Доктор Руннефельдт отправился в Янтарную комнату, чтобы сообщить новость. Здесь уже стояли двадцать заполненных ящиков, в которых не хватало только древесной стружки. Шесть столяров сколачивали остальные ящики.
— У нас есть стружка! Сколько нужно! — радостно выпалил Руннефельдт. Всё идёт как по маслу! Герр Вахтер, можете больше не беспокоиться!
— Скоро всё закончится, — сказал вечером Вахтер Яне. — Если Руннефельдт действительно возьмёт меня в Кёнигсберг, что будет с тобой? Нам придется расстаться… и когда мы снова увидимся? Что бы со мной ни случилось, ты должна пережить войну, доченька.
Яна кивнула. Она готовила Вахтеру ужин и обдумывала план, которым была занята уже четыре дня. Она не рассказывала об этом Михаилу Игоревичу, он бы ее отговорил, да еще и отругал.
Доктор Волтерс был поглощен упаковкой произведений искусства. Для каждой бесценной иконы (многие принадлежали к известной новгородской школе) он приказал сделать коробки из толстой бумаги или картона. Потом разобрали и уложили по ящикам люстры. Трудности возникли только с кроватью Екатерины II и стульями с пенисами… Доктор Руннефельдт пообещал Волтерсу только два грузовика. Янтарная комната прежде всего. Если останется место, тогда пожалуйста. Насчёт мебели от Верховного командования не было никаких распоряжений, а о резных позолоченных пенисах вообще никак не упоминалось. Всё это не входило в приказ «О прерогативе фюрера». Подобные предметы ценил лишь любитель женщин Йозеф Геббельс.
— Надо забрать двадцать тысяч книг, — сказал Волтерс. — Это рукописи из монастыря под Мюнхеном. Заглавные буквы написаны кобальтом, пурпуром и золотом! А к библейскому тексту сделаны иллюстрации. Доктор Руннефельдт, мы должны это забрать. Обязательно нужно найти место.
— Главное — Янтарная комната, — в который раз повторил доктор Руннефельдт. — Возможно, вам и повезет, доктор Волтерс.
Ранним утром тринадцатого октября началась погрузка. Двадцать семь больших ящиков были заполнены фрагментами Янтарной комнаты. Прежде чем их погрузить, доктор Руннефельдт написал на крышке каждого свою фамилию. Ящики оказались очень тяжёлыми, и ему пришлось обратиться к генералу фон Хальденбергу за помощью.
Недалеко от Пушкина располагался сапёрный батальон из резерва командования, откуда в Екатерининский дворец прибыл взвод с передвижным краном и лебедкой.
— Осторожно! — попросил доктор Руннефельдт молодого лейтенанта, который командовал взводом. — Очень осторожно! В ящиках хрупкие предметы. Нельзя ни трясти, ни ронять — иначе будет катастрофа.
— Мои ребята — настоящие специалисты.
Лейтенант окинул взглядом окна разрушенных залов. Прямо из окна протянули толстую консольную балку и закрепили. Сработала солдатская смекалка: сапёры просто прибили толстые стальные скобы в подоконник, а внутри помещения — к голым стенам. Большую лебедку закрепили на конце балки.
Но и у специалистов бывают трудные минуты. Неприятность случилась не при спуске ящиков, а когда кран разворачивался к грузовику. Одна стропа порвалась, доктор Руннефельдт от ужаса схватился за голову, лейтенант выругался… но предотвратить падение не удалось. Ящик №19 выскользнул и с грохотом рухнул ребром на гравий.
— Ну вот! — в ярости выпалил доктор Руннефельдт. — Теперь в ящике одни осколки.
— Попрошу заметить, — хладнокровно произнёс лейтенант, — это не мы обвязывали ящик. Ответственность лежит на вас.
— Я разве вас упрекаю? — Оказалось, что голос доктора Руннефельдта тоже может быть громким, чего от него никто не ожидал. — Я лишь констатирую, что содержимое ящика придётся выкинуть!
— Это выяснится, когда вы его откроете и осмотрите. Может, вам и повезет. Ящик заполнен стружкой, а высота падения была небольшой.
— Но вы же не знаете, что внутри.
— Я и не хочу знать. — Лейтенант шагнул к ящику, который как раз спускали на лебедке, и оставил доктора Руннефельдта в одиночестве.
