Помнится, перед отходом из Ильичевска, узнав о том, что один из матросов капитанский сын, я огорчился — в команде будет любимчик. Что ж, я не ошибся. В качестве «своего» Даня находится на усиленном режиме воспитания. По отношению к остальным Данилыч — терпеливый моралист, склонный к нотации, но Даня обладает способностью мгновенно вывести капитана из себя, сам заводится с пол-оборота, потом так же быстро остывает, и называется у него весь этот ритуал «поцапаться с батей»…
— «Восемь»! Спорит он!
— Ну не восемь. А ше, шесть? — Постепенно затихая, семья Кириченко возвратилась на корму. Перемирие было достигнуто решением «набить еще и кливер».
Лично мне казалось, что узлов — все девять. Норд свежел; в порывах яхту с корнем вырывало из воды и несло по воздуху. Берег Джарылгача давно исчез, мы пересекали широкий Каркинитский залив. Тяжелой синевой наливались скаты двухметровых валов. Дождь по-прежнему лил, и его капли висели неподвижно, летя: по ветру рядом с нами.
Должно быть, прошло несколько часов; я этого не чувствовал. Впереди открылся берег Крыма. Он был похож на срез броневой плиты, разделяющей небо и море.
— Буди штурмана, пускай определится! — весело закричал Данилыч. Это была емкая фраза. Во-первых, судовой врач назначался штурманом: его увлечение навигацией не прошло для капитана незамеченным. Во-вторых, я только сейчас заметил, что врач-навигатор спит, спит сидя. Его нос опустился на грудь, а из рук выпал карандаш и промокший блокнот…
Из путевых записей Сергея
12 июля, ветер N, пять баллов. Переход о. Джарылгач — бухта Узкая. Истинный курс 190. Девиация 10, компасный курс 180 на Межводное. Расстояние: 30 миль. Ориентировочное время движения: 6 часов. Первой откроется нефтяная вышка на Бакальской косе, слева от курса 20. Берег согласно лоции откроется за 8 миль, в 12.30. Створы Ярылгачской бухты: см. «Огни и знаки Черного моря». Затем курс 220, компасный 210, и все это нужно помнить, когда тебя будят!
— Так где мы? — Капитан явно иронизировал.
— Киммерия… — пробормотал Сергей, глядя на стремительно растущий берег. Древнее название Крыма прозвучало античным ругательством. — Где нефтяная вышка?
— Нету, снесли. Твои действия?
Навигатор вопросительно зашипел. Уже были видны фонтаны прибоя. Справа серые скалы понижались перед входом в какую-то бухту. Данилыч сжалился:
— Вот оно! — Он ткнул в карту, и мы впервые оценили своеобразную прелесть этого выражения. «Гагарин» выходил точно к цели.
IIIВход в бухту Узкая довольно широк. Яхта дважды повернула, обходя мыс и каменный мол. Тяжело упали мокрые паруса. В маленькой, со всех сторон укрытой гавани стояла неожиданная тишина. Ветер порвал облака, открылся кусок вымытой синевы. На берегу валялись рассохшиеся рыбачьи баркасы. В воде отражалось кафе стиля модерн и ветхий дом с вывеской «Баня».
— Поздравляю с прибытием в Крым, господа! — торжественно сказал капитан.
— Крым — курорт, — изрек Сергей. — Это не Крым. Стереотип не срабатывает. Логично?
И все же это был Крым. Цвет воды, мягкая настойчивость солнца, белая пыль, которую поднял проехавший в стороне грузовик, — все это было чуть ярче обычного.
Мы пришвартовались к борту единственного в бухте судна — сейнера. Борт был ржавый, в соляных потеках. На палубе громоздились бочонки, в воздухе витали ароматы рыбного промысла.
— Морякам привет! — На сейнере показался вахтенный, такой же мятый и просоленный, как его судно. — Откуда?
— Из Одессы.
— Ну?! Слышь, Витя, опять одесситы! — обрадовался рыбак. Откуда-то из трюма тут же вынырнул Витя. Он был помоложе. Оба уставились на нас с веселым зрительским предвкушением.
— В чем дело? — гордо спросил Данилыч. — Какие одесситы?
— Были тут до вас, позавчера ушли… Веселые! Капитан рыжий такой, молодец! В фуражке с крабом ходит.
