерия, когда начнется форсирование.
Николай Дмитриевич был осведомлен, что форсирование намечено на вторую или третью декаду июля, когда дни станут короче, ночи безлунные, а Балканы в это время года окажутся во власти атлантического циклона. Точную дату переправы не знал еще никто.
На случай, если не разыграется стихия, а форсирование нельзя будет откладывать, русские инженеры предложили техническую новинку: электрические фонари, названные потом прожекторами. При их подключении к батареям на целых три километра они ослепят противника. Ширина Дуная в районе Систово примерно километр. Фонари испытывали на Волге, где ширина реки равнялась ширине Дуная. По заключению комиссии Главного штаба, получилось неплохо, с оценкой «весьма удовлетворительно».
Михаил Дмитриевич Скобелев не хотел отпускать товарища, просил остаться еще хотя бы на одни сутки. С часу на час должен прибыть на станцию вагон с необыкновенной лошадью английских кровей. Лошадь ему подарил его отец, командир казачьей дивизии. А отцу презентовал военный агент Николай Павлович Игнатьев, посланный в Лондон лично по заданию императора. Император поставил перед ним необъятную задачу, а именно: «изучить все новейшие достижения артиллерийского и инженерного дела в Англии и установить возможность их применения в России, а также привести в ясность военно-политические замыслы врагов наших в Европе и Азии».
Об этом разведчике ходили уже легенды. Но славу ему принес один маленький предмет. Он его вывез из Англии. Впоследствии предмет был оценен в миллион золотых рублей.
Этот случай не обошел печать стороной. Столичные газеты Лондона сообщили: однажды в Британском музее впервые был выставлен на всеобщее обозрение до того строго засекреченный новейший образец патрона. К стенду подошел молодой человек славянской внешности, взял в руки этот единственный в своем роде экспонат, принялся его рассматривать. В это время группу посетителей пригласили в другой зал, и молодой человек, словно по рассеянности, сунул патрон в карман. Служитель музея попросил его положить предмет на место, иначе он применит силу. Экскурсант тут же сослался на свою дипломатическую неприкосновенность, и пока служитель бегал уточнять, как подступиться к дипломату, посетитель музея выбежал на улицу, смешался с толпой. Спустя несколько дней он был уже в Санкт-Петербурге. Здесь ему сделали внушение, но похвалили за ценный экспонат и послали в качестве военного агента в Среднюю Азию.
Из Англии офицер Игнатьев успел привезти лошадь, выносливую и чрезвычайной красоты.
Как же генералу Скобелеву не показать было желанному гостю такую редкость?
Николаю Дмитриевичу нельзя было задерживаться, иначе у него ломался график продвижения по согласованному с профессором Обручевым маршруту. Нужно еще было посетить Зимницу, где предстояло встретиться с агентом Иваном Хаджидимитровым, отважным лодочником и страстным голубятником, оставить ему инструкции.
— Очень жаль, очень жаль, — повторял генерал Скобелев. Ему как прирожденному кавалеристу хотелось похвалиться лошадью, этим необычным подарком отца.
Гость заверил:
— Мы же будем встречаться! Вот вернется Фаврикодоров…
— А вернется он до форсирования?
— Надеюсь.
В этого агента полковник верил как в себя. Но агент, как и все люди, не просто под Богом ходит. В стане врага агент ходит по лезвию кинжала.
Калафат. 1877. 31 мая
В румынском селении Калафат, что возвышается на крутом берегу напротив турецкой крепости Виддин, как и предполагалось, нашелся человек, согласившийся переправить Фаврикодорова в Сербию.
Звали его дедко Митя, это был старый контрабандист из валахов. На голове — копна густых волос, побитых сединой и подвязанных черной лентой. Левый глаз вытек, образовав глубокую впадину, зато правый смотрел пристально, словно просвечивал насквозь.
«Просветил» он и Фаврикодорова.
— Ты кто? — спросил он прямо. — Турок или грек?
— Болгарин.
— В тебе болгарского, — засмеялся старый контрабандист, — как во мне мадьярского. А то, что в твоих жилах есть и турецкая кровь, это, может, и лучше. И в Сербии турки хватают болгар. Если они тут случайные — голову отрубят, всего и делов-то. Надо говорить по-турецки и чем-нибудь промышлять. Купи у меня ящик с рыболовной снастью. Спрос большой на крючки на всем побережье. Их у меня считано-несчитано. Не торговец я.
— А как же тогда у вас оказался ящик?
— Тут я одного перевозил с того берега. Он шел и торговал крючками, чтоб его не заподозрили, что он австрийский шпион.
— А вы откуда узнали?
— У меня хоть и один глаз, а человека видит насквозь. Вот и ты к туркам направляешься кое-что высматривать.
— А может, я — турецкий шпион?
— Турецкие шпионы переправляются у Паланки. Мой племяннику них подрабатывает. — И, подмигнув единственным глазом, задорно произнес: — Хорошо, когда люди воюют, тогда к нашим услугам и те, и эти. На войне жизнь дорожает, человек дешевеет.