Погрузку закончили во второй половине дня. Для Янтарной комнаты понадобилось десять машин. Восемь грузовиков остались пустыми. Доктор Руннефельдт отправился во дворец и обнаружил доктора Волтерса в одном из полуразрушенных залов.
— Вам повезло, доктор Волтерс, — сердито сказал он. — В вашем распоряжении восемь грузовиков… Вы довольны?
— Еще бы! — Доктор Волтерс быстро вспомнил, что он решил оставить, когда рассчитывал только на два грузовика. — Тогда я заберу иконы и картины из дворцовой часовни и церкви. Вы видели этот прекрасный иконостас? Резные позолоченные оклады с драгоценными камнями и иконы известных школ.
— Да. Видел.
— Дайте нам всего один день, доктор Руннефельдт. Я прикажу работать всю ночь, чтобы его разобрать.
— Завтра утром мы выезжаем. Успеете? Мы не имеем права менять расписание транспортировки без согласования с армейским командованием. Вы сами знаете. Генерал-полковник Кюхлер будет недоволен.
— Я успею.
Нервы доктора Волтерса были на пределе. Восемь полных грузовиков… подарков для фюрера… Если за это из «Волчьего логова» не последует благодарности, это будет вопиющая несправедливость. А пять, или, скажем, десять икон из этого изобилия можно и себе прибрать. Никто не обратит внимания на десять пропавших икон из семи сотен.. А эти резные, позолоченные пенисы… их нет ни в одном списке, ни в одном документе об изъятии.
— Когда вы планируете отправляться?
— Думаю, часа в три.
— Могу я взять десять специалистов и сапёров?
— Спросите у лейтенанта, доктор Волтерс.
— Герр Руннефельдт, мы же делаем общее дело...
— Верно… но каждый — свою часть.
Волтерс сердито посмотрел вслед Руннефельдту, когда тот направился назад к грузовикам. Вот свинья, подумал он со злостью. Мерзкая задница. Я всё напишу в секретном отчёте и доложу Риббентропу. Этот доктор Руннефельдт никому не нужен, ему не поможет даже знакомство с Борманом и фюрером. В ставке фюрера настроение меняется быстро.
Он покинул развороченный зал и широким размашистым шагом направился по длинному коридору в дворцовую церковь.
Доктор Руннефельдт застал Михаила Вахтера сидящим на своей скамеечке посреди опустошённой Янтарной комнаты.
— Мы всё закончили, — устало сказал Вахтер. — А этот прекрасный пол вы не заберёте?
— Не сейчас… В следующий раз — непременно.
— Вы хотите приехать в Екатерининский дворец ещё раз, герр Руннефельдт?
— Обязательно, герр Вахтер. — Доктор Руннефельдт посмотрел наверх. — Нужно придумать, как снять потолочную роспись и не повредить её. Тогда и наборный паркет заберём.
— Когда вы уезжаете?
— Рано утром.
— Я бы хотел присутствовать и попрощаться с Янтарной комнатой.
— Ах, да… — Доктор Руннефельдт снова перевёл взгляд на расписной потолок, чтобы Вахтер не смог заглянуть ему в глаза. — Нам нужно выехать ещё до отправления колонны. Доктору Волтерсу, мне и вам.
Вахтера как будто ударило током. Он вздрогнул и прижал ладони к груди. Только бы не упасть, молил он. Сердце, успокойся… Выдержи это, пожалуйста, пожалуйста, будь сильным. Не подведи меня, сердце.
— Я правда еду с вами?.. В Кёнигсберг? Вы берёте меня, герр доктор? Я могу остаться с Янтарной комнатой?
— До Кёнигсберга — наверняка. Что будет там, не мне решать. Это зависит от доктора Фидлинга и гауляйтера Коха. Я вам об этом уже говорил. Вы готовы к отъезду?
— Да, герр доктор. — Вахтер глубоко и с хрипом вздохнул. — Всё уже упаковано. Три чемодана, вот и всё, что я возьму. Всё остальное принадлежит дворцу.
— Подумайте о том, что вы уже никогда не вернётесь в Пушкин. — Разве что после окончательной победы, если Екатерининский дворец сохранится.
— Я не переживаю о дворце, герр доктор, хотя мы, Вахтеры, прожили здесь больше двухсот лет.
— Я знаю. Вы и Янтарная комната принадлежите друг другу. Я надеюсь, что и доктор Финдлинг смотрит на это так же.