— И в черном свитере? — Данилыч поморщился.
— Точно. Ну, выдавал! А вы «Частушки морские» тоже можете?..
— Солярка у вас найдется? — не отвечая, осведомился капитан. Старший рыбак громко засмеялся, решив, видимо, что представление началось.
— Ну дает!.. Как не найдется? Бутылку дашь — по краспицы зальем.
— Вот оно. Вы немного отдохните, — повернулся к нам Данилыч, — а потом горючки наберете. На заставу сам схожу…
Капитан начал собираться. По мере того, как штормовая одежда сменялась парадно-выходной, лицо Данилыча теряло праздничное выражение. Когда он взял папку с документами, перед нами был уже не морской волк, а пожилой человек, которому предстоят неприятности.
— Мне тоже на берег, — вдруг твердо объявил Саша — Письмо могло прийти. От матери. До востребования.
— Дай бате паспорт, — быстро предложил Даня. — Он получит. Возьмешь письмо, батя?
— Спасибо. Я сам, — Саша покраснел и отвернулся от невинно улыбающегося мастера по парусам.
Заправка яхты горючим — процедура сложная. Нацедить канистру в машинном отделении сейнера, из широкого крана в узкое горлышко; подняться наверх, перелезть через борт и леерное ограждение; заползти в кормовой отсек яхты и там, согнувшись в три погибели, фильтровать маслянистую жидкость с помощью лейки, затянутой марлей… Рыбаки, разочарованные уровнем проявляемой нами веселости, издали все же поглядывали с ожиданием на новых одесситов; не отчаивались.
— Сколько вам платят? — неожиданно спросил Витя.
— Как это??
— Ну как… полевые, прогонные?
— Отпуск. Мы отдыхаем, — с канистрой в руках прохрипел Сергей.
— Во дают! Молодец!..
Данилыч вернулся довольно скоро, одновременно с Сашей.
— Ну? Что застава?
— Потом расскажу. Давайте обедать… — Но после еды капитан молча залез в машинное отделение и стал осматривать мотор.
На сейнере тоже отобедали. Старший рыбак вышел на палубу. Он уже значительно меньше нуждался в увеселениях извне.
— Ребяты! Ухи хотите? Юшка нормальная… Мы были сыты; по простоте душевной я начал отказываться. Вмешался Сергей:
— Ну если попробовать, на завтра…
— Кастрюлю тащи.
Даня охотно нырнул в каюту, вынес шестилитровую емкость.
— Да вы чего?.. — Рыбак даже обиделся. Витя вытащил из камбуза и показал их Кастрюлю. Напоминала она гайку, которой крепится на валу главная турбина Нурекской ГЭС. Даня поскреб бородку, достал ведро. Ведро заполнилось до краев.
— А это что? — продолжая проявлять душевную простоту, я указал на объемистый белый кусок мяса, окаймленный нежным жирком. Рыбак пожал плечами.
— Белуга. Без красной рыбы разве уха?
— Белуга, извините, не красная рыба. Красная — горбуша, чавыча. Семейство лососевых, — заявил Саша. Рыбак только еще раз пожал плечами. Мастер по парусам ехидно улыбнулся.
— Саня! Ты письмо получил?..
IVСтранно: Данилыч упорно не желает сообщить, что произошло на погранзаставе.
— Хорошо все, потом… Баки доверху заполнили? Ну вы тогда немного отдохните… — Капитан на секунду задумался. — Компасом надо заняться, вот оно.
О гнусной необходимости время от времени заливать в компас спирт — испаряется, видишь ли! — мы уже были наслышаны. На борту «Гагарина» много компасов. Самый маленький, авиационный, легко может уместиться в кармане случайного гостя; чтобы этого не случилось, он наглухо привинчен в каюте. Несколько шлюпочных, побольше, отражают развитие отечественного компасостроения за последние сорок лет.
Главный же компас «Гагарина» напоминает противотанковую мину, зачем-то установленную на кардановый подвес. Ящик с этим сооружением находится на крышке люка перед штурвалом и при желании легко может быть снят; нужно только, чтобы такое желание одновременно возникло у пяти-шести человек. По ободу котла тянется непереводимая надпись. Возможно, в ней разъяснено, где Данилыч его достал и как дотащил. Достоверно одно: спирта в эту навигационную установку входит много.