Константин купил у старого контрабандиста ящик с рыболовной снастью. Ящик, судя по виду, побывал уже во многих руках. За перевоз дедко Митя взял умеренную плату.
— По таксе, — сказал он. — Будешь возвращаться, вон на сук той вербы накинь белую косынку, дождись ночи, и я за тобой приеду.
Он показал на корявое дуплистое дерево. Оно стояло довольно далеко от берега. Заметит ли дедко Митя белую косынку? Сигнал примитивный. Хотя, как сказать, примитивное чаще всего надежней.
Уже вечером на закате солнца Константин входил в каменные ворота крепости Виддин. Вчера, стоя с полковником за кирпичной изгородью на окраине Калафата, эти ворота они рассматривали в подзорную трубу. Видел ли он сейчас высокого человека в малиновой солдатской феске с ящиком через плечо?
Хотелось, чтоб он увидел и спокойно повернул свою лошадь на восток. Ему нужно было возвращаться в Зимницу. Там у него намечалась встреча с офицером штаба генерала Драгомирова, ведавшего вопросами разведки.
От Виддина до Никополя. 1877. Июнь
В кофейне, куда зашел Константин перекусить и выпить кружку обжигающего, по-настоящему турецкого кофе, было многолюдно. Посетители — в большинстве своем солдаты низама[3]. Его тоже приняли за солдата, но уже отставного, к тому же боевого ветерана, о чем на левом виске свидетельствовал след осколка снаряда.
Не успел он сбросить с плеча наполненный рыболовным товаром ящик, как в кофейню нагрянул патруль полевой полиции — два мордатых солдата и пожилой усатый сержант с голубыми петлицами. Они сразу же направились к столику, за которым присел человек в выгоревшей на солнце феске.
— Документы, — потребовал сержант.
Константин предъявил свидетельство ветерана Крымской кампании.
Сержант читал, перечитывал, смотрел на сидящего за чашкой кофе ветерана. Константин знал, что этот потертый на изгибах документ был подлинным. Он принадлежал недавно умершему отставному солдату и похороненному на городском кладбище в Скутари — это через пролив напротив Константинополя.
— Торговец?
— Угадал, сержант.
— Патент имеется?
Патент был оформлен на имя Хаджи-Вали, отставного солдата, ветерана Крымской кампании, на случай, если придется торговать знакомым товаром — рахат-лукумом. А тут неожиданно попал в руки другой товар — рыболовные принадлежности.
Хорошо, что Николай Дмитриевич предусмотрительно предложил в патент, «дающий право продавать рахат-лукум» вписать строку: «и иной другой товар в пределах всей империи».
— Куда направляетесь?
— В Никополь.
— Покажите, чем торгуете.
Константин раскрыл ящик. Рахат-лукумом здесь и не пахло, но рыболовные крючки тут же приковали алчный взор сержанта.
— Я вижу, что вы рыбак, — сказал Константин. — Как человеку, с которым меня роднила служба солнценосному, я вам презентую вот эти два крючка. С них не сорвется любая дунайская щука. Мне их привез капитан Миллер, мой бывший командир. Он недавно вернулся из отпуска.
Отдыхал у себя дома, в Германии. Говорят, теперь будет командовать табором. На слыхали?
— Что-то слышал, — промямлил сержант, возвращая «ветерану» его документы.
Уже когда кофейню покинули полицейские, сидевший за соседним столиком испитого вида болгарин подмигнул Константину, показывая на дверь:
— Легко ты отделался, дружище. За каждого чужого они берут деньги.
— Я ему подарил каленые крючки. Они дорого стоят. Это вам подтвердит любой настоящий рыбак.
— А что мне подаришь, если я тебя доставлю в Никополь? Завтра меня туда посылает хозяин, господин Цырлин. Тебе, торговцу, не понять, что такое — служить у хозяина. Если у тебя много крови — будет мало, а то и совсем не останется.
Чувствовалось, болгарин перебрал, смешивая вино с плиской, чтоб крепче ударяло в голову. Вот и говорил, что хотел. Трезвый — промолчал бы.
«Мне-то не понять, что такое хозяин-кровопийца? — про себя возразил Константин. — Хозяева, что в Одессе Коган, что в Виддине Цырлин, — мерзавцы одной масти».
Вслух произнес:
— Сторгуемся. А если я у вас заночую, то и добавлю за ночлег.
Ночлег был кстати. Уже третьи сутки Константин не смыкал глаз, а после чашки кофе совсем разморило. День хотя и выдался не знойным, и небо было затянуто облаками, все равно давила духота, как перед дождем.
Со стороны селения Кула влажный ветер доносил гнилой запах заросшего тростником болота. И зачем турки возвели крепость в таком неподходящем для житья месте?