Доктор Руннефельдт втянул подбородок в воротник кителя, чтобы не показывать чувств. Увидев, что глаза Вахтера заблестели от нахлынувших слёз, он развернулся и быстро покинул разграбленную комнату.
***Десять грузовиков выстроились вдоль дороги, ведущей в Екатерининский дворец, строго придерживаясь плана. Кабины водителей были закрыты. У дворцовой церкви стояли восемь машин, туда продолжали грузить произведения искусства, которые забирал доктор Волтерс. Десять специалистов и взвод сапёров работали без перерыва: разбирали иконостас, снимали люстры, выносили китайские вазы и обитую парчой мебель в стиле барокко, складывали завёрнутые иконы и картины, гобелены и ковры. Доктор Волтерс стоял у двери и тщательно помечал вынесенные вещи в своём списке. Одна маленькая галочка. Выносите! Россия этого больше никогда не увидит.
Унтер-офицер Юлиус Пашке, уроженец берлинского района Веддинг, по профессии трубочист, сидел на подножке седьмого грузовика. Он был в карауле. Доктор Волтерс не хотел оставлять драгоценный груз без присмотра ночью, даже заколоченные ящики не помеха для солдата, если он захочет что-нибудь стащить. Каждые два часа караульные сменялись, но Юлиус Пашке задержался дольше. Его назначили командиром колонны с шестого по десятый грузовик и в придачу командиром караула.
Он сидел на подножке и курил сигарету за сигаретой, мечтал о бутылочке пива, которое из-за цвета прозвали «уринолом» или «писсолином», и предавался тягостным размышлениям. Он думал о своей жене Йоханне, красотке с упругой грудью и соблазнительно округлой задницей. С тех пор как Пашке ушёл на фронт — а его призвали в первый день наступления на Польшу — его постоянно мучил вопрос: что она сейчас делает? Одна ли она этой ночью в постели? На родине осталось много мужчин, рабочих военных заводов, например «Сименса», и они считали своей обязанностью не дать заскучать жёнам воюющих товарищей. Может, Йоханна одна из таких жен?
В последний отпуск Пашке пытался сделать ей ребёнка, но безуспешно. Почему — этого Пашке не знал. Все две недели он неутомимо трудился и вернулся на фронт, так и не отдохнув. В письме Йоханны говорилось: «Ничего не вышло, Юлиус. С польками ты совсем ослаб!» Это звучало одновременно и как упрёк, и как насмешка. И теперь лежит она под каким-нибудь мужиком, оставшимся по брони, и дышит ему в лицо. Господи, поскорее бы закончилась эта дерьмовая война…
Он вздрогнул и резко поднял голову. Перед ним стояла женщина в форме медсестры. Она подошла совершенно бесшумно, без шороха, как будто прилетела по воздуху.
— Вот это чудеса! — сказал Юлиус Пашке, отбросил сигарету и раздавил её мыском сапога. — Чего изволите? Измерить давление, пульс или провести дезинфекцию? Всё что угодно, сестрёнка. В штанах у меня точно повышенное давление…
— Я хотела вас кое о чём попросить. — Яна немного помедлила и села рядом с Пашке на подножку. Лёгкий запах духов напомнил ему о публичном доме в Риге. О-го-го… и как нарочно сейчас! Караульному нельзя ни с кем разговаривать. Девочка, я же попаду под трибунал — чёрт знает, что я делаю!
— Ну, красавица, говори, что тебе нужно? — произнёс он и покосился на Яну. Его взгляд остановился на её груди, и Пашке нервно почесал нос. Вот бы там пристроиться.
— Завтра утром вы едете в Кёнигсберг?
— Об этом уже все знают? Да, мы едем в Кёнигсберг.
— Это далеко?
— Отсюда? — Пашке прищурился и посмотрел на блеклое небо. Завтра будет дождь, подумал он. Поездка будет трудной. На русских дорогах можно все кости переломать.
— Если по прямой, то восемьсот километров. А по дорогам — девятьсот с гаком. Одно мучение… А если зарядят дожди, то засядем в грязи по самые оси. Так что…
— Мне надо в Кёнигсберг, — сказала Яна без фальши в голосе. Прозвучало очень правдоподобно. — В госпиталь №2. Меня туда перевели.
Существует ли вообще госпиталь №2, и как вообще именуют немецкие госпиталя, она не знала. Она просто набралась смелости и сказала всё это.
— Кенигсберг — красивый город! Он тебе понравится, сестрёнка. Купание на Куршской косе точно не забудешь, помяни мое слово!