Дивный аромат поплыл над бухтой Узкая. Старший: рыбак побледнел.
— Вы что делаете?!
— Хочешь выпить? — напрямик спросил Данилыч,
— Не в том дело… В него, гада, и воду можно заливать, мы всегда так делаем… Вам что, не жалко?! Нам было жалко.
— Даня, — спросил Сергей, а если в тебя влить два литра спирту, ты правильный курс укажешь?
— Да ты ше! Я буду падать точно на север.
Когда мы окончили свое черное дело, уже смеркалось. Кажется, капитан ждал именно темноты. Не придумывая никаких новых работ, он собрал команду в каюте, зачем-то закрыл люк, зажег лампу. Это походило на сходку заговорщиков.
— Вот что, господа… Выхода не дали. У них яхта потерялась.
— А нам какое дело?.. Как потерялась?..
— Дай-ка папиросу, Слава, — неожиданно попросил некурящий капитан. Он неумело затянулся и вдруг закричал:
— Ему что! Пижон! Покривляется, ему все простят и дальше пустят!..
— Извините, Анатолий Данилович, — робко сказал в наступившей тишине Сергей. — Можно я люк открою? Духота невыносимая.
— Им что! Стали где-нибудь и водку пьют! А выпускающий на всех одесситов бочку катит?!
— Знаешь, батя, давай по порядку, — попросил Даня.
Постепенно выяснилось следующее. Потерялся одесский катамаран «Мечта»; по словам Данилыча, «терялся» он каждый год. Вольнолюбивый катамаран обладал интересной особенностью: при виде какой-нибудь уютной бухточки тут же забывал о контрольном сроке. Пограничная строгость «Мечте» нипочем: капитан ее, в миру не то конферансье, не то массовик-затейник, по отзывам рыбаков — «веселый, в фуражке с крабом», по определению Данилыча — пижон, — приноровился давать на заставах шефские концерты. Последние избавляли от законного возмездия его самого, но, естественно, не других: не нас. «Но это же чепуха какая-то получается?» — «Чепуха», — согласился Данилыч. А главное, идет эта самая «Мечта» вроде бы по нашему маршруту, на Волгу… Не точно, но вроде бы…
Некоторое время мы молчали. В желтом свете лампы на лбах экипажа блестели крупные капли пота. Жара в каюте и вправду была невыносимая.
— Во гады… — пробормотал Даня, и тут весьма своевременно прозвучал спокойный, трезвый голос Саши:
— Не совсем понимаю… Чего мы разволновались все?
— Как почему?! Пижон этот впереди… нам же покою не будет, вот оно!
— Следовательно, нужно их обогнать, — спокойна сказал Саша. — В конце концов, дело обстоит просто: как только найдется катамаран этот — отпустят и нас. А когда опять станет, мы его обойдем.
— Логично, — согласился Сергей. — Знать бы только, как они выглядят. А то еще не тех обгоним.
— Ну, это проще простого. Всегда пижоны под рыжим стакселем ходят, — Данилыч уже немного успокоился. — Перегоним. Должны на Волге первыми быть, вот оно!..
На том и порешили. Тревога — не совсем, кстати, понятная, — которую вызвало появление соперника, быстро улеглась. А зря.
Зря.
Я, помню, даже порадовался. В документах похода, в графе «цели и задачи», значится «выполнение спортивных нормативов, а также посещение мест боевой и трудовой славы». Таков общий знаменатель наших устремлений; личные мотивы стройность формулировки досадно нарушают. Вернее, нарушали.
Вот они сидят передо мной в каюте, члены экипажа парусно-моторной яхты «Юрий Гагарин». Наверное, каждый ждет чего-то своего от путешествия. С Даней, допустим, ясно — спортсмен, «мастер по парусам». Сергей натура легкая, нервная, навигационная; для него на первом месте поиск свежих ощущений. Саша загадочен, я… ну что ж, пока будем считать, что моя цель — в ходе путешествия перенять педагогический опыт у Данилыча. Сам же капитан свою сокровенную идею сформулировал совсем просто — должны на Волге первыми быть, вот оно! — и мы, все разные, вдруг все вместе почувствовали обиду при мысли, что «Юрия Гагарина» опередит чья-то «Мечта».
Появление неожиданного соперника сплотило команду; я понял, что окончился один из очень важных этапов путешествия.