Ответ напрашивался простой. Это был стык нескольких стран: подневольной Болгарии, вечно бунтующей Сербии, ко всему безучастной Валахии. Отсюда рукой подать до Австро-Венгрии, от нее немного восточней — Румыния, подмявшая под себя измученную Молдавию, а еще восточней — Россия, это смертельно опасное для Порты славянское государство. Однажды астролог султана Абдул-Азиза по расположению звезд установил, что Россия со временем превратит Порту в карликовую звезду. Астрологу отрубили голову.
В Виддине всегда располагался крупный гарнизон, в отдельные годы сосредотачивавший до тридцати тысяч пехоты и кавалерии. Отсюда на подавление славян посылались отборные войска — янычары и башибузуки, приученные рубить головы каждому, на кого укажет наместник султана.
Еще не так давно из Виддина шли войска в верховья Дуная — турки осаждали Вену. Но со временем могущество их иссякло, и теперь они уже не мечтали покорить Европу, стремились удержать то, что добыли мечом за пятьсот лет почти непрерывных войн. А добытое мечом, как известно, вечно не удержишь, кто посильней — отнимет. А у сильного отнимет сильнейший. И так, по всей вероятности, до бесконечности, пока люди не изведут друг друга до последнего младенца.
Обо всем этом говорили два собеседника: Константин Фаврикодоров (по документам турок Хаджи-Вали) и работник купца Цырлина болгарин Антон Игуменов. Оба они направлялись в Никополь.
Хаджи-Вали вез никопольским рыбакам немецкие каленые крючки и другие рыболовные снасти, а болгарина хозяин послал за винными бочками. На бочках Цырлин разбогател.
Он уже не первый год покупает у молдаван вино в дубовых бочках.
Вино в Болгарии не удается продать даже за гроши — своего, хорошего, достаточно и по дешевой цене, а вот бочкам, в той же Франции, цену не сложишь. Так что бочки для молдаван — это всего лишь тара, а для Цырлина — прибыльный товар.
Игуменов с рождения живет в Виддине, знает все, что делается в крепости. Слово за слово, рассказал, что до последнего времени в гарнизоне было пятнадцать тысяч отборных войск, сегодня и десяти нет.
— Сняли даже крепостные орудия. Не все, конечно. Десяток оставили. На всякий случай, — говорил он, как хвалился.
— Небось, продали, — предположил Константин.
— За такую продажу головы снимают. Еще в апреле, когда Россия объявила войну, орудия перевезли в Никополь. Да ты сам их увидишь на крепостных стенах.
— Зачем их перевозить, Виддин тоже крепость?
Игуменов тихо засмеялся.
— Вот что значит торговый человек. Быстро ты забыл, зачем перетаскивают орудия.
— Знаю, стрелять будут.
— Теперь — в точку. Там, я от офицера слышал, русские будут переходить Дунай.
— Значит, туда же и солдат погнали?
— Погнали их дальше. Аж в Рущук.
— А туда зачем?
— И там будут русские переходить.
— И тоже от офицера слышали?
— Ты в кофейне посиди вечерок, когда офицеры наливаются плиской. У них только и разговору о приближении русских.
— Но мусульмане вино презирают.
— Вино, но не плиску. Турецкий офицер любит жизнь, и отдавать душу Аллаху не торопится.
— А кого же тогда под пули посылают? — Константин вызывал Игуменова на откровенность. Он, считай, каждый вечер слышит, о чем говорят и спорят турецкие офицеры. Этого испитого болгарина они видят в кофейне не первый год, многие знают, и не в последнюю очередь полевая полиция, что Игуменов — работник торговца Цырлина, а Цырлин у местного начальства человек свой, первый жертвует деньги на процветание империи.
— Кого посылают под пули? — переспросил Игуменов и кнутовищем показал на стайку болгарских мальчишек, пасших у дороги козье стадо. — Раньше их посылали. Ребятишек превращали в янычар. И они резали своих кровных братьев, а сестер насиловали, того не зная, что это их кровные сестры. Впрочем, вам, туркам, этого не понять.
«Меня принимает за турка. Для дела это уже хорошо, — думал Константин. — А вот то, что мне этого не понять, — обидно. Мой Гочо меня зарежет, если мы еще раз встретимся. Нет, он уже не мой. Он — живая собственность султана».
Сидя рядом — плечо к плечу — с братом болгарином, Константин даже отдаленно не мог себе представить, что у него на родине в Габрово растут двое мальчишек. Родная мать им внушила, что Раджи-Ахмед, мудир почтового отделения, вовсе не их отец, а всего лишь отчим, а родной отец сражается за Болгарию и он скоро вернется с дедом Иваном.
Мальчишки спрашивали:
— А кто же тогда дед Никола?
— Отец вашего отца, — отвечала их мать Марьяна. — А дед Иван — он дед всем болгарам. Живет в крае, где полгода — зима, а полгода — лето. Любящие свою родину болгары едут к деду Ивану учиться.
— И мы поедем?
— Обязательно. Только вы об этом — никому. Не проговоритесь отчиму. Тогда он меня зарежет.
Ах, если б знать человеку, кто и где о нем думает, не было бы в мире столько тайн. Тогда и беды можно было избегать.