— Вы возьмёте меня с собой?
— Я? В Кёнигсберг? С этими чертовыми ящиками?
— По железной дороге неудобно. Отсюда до Плескау, потом на Розиттен, дальше на Мемель… Я узнавала.
— А санитарный поезд в Кёнигсберг не идет?
— Нет, завтра рано утром нет ни одного санитарного поезда в Восточную Пруссию. А мне надо выехать утром. Крайний срок. Почему я не могу поехать с вами?
— Потому что это запрещено, красавица. У нас спецотряд, понимаешь? Любым штатским с нами нельзя.
— Я не штатская. Я же медсестра из Красного Креста.
— Это не имеет значения.
Юлиус Пашке ещё раз оглядел Яну. Вот милашка, решил он, но почувствовал угрызения совести.
— Девочка, я не могу...
— Пожалуйста. — Она положила ладонь на его руку и слегка погладила. К горлу Пашке подступил комок, сердце опять заколотилось, как тогда, в публичном доме в Риге, когда он стоял перед рыжеволосой Айной и показывал в качестве входного билета упаковку презерватива. — Меня никто не увидит и не обнаружит. Я спрячусь в кузове за ящиками.
— Это в лучшем случае займёт три дня… и может пойти дождь.
— Я выдержу.
— А если тебе захочется штруллен [2]?
Яна не поняла значение этого слова. В её лексиконе такого слова не было. Надо будет спросить у Михаила Игоревича. Однако она смело ответила:
— Я не захочу.
— Три дня? — Пашке посмотрел на неё с сомнением. — Это будет чудо медицины. Даже если с этим ты сможешь потерпеть, то как насчет абпротцен [3]?
— Как-нибудь. — Яна соблазнительно улыбнулась Пашке. — Так вы возьмёте меня с собой?
— Не знаю, не знаю… если заметят, меня пинком под зад отправят в рядовые. Дай мне время подумать, девочка. Приходи завтра рано утром, еще затемно. Я буду сидеть здесь на подножке.
Яна положила руку на плечо Пашке, поцеловала в лоб и сказала:
— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — И исчезла так же беззвучно, как и появилась. Как будто даже гравий не шуршал под её ногами.
Пашке смотрел ей вслед, пока она не исчезла за тёмной стеной. Как растворившаяся в воздухе тень. Надо подождать, решил он. Вряд ли появится такой же удобный момент. Уж точно не во время поездки в Кёнигсберг и не там, в госпитале, где её перехватят офицеры. Вот чёрт! Он достал новую сигарету, глубоко затянулся и снова захотел выпить целый ящик «писсолина».
Наступила ночь, когда Михаилу Вахтеру и Яне предстояло расстаться. Они долго стояли обнявшись, потом трижды, на русский манер, расцеловались в щёки. В такой момент никакие слова не шли в голову. После этого Вахтер простёр обе руки над головой Яны.
— Доченька, — сказал он торжественно. — Благослови и сохрани тебя Бог. Ты слышишь меня, Боже? Не оставляй, оберегай мою доченьку и сына Николая. Если понадобится, забери меня к себе. Господи, помилуй нас… Аминь.
Молча в полной тишине они собрали клеёнчатую сумку Яны. Она взяла с собой очень мало вещей: две смены нижнего белья и толстые чулки — наступала зима, а Вахтер предрек, что она будет суровой. Скворцы и аисты улетели на юг раньше обычного, дикие утки тоже уже собрались, и бобёр в дальнем конце парка сделал запасы на долгие зимние месяцы.
— Ты остаёшься здесь? — спросил Вахтер, когда сумка была собрана.
— На некоторое время, Михаил Игоревич. Пойду в госпиталь, он в школе имени Горького. Как-нибудь я постараюсь оказаться рядом с вами. А после войны сразу же поеду в Ленинград, к Николаю.
Вахтер смотрел, как она натягивает чепец медсестры, застёгивает воротник круглой брошью и надевает серое пальто. Господь меня вознаградил, что у моего сына такая жена, подумал он. Вахтеры всегда были счастливы в браке. Только прадед Пётр Германович имел троих внебрачных детей, слава богу, девочек. Каждый проступок прадеда сходил ему с рук, даже рискованная связь с кухаркой царицы Василисой. Ей хотелось стать второй женой Вахтеровского, но когда она родила от прадеда ребёнка, то строгая императрица сослала её в качестве тюремной кухарки в Петропавловскую крепость.