Другое дело — знакомство с яхтой и морем. Этот этап продолжался.
Глава без номера
IСтарик и мальчик молча разглядывали друг друга. Кожа на руках старика была полупрозрачной, как потемневшая от времени калька, и даже на вид такой сухой, что у мальчика зачесались десны. Еще мальчику запомнился запах мазута и соли, всегда, как он позже убедился, сопровождавший старика. Этот тяжелый и привлекательный запах рождался сразу за проходной судоремонтного завода Марти. Что именно пахнет, определить не удавалось. Сладостная вонь возникала в атмосфере сама, как некая гармония сфер, а затем конденсировалась в одежде и брезенте, которым накрывают лодку.
А старик во время первой встречи с мальчиком думал о том, что все-таки это обуза, да и Барту, моторист лодки, в няньки не годится, с его-то языком. «Приобщить ребенка к морю» — это была чисто женская идея. Старик не стал возражать. За свою долгую жизнь он был женат трижды.
Женщины тверды в достижении того, что кажется им добрым, хотя часто не имеют никакого понятия о том, чего добиваются.
И вот ведь какая странность: довольно часто женщины попадают в точку. Мальчик родился через десять лет после войны, а старик был настолько стар, что в последней войне уже не участвовал.
Старик веровал в единого Бога, хотя и не слишком истово. В церковь он не ходил. Мальчик, как и любой мальчишка, был ближе всего к стихийному язычеству и лет до десяти искренне считал себя атеистом.
И старик, и мальчик очень любили книги и кино. Кроме того, они оба любили жизнь и оба имели право жить в свое удовольствие, потому что стояли на краях пути — каждый на своем.
Женщины не ошиблись.
Довольно скоро мальчик стал называть старика Дедой. Это было имя собственное: в родстве, даже отдаленном, они не состояли. Их сблизили рыбалка, море и маленькая фелюга под названием «Форель».
IIВставать приходилось в шесть, если шли на бычка, и в половине пятого, если подходила Белая. Пока не исчезла куда-то скумбрия, поднимались и раньше; в этих случаях мальчик ночевал у Деды. Но качалка — скумбрия крупная, матерая — в последний раз подошла к Одессе в мае шестьдесят первого, чирус появлялся все реже, а ставрида хоть и относилась к благородной Белой рыбе, однако столь ранних подъемов все же не стоила. Старик вообще презирал ставриду, вспоминая, как ловил ее на обычную удочку возле Хаоса, по ведру за час, а самодуры специально вязал с крупными крючками, чтобы «всякая ферина» не цеплялась. Мальчику очень нравились рассказы Деды о прошлом. У мальчика был один замечательный, хищно изогнутый ножик специально для метания. Когда бросаешь этот ножик в старую акацию во дворе, он иногда с дребезжанием отскакивает; но иногда раздается правильный сухой щелчок — и лезвие застывает, глубоко вонзившись в кору… Пока рукоятка ножа еще подрагивала, мальчику сводило скулы какое-то непонятное счастье; и похожее ощущение возникало, когда Деда вспоминал давнее обилие рыбы, ловлю кефали, ныне сгинувшей, или с точностью до сантиметра показывал длину пеламиды, оборвавшей его самодур осенью тридцать восьмого года.
Деда жил в переулке возле бульвара. Перед восходом на бульваре бывало тихо и безлюдно. Листья платанов расслабленно шуршали, и мальчик думал о том, что днем, пожалуй, может и посвежеть. Стая сухогрузов в заливе строилась носами к северо-востоку, и это предвещало «широкий». Вода при таком ветре обычно теплая, желтоватая, для рыбалки это гораздо лучше, чем кристальная прозрачность, которую создает юго-западный «молдаван». На ходу мальчик трогал спинки бульварных скамеек; спинки были сухими, роса не выпала, значит, и «молдавана» не будет. Проходя мимо подворотен, мальчик слышал, как его шаги повторяет гулкое утреннее эхо; кажется, это ничего не предвещало, просто было интересно.
Двор Деды накрывали каштаны. Мальчик осторожно покашливал; в окне старика раздавался ответный кашель и вспыхивал свет. Теперь следовало ждать. Двор заполняла глухая тишина — как под подушкой. Тишина ползла из открытых окон. Вокруг спало очень много людей, но их дыхания не было слышно.